Вера всегда жила с ощущением, что ей насыпали в тарелку жизни чего-то не того. Муж, Михаил, человек как человек, надежный, не пьет, не бьет, зарплату в дом приносит. Но ску-у-учный… Словно телевизор смотришь черно-белый, когда вокруг мир в красках бурлит. Вечера – газета «Вестник дачника» и молчание. Выходные – рыбалка, карасиков ловить, радовался им, как ребенок новой игрушке. Отпуск – дача, шесть соток, спину гнуть на грядках с петрушкой. Разговоры – цены на картошку, соседка тетя Зина огурцы закатывает, политика в новостях – все такое… неинтересное, мелкое, бытовое. А она, Вера? Душа-то ведь просила праздника, романтики, чего-то… возвышенного, что ли. В зеркало глянет – баба ягодка опять! Глаза горят, фигура – девчонки завидуют. Не для картошки она, не для грядок! Для бриллиантов, для шелков, для мужчин, которые смотрят с восхищением, а не как на привычный предмет интерьера.
Димка, сын, тоже… хороший мальчик, спору нет. Но весь в отца. Такой же спокойный, правильный, домашний. К Михаилу тянулся, как к маяку, а Вера словно так, рядом стояла, мебель вроде. И обидно, и щемило где-то внутри. «Не ценят», вот верное слово. Не видят, какая она – Вера! Огонь-женщина, зажигалка, фейерверк.
И вот, словно случайно, словно само в руки плыло – Эдуард. Клиент на работе, новый. Зашел в офис – как солнце в пасмурный день глянуло. Высокий, статный, плечи – во! Голос – бархат, смотрит – глаз не отвести. И говорит… слова – песни. «Вера, вы сегодня прекрасны», «Ваш взгляд – как озеро глубокое», «Вы женщина – загадка». Миша за десять лет брака ничего подобного не сказал. А тут – каждый день, каждый час. Сразу видно – мужчина с вкусаом, ценитель красоты. И не простой там какой-нибудь, а состоятельный. Машина – «Мерседес», костюмы – итальянские, часы – швейцарские. Рестораны, театры, выставки, путешествия… Совсем другой мир, не то, что дача с карасями.
Вера сначала опешила даже. Не привыкла к такому вниманию. Робела, краснела, как девочка. А потом – как оттаяла. Словно зима после долгой стужи весной пахнула. Эдуард ухаживал красиво, щедро, размашисто. Цветы – огромные букеты роз, орхидей, лилий. Духи – французские, дорогие, с тонким ароматом. Рестораны – с живой музыкой, свечами, шепотом официантов. Театры – лучшие места, бархат кресел, блеск люстр. И Вера купалась в этом роскоши, словно в теплой ванне. Расцвела, засияла, забыла про свою «серую» жизнь. Новые платья покупала, прически делала, макияж – как с обложки журнала. Чувствовала себя королевой, не меньше.
Михаил, конечно, не слепой был. Заметил перемены. Сначала молча наблюдал, хмурился как-то недовольно. Потом стал взгляд тяжелее, молчаливее. Как тень ходил по квартире. Один раз – как гвоздь в стену вбил – спросил прямо: «Вера, что происходит?» А она что? «Не твое дело, Миша», – отрезала холодно, словно ножом полоснула. Голову задрала, гордая такая. Думала, сейчас всплеснет руками, забегает, заумоляет, на колени упадет – «Не бросай меня, Верочка, пропаду без тебя!». А он – ничего. Только плечами пожал тяжело, словно камень поднял и бросил, и отвернулся. Задело, конечно, за живое. Думала, хоть каплю чувства ко мне имеет, ан нет. Ну и ладно, сказала себе Вера, мне только лучше. Не нужен мне такой муж, безвольный и бесчувственный. Я достойна большего. И в душе уже билась предвкушение новой жизни, яркой, счастливой, с Эдуардом.
С сыном отношения совсем на нет сошли. Димка как-то в сторону отодвинулся, притих, стал избегать материнского взгляда. Словно стыдился чего-то. А Вера и не замечала почти. Вся в Эдуарде, вся в ожидании чуда. Новые наряды, салоны красоты, вечера в ресторанах, звонки от Эдуарда – мир сузился до этих ярких пятен, все остальное померкло, стало неважным.
