— А вы сами-то знаете, что такое предательство? — женщина в красном платье вскочила с кресла, опрокинув чашку с травяным чаем. Горячая жидкость растеклась по белоснежной скатерти, как кровавое пятно. — Сидите тут в своём идеальном мирке, раздаёте советы! "Примите ситуацию", "отпустите обиду"... Да что вы вообще понимаете в жизни?
Вера Андреевна медленно сняла очки в тонкой серебристой оправе и устало потёрла переносицу. Тиканье старинных напольных часов в углу кабинета казалось оглушительным в наступившей тишине. Двенадцать лет практики научили её не реагировать на подобные выпады. Но сегодня, именно сегодня, каждое слово било точно в цель.
За окном мигали неоновые сердца на фасаде соседнего торгового центра. Город готовился к празднованию Дня святого Валентина, не подозревая о драмах, разыгрывающихся за закрытыми дверями её кабинета. В воздухе пахло корицей — любимые свечи Веры, призванные создавать уютную атмосферу для клиентов. Сейчас этот запах почему-то казался удушающим.
— Присядьте, Лариса, — она старалась говорить мягко, хотя внутри всё дрожало. — Давайте разберём ситуацию спокойно...
— Спокойно? — Лариса истерически рассмеялась, и этот смех больше походил на рыдание. — В День святого Валентина застать мужа с секретаршей — тут и разбирать нечего! Двадцать лет брака, представляете? Двадцать! А эта... — она задохнулась от возмущения, комкая в руках кружевной платок, — эта девица вдвое моложе меня!
Вера бросила короткий взгляд на часы: 18:45. Последний приём. Она специально не назначала встречи на вечер 14 февраля — слишком много личных воспоминаний, слишком много собственной, непрожитой боли. Но Лариса была постоянной клиенткой, и отказать ей в срочной консультации Вера не смогла. Хотя, видит Бог, как же ей хотелось сейчас оказаться дома, в компании бокала красного вина и старых фильмов.
— А знаете, что самое ужасное? — Лариса опустилась обратно в кресло, её плечи поникли. — Я ведь чувствовала. Все эти внезапные задержки на работе, бесконечные командировки, срочные встречи по выходным... Новый парфюм, который он стал использовать. Сообщения, на которые он отвечал, отворачивая телефон... — она горько усмехнулась. — Но убеждала себя, что всё в порядке. Что у него просто много работы. Что я параноик.
Вера невольно вздрогнула. Те же слова, те же оправдания... Она тоже говорила себе это двенадцать лет назад. "У него важный проект", "Анна просто помогает ему с презентацией", "Я слишком мнительна"... До того самого дня, когда вернулась домой раньше обычного и застала их вместе. Своего мужа и лучшую подругу. Тоже в День святого Валентина.
— Самообман часто кажется более безопасным, чем...
Стук в дверь прервал её на полуслове. В проёме появилась Юля, молоденькая помощница с виноватым выражением лица. На ней было нежно-розовое платье — наверняка собиралась на свидание после работы. Вера почувствовала укол иррациональной зависти к этой двадцатитрёхлетней девушке, для которой День святого Валентина всё ещё был праздником, а не поводом для горьких воспоминаний.
— Вера Андреевна, простите, но там... — Юля теребила край платья, явно нервничая. — Новый клиент. Говорит, что это срочно. Его дочь записывала на следующую неделю, но он...
— Юля, ты же знаешь — я не принимаю без записи, — в голосе Веры проскользнуло раздражение. Особенно сегодня она не была готова к незапланированным встречам.
— Да, но он... — помощница замялась, нервно заправляя за ухо выбившуюся прядь. — Он ждёт уже два часа. И выглядит... странно. Будто вот-вот сорвётся.
Что-то в голосе Юли заставило Веру насторожиться. Обычно уверенная девушка казалась по-настоящему встревоженной.
— Что значит "странно"?
— Он сидит неподвижно, смотрит в одну точку. Я предлагала кофе, воду — он даже не реагирует. Только держит какие-то старые письма и... — она понизила голос до шёпота. — Кажется, плакал. Знаете, как бывает у мужчин, когда они пытаются сделать вид, что всё в порядке, но видно, что...
