Маленький городишко. Серенький. При заводе. Всех и достопримечательностей, что старинная, уцелевшая при советской власти, помещичья усадьба. И то – разобрали на дрова, оставив только парк. А парк роскошный, что правда, то правда. Яблони редких сортов, туи и непохожие на обычные, сосны. И пруды загадочным каскадом. Посередине каждого – круглый островок. На одном из них стояла каменная беседка, а к нему вел кружевной мост. Понимали буржуи романтику. До сих пор парочки в тот парк бегают.
Для Софьи и маленький город – шумная столица. В первый раз в автобусе она растерялась перед компостером. Попросила пробить талончик однокурсницу. Та лишь плечами пожала – во деревня! А сама-то, сама, можно подумать, из мегаполиса прикатила. Деревенская, только деревня не такая глухая, как у Софки, и цивилизация рядом.
- А у вас телевизоры есть? – спрашивает у Софьи, тая насмешку.
Софья краснеет. Надо же так с этим компостером лопухнуться. Теперь Маринка будет над нею потешаться. Еще и другим девчонкам растреплет. Язык у Маринки длинный, что помело. И сама Маринка с гнильцой, Непонятно, зачем в училище поступила: детей не любит, на занятиях ей скучно, а в мечтах вовсе чепуха всякая: выйти замуж за нового русского. Что это за мечта? Пошлость!
Они не нравились друг другу, эти девчонки. Если Софья, сдержанная, молчаливая, застегнутая на все пуговицы, то Маринка – душа нараспашку, хохотушка и раздолбайка. Противоположности не притянулись и, будь их воля, разбежались бы в разные стороны, если бы не уютная квартирка в новом общежитии. Маринке жилье досталось совершенно случайно – таких, как она, хулиганок, заселяли в старую, наполненную тараканами, общагу, в комнаты на пять человек и общую кухню в конце коридора. Новенький корпус предназначался только отличницам и девочкам, отличавшимся примерным поведением.
А у Маринки аттестат с одной четверкой, по физкультуре. И приехала она с грозной мамашей, из под могучего плеча которой торчала лишь смиренная Маринкина мордочка. Воспитатели и комендант подумали: тихоня. И заселили ее на пару с Софьей. Кто бы мог подумать, что, как только квадратная спина мамаши исчезла с горизонта, Маринка из затравленной уличной обезьянки, которых таскают за собой южные фотографы, сразу же превратилась в бойкую и шумную девчурку. Будто с обезьянки ошейник сняли. Конечно, при взрослых она была просто паинькой. Но паинька сразу испарялась, как только острый воспитательский взор покидал этот неспокойный «объект» внимания.
Маринка, хорошенькая от природы, сразу же придумала необычной своей соседке обидное прозвище: страшила. Когда Софью выбрали старостой их сорок первой группы, она, весело хихикнув, поделилась с соседкой по парте:
- Она не староста, она страшилоста!
Мда… Тактичностью Марина не страдала. И ведь не было в ней какой-то особой злой бесчувственности, ненависти, жестокости. Она любила весь белый свет и понятие «ненависть» еще не проклюнулось в ней даже. Просто глупая была и наивная. И счастливая, очумевшая от воли вольной. Если Софья росла в разумной строгости, в любви родительской и бабушкиной, то Марина всю жизнь – под гнетом деспотичной матери, колотившей ее за малейшую провинность. И пятерки в аттестате – плоды страха, а не любви к знаниям.
Можно легко представить себе, что творилось с ребенком, над которым вдруг перестал нависать «дамоклов меч». С Маринки слетели путы, цепи и вериги. Она понеслась по горам и кочкам, задрав пушистый хвостик, как развеселая лошадка, вырвавшаяся на зеленую травку от жестокого хозяина, не понимая, что за симпатичными опушками, в изумрудном лесу ее подстерегают кровожадные волки. Ну волки, и волки… И что? Она их никогда не видела! Значит, врут все про волков!
Софья уже знала Маринкину историю и понимала: мама попалась Маринке аховая. Нельзя так с детьми, всю жизнь держать под юбкой и следить за каждым шагом. И уж тем более – бить. Маринку было жалко. Но ведь и на художества ее смотреть спокойно – нельзя! В первую же неделю эта дурочка раздобыла где-то набор косметики (коробейники в общагу, как видно, захаживали).