И вот однажды – звонок в вечерней тишине. Эдуард, голос торжественный такой. «Верочка, любимая, у меня для тебя сюрприз. Собирай чемоданчик, уезжаем. Начнем все с чистого листа, вдали от этой суеты, от серых будней. Ты достойна самого лучшего». Сердце у Веры забилось как птица в клетке. Согласилась, не раздумывая ни секунды. Какой там Михаил, какой там сын? Новая жизнь звала, манила огнями, обещала рай на земле. Собрала чемоданчик – лучшие платья, любимые духи, украшения – все самое ценное. Написала Мише записку короткую, сухую – «Прощай, не ищи, так будет лучше для нас обоих». И ушла, хлопнув дверью так, что стекла зазвенели. Ушла в новую, роскошную, беззаботную жизнь.
«Вот увидишь, – думала Вера, глядя в окно такси, как мелькают знакомые улицы, – как завоют без меня. Мишка совсем сникнет, в землю вростет, а Димка умолять меня будет вернуться, на коленях ползать будет. Вот тогда-то я и посмотрю, кто в доме хозяин, кто кого ценнее». Ухмыльнулась даже самодовольно, глядя на свое отражение в темном стекле. Представляла себе картину – Михаил с потухшим взглядом, сын в слезах, и она, Вера, – царица их судеб, снисходящая к просящим, великодушная и неотразимая. И сердце ее сладко замирало от этого предвкушения власти и превосходства.
Но реальность, как часто бывает, оказалась злой шутницей. Разом щелкнула по носу, опустила с небес на землю грубо и больно. Первое время все было словно в сказке – цветы, рестораны, комплименты, путешествия на море, дорогие подарки. Эдуард носил Веру на руках, пылинки сдувал, в глаза глядел – любовался не налюбуется. Шубу подарил – норку, мягкую, теплую, мечту всей жизни. Вера купалась в этом блеске, чувствовала себя звездой, богиней. А потом… потом как-то постепенно все стало меняться. Словно солнце за тучи зашло, словно музыка стихла. Взгляд Эдуарда стал холоднее, реже встречался с ее взглядом. Комплиментов – меньше, какие-то сухие, дежурные слова. Внимания – и вовсе как кот наплакал. Все чаще стал задерживаться на работе, приезжать поздно, усталый, раздраженный. А потом и вовсе начал исчезать вечерами, ссылаясь на встречи с партнерами, срочные дела. Вера сначала отмахивалась, не хотела верить в плохое, думала – перебесится, закрутился просто. Но дни шли, недели – а ничего не менялось. Эдуард становился все дальше, чужее, недосягаемее. Словно тающий айсберг в холодном море.
А потом – удар. Удар под дых, от которого дыхание перехватило, мир померк. Однажды Вера проснулась – пусто. В кровати – одна, рядом Эдуарда нет. В ванной – его бритвы, одеколона нет. В гардеробной – пусто, только ее вещи висят. В гараже – его «Мерседеса» нет, ключей – нет. Исчез. Растворился в воздухе, словно мираж в пустыне. Вера кинулась звонить – телефон не отвечает, вне зоны доступа. Поехала в офис – секретарша руками разводит, говорит – уволился еще вчера, куда уехал – не знаем. Будто и не было его вовсе. И вместе с ним исчезли и деньги. Те немногие сбережения, что Вера при себе имела, ушли на общие нужды, на рестораны и наряды. А новые Эдуард давать перестал уже давно, как-то незаметно, постепенно, будто так и надо. И осталась Вера – у разбитого корыта. Как рыба, выброшенная на берег. Без денег, без работы, без квартиры собственной, без любимого, обманутая и опустошенная. В пустой съемной квартире, за которую платить скоро нечем будет. В шубе норковой, которая теперь словно волчья шкура на ней, тяжелая и бессмысленная.