Вера кивнула. Она слишком хорошо знала этот взгляд у мужчин — когда за внешней сдержанностью скрывается бездна боли. Её бывший муж смотрел точно так же в тот последний вечер, когда пытался объяснить необъяснимое.
Она бросила взгляд на Ларису, которая уже успела достать телефон и теперь остервенело печатала что-то, вероятно, очередное гневное сообщение неверному мужу.
— Лариса, — мягко позвала она. — Думаю, нам стоит перенести продолжение разговора. Завтра в это же время?
— Завтра? — Лариса подняла заплаканные глаза, тушь размазалась по щекам чёрными дорожками. — Вы выгоняете меня ради какого-то мужчины? — её голос сорвался на крик. — Вот и вы туда же! Все вы одинаковые! Стоит появиться мужчине с печальными глазами, и женщины теряют голову!
На секунду Вера почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. Двенадцать лет безупречной репутации, сотни спасённых семей, тысячи часов, отданных чужим проблемам — и вот так просто её обвиняют в непрофессионализме?
— Стоп, — она подняла руку, и что-то в её голосе заставило Ларису замолчать на полуслове. — Мы работаем с вами уже три года. Вы знаете меня. Я никогда не прерываю сессии без серьёзной причины. Но сейчас... — она помедлила, подбирая слова. — Сейчас я прошу вас довериться моему профессиональному чутью. И женской интуиции, если хотите.
Лариса открыла рот для новой тирады, но что-то в глазах Веры остановило её. Может быть, промелькнувшая там тень собственной боли, а может — усталость, которую больше не получалось скрывать за маской профессионализма.
— Хорошо, — наконец процедила она, поднимаясь. Её шёлковое платье цвета красного вина зашуршало, как опадающие осенние листья. — Но завтра вы мне всё объясните. И... — она замялась в дверях. — Спасибо. За то, что выслушали.
Когда дверь за Ларисой закрылась, Вера позволила себе минутную передышку. Прикрыла глаза, сделала глубокий вдох. Корица, ваниль, едва уловимый аромат жасмина — её любимая свеча догорала, оставляя после себя причудливые тени на стенах.
Перед глазами снова всплыла картина двенадцатилетней давности: их спальня, смятые простыни, два предавших её человека... "Прости, мы не хотели, чтобы ты узнала... вот так," — голос Анны, её лучшей подруги с университета, до сих пор звучал в ушах. "Это просто случилось... Мы боролись с этим чувством, правда..." Какая ирония – она, семейный психолог, не заметила, как рушится её собственная семья.
— Можно? — глубокий мужской голос заставил её вздрогнуть.
На пороге стоял высокий мужчина лет пятидесяти. Седые виски, усталые глаза необычного серого цвета с золотистыми крапинками, дорогое пальто небрежно расстёгнуто. Он выглядел как человек, который долго собирался с духом, прежде чем переступить этот порог. В руках он действительно сжимал какие-то письма — пожелтевшие от времени конверты с выцветшими чернилами.
Было в его облике что-то смутно знакомое — может быть, та же печать усталости и потерянности, которую она каждое утро видела в собственном зеркале.
— Проходите, — Вера жестом указала на кресло, отметив, как дрожат его руки. На безымянном пальце тускло поблёскивало обручальное кольцо — не новое, но и не совсем старое. — Присаживайтесь... Простите, не знаю вашего имени.
— Михаил. Михаил Петрович Донцов, — он опустился в кресло, словно его ноги больше не держали. От него пахло дорогим парфюмом и горьким кофе. — Моя дочь Алиса записывала меня на следующей неделе, но я... — он запнулся, провёл рукой по лицу. На запястье блеснули дорогие часы. — Простите. Я не должен был приходить вот так.
— Но пришли, — мягко заметила Вера. — Значит, на это была причина.
Он поднял на неё взгляд, и что-то в этих глазах заставило её сердце сжаться. Столько боли, столько невысказанного...
— Три года назад, в День святого Валентина, умерла моя жена, — произнёс он тихо. В тишине кабинета его слова прозвучали как удары колокола. — И я думал... думал, что справляюсь. Что научился жить с этим. А сегодня утром... — он сжал в руках письма так, что бумага затрещала.
— Что случилось сегодня утром, Михаил Петрович?
Вера включила настольную лампу — за окном незаметно стемнело, и только отблески неоновых сердец с улицы бросали причудливые тени на стены кабинета.