Крутясь перед зеркалом, намазала на себя все, что находилось в объемном трехярусном ящичке, вместо того, чтобы питаться, как человек, в столовой или продукты себе купить, в конце концов. Получилось чучело. Да еще и лохматое – Маринка такой себе дикий начес сотворила, что – ой! И таким чучелом Маринка отправилась на вечернюю прогулку. Вернулась перед закрытием общежития. Вместо того, чтобы зубрить конспект – рухнула спать абсолютно счастливым человеком. На следующий день схватила «неуд», и ничуть не расстроилась. Вся зима впереди, исправит. Как-нибудь. Потом.
Пока Софья корпела над конспектами, написанными чуть ли не скорописью, под бойкую трещотку лектора, Маринка таскалась по старой общаге. Она успела обзавестись кучей подружек и превесело проводила отнюдь не свободное время. Обозвав новый корпус «женским монастырем», слушала модную музыку, угощалась жареной картошкой, бегала гулять и уже научилась курить.
Возвращалась под ночь, насквозь прокуренная, приводила с собой пару-тройку девочек – помыться без очереди в персональной душевой, потом снова убегала курить, и могла угомониться лишь под утро. А утром ее было не добудиться. Софья оставляла напрасные попытки растолкать это милое создание, и уходила в учебный корпус одна, аккуратно отмечая фамилию Маринки в журнале, как отсутствующую без уважительной причины.
Убеждать в чем-то несносную соседку по комнате было бесполезно. Когда у Маринки появился мальчик, вечерами свистевший под окнами общежития, покой навсегда ушел из Софкиной жизни. Маринка гуляла напропалую, спускалась со второго этажа по приставной лестнице, невесть откуда притащенной догадливым парнем. К утру возвращалась по этой же лестнице. Иногда уходила на все выходные, чинно прикрываясь отъездом «домой к маме». И все ей сходило с рук! Об учебе она даже не думала, все чаще и чаще хватая «неуды» на лету.
- Ты провалишь сессию, Марина, - говорила Софья.
- Как-нибудь выплыву, - возражала Марина.
- Ты нарушаешь режим, шляешься, неизвестно где! Я вынуждена доложить о твоем поведении коменданту!
- Это ты так от зависти говоришь, Софа! У тебя нет никого, вот и злишься. Тебе жалко, что ли? Пойдем со мной на дискотеку!
Софья только головой качала. Какая дискотека? Какие мальчики? Какая зависть? Просто так не делается. Гулянки эти… Табак. Вино… Маринка идет на дно и даже не замечает этого!
Софье было тоскливо. Маму она сможет увидеть только на зимних каникулах. Все вечера проходят за книгами и лекционными конспектами. Еще и сверху наваливают практических заданий: нужно самой лепить и рисовать наглядные и дидактические материалы. Чем больше работаешь, тем больше работы.
Денег не хватает катастрофически – стипендию задерживают на месяцы, а просить у матери не позволяет совесть. Все то, что они заработали летом: на сенокосе, на посадке картофеля и сборе ягод, все, что удалось по крошечкам накопить и собрать, все эти деньги тают с космической скоростью, хотя Софья ест очень мало. Ее рацион – хлеб, картошка и макароны. Одежда, более чем, скромная, сидящая на Софе ужасно, оказалась чудовищно старомодной. Даже стыдно в училище ходить в такой. А Маринка беспечно крутит любовь и живет полной жизнью. На всю катушку. Несправедливо.
А Маринке смотреть было тошно на торчащие лопатки Софьи, на ее тонюсенькую шею и срезанный подбородок. Некрасивая! Кому она нужна? Вечная старая дева! Ее участь – ночное корпение над тетрадями! Почему другие должны страдать? Мало Маринке страданий? Да гори огнем эта чертова учеба! А у нее с Сашкой – любовь! Настоящая, светлая, космическая! У Сашки непослушная челка над соколиными бровями и белозубая улыбка. Сашка умеет рассказывать смешные истории так, что все покатываются вокруг. Его все любят, все уважают. Он справедливый, добрый. Если бы Софка видела, как Сашка ухаживает за своей старенькой собачкой Мусей, совсем дряхлой, седенькой… Она, считай, Сашкина ровесница. А он переживает, что Муся умрет от тоски, когда хозяин уйдет в армию. Да! Сашка уйдет в армию очень, очень скоро! А страшила гундит над ухом и грозится сдать Маринку со всеми потрохами!
