В понедельник хозяин привёз в бар художника и поставил перед пустой стеной. К среде на стене появились горы, лес, озеро. В пятницу из озера высунул морду крокодил, в прозрачной воде засверкала рыбья чешуя, на ветвях расселись птицы фантастических расцветок и форм. В воскресенье утром хозяин придирчиво осмотрел нарисованного козла со смутно знакомым лицом и растолкал художника, спящего на полу посреди смятых жестяных банок от энергетика.
— Долг оплачен, — буркнул хозяин, и создатель полотна, шатаясь от усталости, побрёл отдыхать, а наш бар открылся.
Картина была полностью готова: кроме козла появились лев с львицей, ягнёнок, совсем не страшный медведь. Рассмотреть в подробностях всех нарисованных зверей я не успел — хозяин взял меня за плечо и вывел наружу. За стеной, на выжженой траве, на надувном матрасе спал кто-то, плотно завернутый в шерстяное одеяло. Хозяин ткнул в него пальцем и сказал:
— Это Арсений, мой друг. Денег с него не брать. Всё, что съест или выпьет, пиши на отдельный счёт и сдавай мне... И не вздумай что-то приписать, полиняешь в разы сильнее, понял?
Ближе к обеду, когда солнце добралось до матраса, из-под одеяла выбрался Арсений — голубовато-бледный, как лягушачье брюхо, оплывший, с вислым животиком. Не открывая глаз, он взгромоздился на барный стул.
— Пиво и печеньку, — начал он фразой из барного анекдота.
— Печеньку не ешьте, я лучше орешков насыплю, — в том же духе ответил я.
Потом загуляла официантка и наш шофёр Феликс привёз новую. Я посмотрел на неё, посмотрел на водителя и спросил:
— Сдурел?
— Принимай пополнение! — уверенно ответил он.
Перед барной стойкой стоял ребёнок: нежное создание мне по плечо, на хрупком стебельке — удивительный цветок: детская мордашка, щёчки-ямочки, огромные сияющие глаза с пушистыми ресницами, и вокруг всего этого ангельского великолепия — ослепительный шар кудрявых золотистых волос.
— Опыт работы хоть есть? — спросил я.
Она перевела на меня восторженный взгляд и ответила:
— Нет, но я быстро научусь! Честно-честно!
Фанерно-крашеную роскошь нашего пляжного бара она разглядывала, как сказочный дворец. Я с тоской воззрился на Феликса:
— Ну куда это дитё к нашим пьяным волкам выпускать?
— Намана-намана, — ответил тот. — других все равно нет.
Феликс уехал, я вручил ей швабру, она взяла и отправилась драить палубу. Без разговоров, с улыбкой, пританцовывая и подпевая чему-то, будто не грязная это работа, а игра в магазин или дочки-матери. Я позвал её раз, позвал другой — не реагирует. Подошёл сзади, слышу — напевает:
"Бабочки в моей голове...", — наушников под золотистым ореолом кудряшек не видно. Я тронул её плечо, она резко обернулась, вытаращив глазищи, вытянула затычки из ушей.
"Слышишь, "Бабочка", — говорю грубее, чем стоило бы и сразу, глядя в её испуганные глаза, об этом жалею, — когда бармен зовёт, отзываться надо!"
За соседним столиком похмельная официантка отпаивалась минералкой с лимоном, из кухни выглядывал повар — так к новенькой "Бабочка" и приклеилась. Иначе её больше никто не называл.
Вопреки опасениям, первая ночь прошла без напрягов. Бабочка порхала по столикам, легко проскальзывала сквозь пьяную, разгорячённую толпу, топчущую танцпол. Она не улыбалась, нет — она сияла.
"Господи, — думал я, — из какой же оранжереи тебя, чудо, выпустили?"
Тут заиграл знакомый мотив — диджей поставил какую-то ускоренную версию той песни, что напевала утром Бабочка. Она взвизгнула:
"Бабочки! Обожаю!"
С грацией девочки, исполняющей балетные па перед маминым трюмо, она выдала несколько пируэтов в обнимку с подносом, и все вокруг засмеялись, захлопали. Бабочка присела в глубоком реверансе и убежала на кухню.
«Какая ж ты бабочка? — подумал я. — Гусеничка ты в крапочку».
У этой сцены был ещё один зритель — Арсений. Он рассказывал какую-то пятьсот пятнадцатую байку про пьяных селеб в своём ресторане, я привычно-рассеянно протирал бокалы. Вдруг гладкая река его воспоминаний начала скакать по порогам, обмелела, а потом и вовсе иссохла. Я оторвался от протирки, смотрю — Арсений молчит, глаза опустив в бокал, и только крутит его по картонной "печеньке", а рядом со мной — запыхавшаяся улыбающаяся Бабочка.