— Я нашёл эти письма. Вернее, Алиса... моя дочь... она оставила их на моём столе. Письма Наташи — моей жены. Письма, которые я никогда не видел.
Вера почувствовала, как что-то дрогнуло в груди. За годы практики она научилась улавливать эти моменты — когда за внешней историей скрывается что-то большее, что-то несказанное. Как археолог, который по едва заметному выступу в земле угадывает очертания древнего города.
— Можно? — она протянула руку к письмам. Бумага была старой, но не настолько, как могло показаться на первый взгляд. Искусственно состаренная? Вера отогнала эту мысль — сейчас было важнее другое.
— Расскажите мне о вашей жене, — попросила она, откладывая письма на стол. — Какой она была?
Михаил прикрыл глаза, и его лицо смягчилось, словно годы скорби на мгновение отступили: — Наташа... она была учителем музыки. Фортепиано. Когда я впервые увидел её, она играла Шопена на благотворительном концерте в городской филармонии. Ноктюрн ми-минор, — его пальцы невольно дрогнули, словно касаясь невидимых клавиш. — Я тогда подумал — никогда не встречал человека, который бы так... светился изнутри.
— Как вы познакомились?
— Банально, — он слабо улыбнулся. — Я просто подошёл после концерта поблагодарить. Принёс ей белые ландыши — не знал тогда, что это её любимые цветы. Просто они показались мне такими же хрупкими и изящными, как её музыка... — он осёкся, словно эти воспоминания причиняли физическую боль.
— Вы давно были женаты?
— Двадцать пять лет, — он горько усмехнулся. — Знаете, что самое страшное? Я не помню наш последний разговор. Не помню, что сказал ей утром в тот день. Наверное, что-то обычное — "до вечера" или "я позвоню". Я всегда говорил, что позвоню.
— Но не звонили? — тихо спросила Вера.
— Работа... — он покачал головой, и в этом жесте было столько усталой горечи. — Я строил империю. Открыл своё архитектурное бюро, брал всё больше проектов. Мы выиграли тендер на строительство крупного жилого комплекса... Я думал, делаю это для семьи. Чтобы у них было всё самое лучшее.
— А что думала об этом Наташа?
Михаил молчал так долго, что Вера уже решила, что он не ответит. За окном проехала машина, её фары на мгновение осветили кабинет, и в этой вспышке света Вера увидела, как блеснула слеза на его щеке.
— Она никогда не жаловалась, — наконец произнёс он. — Только иногда... иногда я заставал её у окна. Она сидела в темноте и просто смотрела на улицу. Когда дочь уже спала, а я возвращался за полночь... А когда я спрашивал, в чём дело, всегда улыбалась и говорила: "Всё хорошо, милый. Я просто думаю".
Вера невольно вздрогнула. Сколько раз она сама сидела так у окна, глядя на вечерний город и пытаясь понять, где и когда всё пошло не так? Когда работа мужа стала важнее их отношений? Когда лучшая подруга превратилась в соперницу?
— В тот день было важное совещание с инвесторами, — продолжил Михаил, его голос звучал всё глуше. — Презентация проекта, от которого зависело будущее бюро. Наташа звонила несколько раз, но я... — он сглотнул. — Я отключил телефон. А когда включил... — он запнулся, провёл рукой по лицу. — Мне позвонили из больницы. Сказали, что она умерла от травм после автокатастрофы. Прямо в машине, по дороге ко мне на работу. Хотела сделать сюрприз на День святого Валентина.
В кабинете повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только тиканьем часов и приглушёнными звуками музыки с улицы — город продолжал праздновать, не подозревая о драмах, разыгрывающихся за закрытыми дверями.
— А теперь эти письма... — Вера осторожно коснулась пожелтевших конвертов. — Что в них?
— Правда, — глухо ответил Михаил. — Вся правда о том, какой я был муж. О том, как она страдала все эти годы, пока я строил свою карьеру. Письма подруге... Оказывается, она писала их годами, но никогда не отправляла.