- Софа, миленькая, ну потерпи немножко, пожалуйста! – умоляет ее Марина, - чуть-чуть. Вот провожу Сашу в армию и буду настоящей паинькой. И лестницу сломаю, честно! А хочешь, вовсе в другую комнату уйду, в старую общагу. Хочешь?
У Софьи душа не на месте. Она боится, что Маринка погорит с этой лестницей. А ответ будет держать Софья. Почему молчала? Почему не доложила? И еще сто тысяч «почему». Софья спать не может толком. Руки дрожат от страха и стыда. Да еще этот Сашка Маринкин. Он однажды, встретив ее на улице, поцеловал ее запястье:
- Спасибо, дружок, что Маруську не выдаешь…
Поцеловал ее за Маринку. Но дрожь пробежала по телу Софьи… Будь он проклят. Почему этой, весьма посредственной девушке, достался такой парень? Такой, что дыхание спирает при одном на него взгляде. Глаз синий, погибельный под упрямой мальчишеской челкой. Родинка на шее. И теплые, теплые губы. Господи, и о чем только она думает, глупая?
Софья одернула старушечью кофту. Провела гребенкой (о, ужас, гребенка!) по непослушным, жестким волосам. И отправилась, чеканя шаг, к коменданту общежития. С этим «весельем» надо кончать – она, все-таки, староста группы.
Конечно же, был ужасный скандал! Досталось всем: и коменданту, и воспитателям, и директору! Профукать несовершеннолетнюю! Под носом она преспокойненько нарушала режим! И Софья, куда она смотрела?
Мать Марины, огромная женщина-статуя, баба с веслом, гремела на весь корпус и обещала засудить всех, всех, всех!
- Я вам нормального ребенка привезла, а вы во что ее превратили!
В сердцах забрала документы и отбыла с дочерью домой. Неизвестно, что происходило там. Сашка бился раненой птицей в стены общаги. Вызывал на разговор Софью. Та пряталась в стенах крепости, боясь расправы. Чувствовала – поцелуями здесь не обойдется. Узнал, что Маринку увезли в родную деревню. Напоследок передал по девчатам, высунувшимся из окон первого этажа, послание старосте.
- Передайте этой вашей страхолюдине: пускай спит спокойно. Если сможет. Если совесть позволит.
Ей так и передали. Дословно. Софья сжалась в комок, как от мужской пощечины. Ее не столько задело привычное уже «страхолюдина», сколько упоминание о совести. За что? Она все сделала по правилам. Как нужно. Как поступил бы нормальный и честный товарищ. Не стала покрывать девушку и уберегла ее… От чего? От того самого! Ведь точно этот Саша склонял ее к близким отношениям, уверял, что женится после армии, давил на жалость.
Марина, может быть, и дождалась парня. Но что-то подсказывало Софье – нет. Слишком ветреная, слишком эмоциональная. Увлеклась бы другим мальчиком. И об этом бы написали в Сашину часть. А там бы случилась ужасная трагедия. Или, наоборот: дождалась бы Марина Сашу, а тот бы бросил ее сразу, как вернулся. Или забеременела бы в семнадцать лет! Вся жизнь сломана. С такой-то мамой… Значит, Софа поступила абсолютно верно! Да!
А что-то сосало под ложечкой. Грызло душу.
Кого она обманывает? Себя? Людей? Ведь прав был Саша: не по совести поступила она. А от… черной зависти. От бессильной злобы и тоски. И принципы тут ни при чем.
Девочки из группы объявили Софье негласный бойкот. Не все – нашлись и понимающие ситуацию в нужном ключе. Одна из них подошла к Софье и, не сводя прямого взгляда, сказала:
- Ты права. Что бы ни происходило – права. Мы учиться поступили, а не романы крутить. Жаль, что остальные этого понимать не хотят. Животные инстинкты. Из них ничего не получится, они занимают чужие места. В будущем, я уверена, учителями такие не будут. Пороху не хватит, вот увидишь!
Голос у девушки был грудной, низкий. Заслушаешься.