Арсения не узнать: бросит незаметный взгляд на неё, и сразу прячет его в недопитое пиво. Бабочка, ничего не заметив, схватила тряпку и побежала, пританцовывая, столы протирать. Только ушла, Арсений посмотрел на меня так, будто у него кто-то умер, сполз со стула и ушёл. Кажется, впервые в жизни я увидел тот момент, когда человек внезапно и необратимо влюбился.
Под утро зал был почти пуст — сонно топталась вялая пара на танцполе, остальные: кого увезло такси, кого увели тёмные заросли окрестных кустов. Краем глаза я заметил какую-то несуразность. В арке под нарисованными густо-зелёными ветвями стоял Арсений. Он держался в тени, я видел только его бледное лицо с напряжённо сжатыми губами. Я вопросительно качнул головой, он он смотрел не на меня. В зале, тихонько напевая под нос, протирала столик Бабочка. Почувствовав мой взгляд, Арсений вздрогнул и отступил в тень.
С тех пор Арсений из бара больше не уезжал. Не знаю, как на другой смене, а на нашей он целый день бродил по залу, а по ночам спал на надувном матрасе за стенкой. Он рассказывал свои истории, но сбивался и замолкал, только появлялась Бабочка. Взглядом, полным боли и тоски, он следил за ней, густо краснел, ловя мой взгляд, и сразу заказывал выпивку. Пил недорогой виски, опрокидывая в раскрытый рот и занюхивая запястьем, все больше и больше пьянел, но каждый раз, когда я думал, что вот, сейчас Арсений наберётся смелости и подойдёт к Бабочке, он сползал со стула и, шатаясь, уходил к морю.
Так смена шла за сменой. Старшая официантка научила Бабочку своим нехитрым премудростям. Теперь, получив наличные со сдачей, она тоже поправляла салфетки, переставляла кувшинчик с цветочками — делала что угодно, лишь бы клиент сказал "Спасибо", на что улыбалась и отвечала: "Это вам спасибо!", ведь "Спасибо" клиента — это "сдачи не надо". Улыбаться Бабочка умела. От её улыбки невозможно было не улыбнуться самому, и, конечно, почти всегда сдача оставалась у неё.
Один раз, когда Арсений остужал голову в море, а все столы были помыты, заготовки сделаны, салфетки расставлены, Бабочка сидела на пустой кеге и сосредоточенно чиркала что-то в блокноте.
— Что рисуешь? — спросил я.
Она протянула блокнот:
— Смотри.
Конечно же там были бабочки.
— А где живот? — спросил я.
Она растерянно на меня посмотрела, растерянность сменилась пониманием, и по центру листа появился закрашенный кружок.
— Что это? — теперь не понял я.
— Пупок.
Всю смену я ходил и улыбался, а около часа ночи случилось то, чего я так долго опасался. Бывают такие наэлектризованные дни, когда люди, пьянея, не веселеют, а наливаются дурной злобой. Воздух в баре искрил и пах скорой дракой. Танцпол был пуст, по кухне заказов почти не было, с бара в зал шёл крепкий алкоголь. Моя опытная официантка ходила с каменным лицом и особенно старательно никого не касалась, одной Бабочке всё было ни по чём — то там, тот тут среди сгорбленных спин светилась в ультрафиолете её футболка.
Я достал из морозилки ещё две заиндевевших бутылки водки и сунул на их место тёплую, а, когда закрыл дверь, а за ней стояла Бабочка. Её била крупная дрожь, ручки сжались в кулачки, глаза полны слёз. Странным движением, как сломанная механическая кукла, она дёргала подбородком в сторону зала и повторяла:
— Он... Он...
— Что "он"?! — спросил я как можно строже. На стойке лежал целый веер невыполненных заказов и истерика официантки мне была совсем не в кассу.
— Он...
Я сунул ей стакан с водой:
— Выпей, выдохни и скажи, что случилось.
Дробно стуча зубами, она выпила и выпалила:
— Он меня облапал! Усадил на колени и облапал! Он... рукой... залез ко мне... в трусики!
— Кто он?
— Мужик, пьяный, с "два-три".
Третий стол во втором ряду. У стойки ждала свой заказ вторая официантка.
— Знаешь, кто на "два-три"? — спросил я.
— Знаю. Мясной павильон держит на рынке, редкий мудак, и дружки такие же.
— Возьмёшь?
— Щас. Её стол, пусть учится.
Я посмотрел на Бабочку, и она замотала головой:
— Нет-нет-нет, я и близко не подойду, я лучше прям сейчас уволюсь.
Выхода у меня не было. На охране хозяин экономил, а я — не боец ММА. Хилый диджей, две официантки, да повар, который в кухню боком входил — вот и вся моя армия. Я выудил счёт столика "два-три", сумма на нём стояла приличная — я за две смены столько не заработаю — и пошёл.