Вера медленно достала первое письмо из конверта. Почерк был ровным, аккуратным — слишком аккуратным для эмоциональных излияний. Она много работала с личными документами, дневниками, письмами. Когда человек пишет о своих чувствах, особенно тяжёлых, почерк обычно выдаёт эмоциональное состояние — становится неровным, торопливым, буквы могут "прыгать". Здесь же каждая буква была выведена с почти каллиграфической точностью.
"Дорогая Анна, Сегодня снова ужинала одна. Миша задерживается на работе — как всегда. Знаешь, иногда мне кажется, что я замужем за призраком. Он появляется и исчезает, словно тень, оставляя после себя только холод в постели и недопитый кофе в чашке..."
Что-то в этих строках заставило Веру насторожиться. За годы практики она научилась замечать фальшь — в словах, в жестах, в написанном тексте. Эти письма казались слишком... литературными. Слишком выверенными для спонтанных излияний души.
— Михаил Петрович, — она осторожно подбирала слова. — Как давно Алиса нашла эти письма?
— Сегодня утром, — он потёр виски. На его руке блеснуло обручальное кольцо — он всё ещё носил его, даже спустя три года. — Сказала, что разбирала мамины вещи в кладовке и наткнулась на старую шкатулку.
— И сразу показала их вам?
— Да... — он замялся. — Нет. Сначала она была странно взволнована. Сказала, что ей нужно время подумать. А потом положила их на мой рабочий стол с запиской: "Ты должен это знать".
Вера откинулась в кресле, задумчиво постукивая пальцем по подлокотнику. Что-то не складывалось в этой истории. Слишком много совпадений, слишком много... театральности.
— Расскажите мне об Алисе. Как она справилась со смертью матери?
Тень промелькнула по лицу Михаила: — Она... изменилась. Замкнулась. Перестала играть на пианино, хотя раньше музыка была всей её жизнью, как и у Наташи. Поступила на журналистику вместо консерватории. А потом... — он запнулся. — Потом начала избегать меня. Словно я был виноват...
— А вы? — тихо спросила Вера. — Вы считаете себя виноватым?
— Каждый день, — прошептал он. — Каждую минуту последние три года.
В этот момент телефон Веры тихо завибрировал. Сообщение от незнакомого номера: "Здравствуйте, Вера Андреевна. Это Алиса Донцова. Я знаю, что отец у вас. Нам нужно встретиться. Завтра, в три часа, кафе "Акварель". Это важно. Я знаю о вашем прошлом. И знаю, что вы поймёте..."
Вера нахмурилась. Волоски на затылке встали дыбом — старая реакция организма на опасность, выработанная годами работы с чужими тайнами и болью. Слишком много совпадений, слишком много недосказанности.
— Михаил Петрович, — она подалась вперед. — Я бы хотела встретиться с Алисой. И... я бы хотела, чтобы вы принесли мне все фотографии Наташи, какие у вас есть. Особенно те, где она что-то пишет — письма, открытки, может быть, рабочие заметки...
— Зачем? — он непонимающе моргнул.
— Назовём это профессиональной интуицией, — мягко улыбнулась Вера. — Иногда, чтобы помочь человеку, нужно увидеть полную картину. Понять все оттенки ситуации.
Когда за Михаилом закрылась дверь, Вера долго сидела в темнеющем кабинете. За окном мигали неоновые сердца, музыка с улицы становилась громче — ночная жизнь города набирала обороты. Она достала из ящика стола старую фотографию: она сама, муж и Анна — все такие счастливые, такие беззаботные. Это было на праздновании Нового года, за месяц до того рокового Дня святого Валентина. Кто бы мог подумать тогда...
Телефон снова завибрировал. Новое сообщение от Алисы: "Пожалуйста, не говорите отцу о нашей встрече. Я должна рассказать вам кое-что. Что-то, что изменит всё. И... я знаю о вашем муже и Анне. О том, как вы их застали. Поэтому я выбрала именно вас".
Вера почувствовала, как холодок пробежал по спине. Откуда эта девушка могла знать о её прошлом? Она всегда была осторожна, никогда не смешивала личное и профессиональное...
***
Кафе "Акварель" встретило Веру приглушённым светом и запахом свежей выпечки. Место было выбрано неслучайно — уютное, но не слишком популярное заведение в старой части города, где можно спокойно поговорить без риска быть подслушанными.