А там, в прошлой жизни, где остался Михаил и Димка, жизнь текла своим чередом, но уже без Веры. Михаил… удивительное дело. Не загнулся, не зачах, как она думала. Наоборот – расцвел. Словно тяжелый камень с души свалился, спину распрямил, плечи развернул. На работе – как прорвало. Новые проекты, повышения, командировки. Открыл в себе какие-то скрытые резервы, таланты – оказался крепким организатором, умелым переговорщиком, стратегом даже. Вскоре стал заметной фигурой в своей сфере, а потом и вовсе решился – открыл свое собственное дело. И пошло-поехало. Бизнес рос как на дрожжах, доходы увеличивались с каждым месяцем. Михаил становился все увереннее, все успешнее, все независимее. Купил новую квартиру – просторную, светлую, с видом на парк. Машину поменял – на новую, престижную иномарку. Стал одеваться стильно, со вкусом, даже как-то помолодел лет на десять, глаза загорелись живым огнем, улыбка – открытая, уверенная. Совсем другой человек стал, не тот робкий и скучный Миша, которого Вера знала когда-то.
А Димка? Димка рос без материнской ласки, но не выглядел брошенным и несчастным. Наоборот, как-то сблизился с отцом еще больше. Гордился его успехами, видел в нем героя, пример для подражания. В школе учился хорошо, особенно по точным наукам, занимался спортом – боксом увлекся, крепким парнем рос. Друзей нашел верных, надежных. Вера иногда – раз в месяц – пыталась звонить сыну, но разговоры не клеились. Словно через толстое стекло говорили. Димка отвечал вежливо, сухо, с какой-то непонятной отстраненностью. Вроде и сын, а вроде и чужой человек. Чувствовалось – выросла между ними стена, непробиваемая, высокая. И стена эта была построена руками самой Веры, кирпичик за кирпичиком, равнодушием и эгоизмом. А Димка кирпичик за кирпичиком, равнодушием и эгоизмом. А Димка – рос без нее, крепчал без нее, и она становилась для него все более далеким и ненужным воспоминанием.
И вот, когда совсем прижало – деньги кончились совсем, за квартиру платить нечем, в холодильнике ветер гуляет, а на душе тоска зеленая, хоть волком вой, Вера вспомнила про Михаила. «Ну не может же он совсем бессердечным быть, – уговаривала себя. – Все-таки столько лет вместе прожили, семья была, сын общий. Не оставит же бывшую жену на произвол судьбы, поможет в трудную минуту». И вдруг – словно вспышка – вспомнила свои слова, самонадеянные, глупые, брошенные Михаилу в лицо перед уходом: «Увидишь, загнетесь без меня!». Стыдно стало вдруг, как огнем обожгло. Но отступать было некуда. Нужно было что-то делать, как-то выкарабкиваться из этой ямы, в которую сама себя загнала. Решилась. Собрала остатки гордости, как последние крохи хлеба, в кулак и поехала к бывшему мужу. К той самой квартире, где когда-то были они все вместе, семьей. Доехала на последнем автобусе, дрожа от холода в легкой осенней курточке. Улица знакомая, дом тот же, а все какое-то чужое, незнакомое. Квартира выглядела иначе – окна блестели чистотой, словно слезы вымыли пыль прошлой жизни. На балконе – цветы в ярких горшках, герани красные, петунии лиловые, жизнь бурлит, цветет. Дверь новая, современная, металлическая, словно заслон от прошлого. Позвонила. Звонок резкий, громкий, разрезал вечернюю тишину. Сердце заколотилось как птица в клетке, замерло в ожидании. Ждет. В коридоре – шорох шагов, звук открывающегося замка.
Дверь открылась. На пороге стоял Михаил. Но не тот робкий, застенчивый, вечно извиняющийся Миша, которого Вера помнила и презирала когда-то. Перед ней стоял мужчина – уверенный в себе, сильный, спокойный. Одетый стильно, со вкусом, дорогие часы на запястье, глаза смотрят прямо, без тени смущения или вины. Взгляд спокойный, даже немного холодный, отстраненный. За его спиной – светлая, просторная прихожая, уют, тепло, домашний свет льется мягким потоком. Запах вкусной еды плывет, детский смех где-то издали доносится. А рядом с Михаилом – женщина. Красивая, ухоженная, волосы светлые волосы мягкими волнами лежат на плечах, улыбка добрая, открытая, глаза лучатся теплом. Обнимает Михаила за талию легко, непринужденно, словно два половинки одного целого. Смотрит на Веру с интересом, любопытством, но без вражды, без неприязни. А за женщиной, чуть позади – Димка. Выросший невероятно, возмужавший, плечи широкие, взгляд серьезный, совсем взрослый. Смотрит на Веру словно на чужую тетку, незнакомую женщину, пришедшую не вовремя. И не зовет «мамой». Ни словом, ни взглядом.