Алиса уже ждала за столиком у окна — хрупкая девушка с каштановыми волосами, собранными в небрежный пучок. Она была удивительно похожа на отца — те же тёмно-серые глаза с золотистыми крапинками. Но было в ней что-то ещё... какая-то затаённая боль, превратившаяся в жёсткость.
— Спасибо, что пришли, — Алиса нервно улыбнулась. На ней было строгое чёрное платье — слишком официальное для обычной встречи. — Я... я следила за вашей работой. Говорят, вы лучший семейный психолог в городе.
— Следили за моей работой? — Вера приподняла бровь. — Зачем?
— Потому что мне нужен был кто-то, кто поймёт. Кто-то, кто прошёл через предательство и боль. Кто знает, каково это — когда вся твоя жизнь оказывается построена на лжи.
Вера застыла: — О чём вы говорите?
— О вас. О вашем муже и лучшей подруге, — Алиса подалась вперед, её глаза лихорадочно блестели. — Я журналист, помните? Я умею искать информацию. И когда я начала копать... — она достала из сумки папку. — Я нашла это.
На стол легла газетная вырезка двенадцатилетней давности. Небольшая заметка в разделе светской хроники: "Известный адвокат Сергей Светлов оставил успешную практику и переехал в Австралию вместе с новой женой, Анной Верещагиной. По слухам, этому предшествовал громкий скандал в семье адвоката..."
Вера почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Она помнила эту заметку. Помнила, как пыталась добиться её опровержения, как умоляла редактора не публиковать подробности...
— Зачем вы это делаете? — тихо спросила она.
— Потому что вы поймёте, — Алиса достала из сумки конверт — точно такой же, как те, что показывал Михаил. — Правду о моей матери. О том, что она собиралась сделать в тот День святого Валентина три года назад.
Вера молча смотрела на конверт. За двенадцать лет практики она научилась читать людей, видеть за словами истинные мотивы. И сейчас перед ней сидела не просто скорбящая дочь — перед ней был человек, одержимый местью.
— Эти письма, — медленно произнесла она. — Вы их написали сами, верно?
Алиса вздрогнула, но быстро взяла себя в руки: — Какая разница, кто их написал? Важно то, что в них правда.
— Правда? — Вера покачала головой. — Или ваша версия правды? То, во что вам хочется верить?
— А вы думаете, я не знаю, какой он на самом деле? — в голосе Алисы прорезалась сталь. — Вечно занятый, вечно на работе. Знаете, сколько маминых концертов он пропустил? Сколько моих выступлений прошло без него в зале? — её голос дрожал от сдерживаемых эмоций. — Помню, как в третьем классе я играла сонату Моцарта на городском конкурсе. Мама сидела в первом ряду, а его место... его место так и осталось пустым. "Срочное совещание", — она горько усмехнулась. — У него всегда было срочное совещание.
— И поэтому вы решили наказать его?
— Наказать? — Алиса покачала головой. — Я хочу, чтобы он понял. Почувствовал хоть каплю той боли, что чувствовала мама. Что чувствовала я, каждый раз объясняя друзьям, почему мой папа опять не пришёл на школьный концерт.
— Расскажите мне о том дне, — тихо попросила Вера. — О дне, когда умерла ваша мама.
Алиса сжала кулаки так, что побелели костяшки — совсем как у отца вчера. Это семейное сходство вдруг показалось Вере пронзительно печальным.
— Я была дома, готовилась к прослушиванию в консерваторию, — начала она, глядя куда-то сквозь Веру. — Мама была такая... воодушевлённая. Необычно оживлённая. Сказала, что едет сделать папе сюрприз. Купила его любимый торт "Рыжик", какие-то свечи... — она запнулась, сглотнула. — А потом позвонили из больницы.
— И вы винили отца?
— А кого ещё? — в голосе Алисы зазвенели слёзы. — Если бы он просто ответил на звонок... Если бы хоть раз в жизни поставил семью выше своих чёртовых проектов... Знаете, что я нашла потом в его телефоне? Список пропущенных звонков. Она звонила ему семь раз за тот час. Семь! — Алиса почти кричала. — А он даже не перезвонил.
Вера молчала, давая Алисе возможность выговориться. Иногда тишина — лучший терапевт. Особенно когда боль наконец прорывается наружу после долгих лет молчания.