Вера опешила. Словно холодной водой окатили. Слова, подготовленные заранее, застряли в горле комком, не выдавить ни звука. Стоит как окаменелая, смотрит на это счастье чужое, которое когда-то могло быть ее собственным. На тепло и уют, которые она сама разрушила собственными руками.
– Миша… – едва выдохнула Вера, голос дрожит, словно осенний лист на ветру. – Я… я ошиблась. Я была дура последняя. Прости… если сможешь…
Михаил смотрел на нее спокойно, неотрывно, без злорадства, без осуждения, без сочувствия. Просто констатировал факт, горькую истину, которую Вера должна была услышать и принять. Вздохнул тихо, словно тяжелый груз с плеч сбросил.
– Ты хотела, чтобы твой сын умолял тебя вернуться, Вера? – медленно произнес он, каждое слово звучит четко, весомо, словно камень, упавший в бездонный колодец. Глядя Вере прямо в глаза, без гнева, без укора, только с непоколебимой твердостью. – Так вот… теперь это ты умоляешь. Время пришло. Только поезд ушел.
Вера вздрогнула, словно от пощечины. Слезы брызнули из глаз горохом, потекли по щекам, размазывая тушь. Смотрит на Михаила, потом на женщину рядом с ним, потом на сына, стоящего в полумраке коридора словно чужой, отрезанный кусок от ее прошлой жизни. И понимает – все потеряно безвозвратно. Нет ей места здесь, в этой новой жизни, которую она сама отвергла, вычеркнула из своей судьбы легкомысленно и самонадеянно.
– Иди, Вера, – тихо, мягко, но твердо сказала новая жена Михаила, шагнув вперед и положив руку Михаилу на плечо, словно подтверждая свое право на него, на эту жизнь, на этот дом. – У нас все хорошо. Спасибо, что пришла, что поняла свою ошибку. И тебе желаем найти свое счастье. Только ищи его где-нибудь в другом месте. Здесь для тебя больше нет ничего.
Дверь начали закрывать медленно, неумолимо, отрезая кусок за куском надежды и прошлой жизни. Вера все еще стояла на пороге, как призрак из ушедших времен, как тень сомнения, как укор совести. Сын отвернулся, не выдержал тяжелого взгляда, ушел вглубь квартиры. Жена Михаила мягко, но настойчиво выпроваживала ее наружу, словно незваную гостью. Михаил смотрел неотрывно, не отводя взгляда, и в его глазах не было ни жалости, ни сочувствия, только твердость, решимость, и какая-то непостижимая грусть, словно по несбывшимся мечтам, по утраченному времени.
– Твой сын будет умолять меня вернуться! – эхом прозвучали в голове Веры ее собственные слова, полные самомнения и глупой гордости, сказанные в день отъезда. И словно ответом на это горькое воспоминание, жена Михаила, понимая без слов чувства мужа, тихо, но твердо закончила за него, словно приговор вынесла:
– Умолять вернуться теперь придется тебе, Вера. Но слишком поздно. Слишком…
Дверь захлопнулась окончательно. Щелкнул замок громко, отрезвляюще, отрезая Веру от тепла, уюта, семейного счастья, от всего того, что она сама отвергла, променяла на иллюзию роскоши и легкой жизни. Оставляя ее одну на лестничной клетке, в темноте и холоде. Одну со своей пустотой в душе, со своей сломленной гордыней, со своими несбывшимися мечтами, разбитыми вдребезги о жестокую реальность. Одна – и это было самое страшное наказание, какое только можно было придумать. Она хотела лучшей жизни, а осталась ни с чем. И винить в этом было некого, кроме самой себя, кроме своей глупости и самонадеянности. Вера опустилась тяжело на холодные ступени лестницы, закрыла лицо зябкими руками, и заплакала. Горько, безутешно, взахлеб, как маленький ребенок, потерявший самую дорогую игрушку. Игрушку, которой она сама не сумела беречь, которую выбросила легкомысленно и бездумно, а теперь рвет на себе волосы от потери и безысходности. И слезы текли и текли, как осенний дождь за окном, омывая горькой водой разбитые мечты и несбывшиеся надежды.