— А теперь он строит из себя убитого горем вдовца, — продолжила Алиса после паузы, её голос сочился горечью. — Ходит с постным лицом, говорит всем, как сильно любил её. А знаете, что он сделал через месяц после похорон? Полетел на международную конференцию по архитектуре! Потому что "жизнь продолжается", — она скривилась, изображая отцовские интонации. — Он даже её фортепиано не тронул. Стоит, накрытое чехлом, как памятник. Как будто это что-то меняет...
— Алиса, — Вера подалась вперед. — А вы никогда не думали, что ваш отец просто не знал, как справиться с горем? Что работа была для него единственным способом не сойти с ума?
— Не защищайте его!
— Я не защищаю. Я пытаюсь понять. И хочу, чтобы вы тоже попытались.
Алиса открыла было рот для резкого ответа, но Вера опередила её:
— Знаете, что я заметила в этих поддельных письмах? Они написаны не от лица несчастной женщины. Они написаны обиженной дочерью, которая тоскует по отцу.
— Что?.. — Алиса растерянно моргнула.
— "Он снова не пришёл на ужин", "Он пропустил мой концерт", "Он забыл про наш семейный вечер"... — процитировала Вера. — Это ведь не о муже и жене. Это о папе и дочке, которая чувствовала себя брошенной.
По щекам Алисы покатились слёзы: — Вы не понимаете... Он всегда обещал прийти. На мои выступления в музыкальной школе, на школьные концерты... А потом звонил и говорил, что важная встреча, что срочный проект... А мама... мама всегда улыбалась и говорила: "Ничего, солнышко, папа очень занят. Он делает это для нас".
— Она защищала его, — тихо сказала Вера.
— Всегда, — Алиса вытерла слёзы дрожащей рукой. — Даже когда он этого не заслуживал. А знаете, что самое ужасное? В тот день... в тот последний день... — она запнулась, словно собираясь с силами. — Она ехала сказать ему, что уходит.
Вера замерла: — Что?
Алиса достала из сумки ещё один конверт — не пожелтевший, как поддельные письма, а самый обычный, белый: — Вот. Это настоящее письмо. Единственное настоящее. Его нашли в маминой машине... потом. Я никогда не показывала его отцу.
Дрожащими руками она протянула Вере сложенный лист бумаги. Почерк был другим — более живым, эмоциональным, с характерным наклоном влево. В нём чувствовалась та самая музыкальность, о которой говорил Михаил.
"Дорогой мой, — начиналось письмо. — Когда ты будешь читать эти строки, я уже буду далеко. Не ищи меня. Я долго думала и поняла: нельзя заставить человека любить сильнее, чем он может. Ты всегда старался дать нам всё самое лучшее, и я знаю, как тяжело ты работаешь ради этого. Может быть, мы не всегда понимали друг друга, но я никогда, слышишь, никогда не сомневалась в твоей любви..."
— Подождите, — Вера подняла взгляд от письма. — Это не похоже на прощальное письмо женщины, которая собирается уйти от мужа.
— Дочитайте до конца, — глухо сказала Алиса.
"...Поэтому я должна сказать тебе правду. Я получила предложение преподавать в консерватории Вены. Это шанс, о котором я мечтала всю жизнь. И я решила его принять. Не для того, чтобы убежать от тебя — для того, чтобы наконец начать жить своей жизнью, своей музыкой. Может быть, это эгоистично, но... разве ты не учил меня всегда следовать за мечтой? Прости, что говорю это в письме, но я боюсь, что при встрече ты найдёшь способ меня отговорить. Ты всегда умел убеждать людей...
P.S. Я еду к тебе сейчас, чтобы всё объяснить лично. Надеюсь, хотя бы сегодня, в День святого Валентина, ты найдёшь для меня время."
Вера медленно опустила письмо. В кафе играла тихая музыка — кажется, тот самый ноктюрн Шопена, о котором говорил Михаил.
— Она не собиралась уходить навсегда, — тихо сказала Вера. — Она хотела начать новую жизнь... для себя.
— Какая разница? — горько спросила Алиса. — Она всё равно не доехала. Не успела ничего сказать. А он... он даже не ответил на её звонки.
— Алиса, — мягко сказала Вера. — Вы не показали это письмо отцу не потому, что хотели защитить его. Вы боялись, что оно изменит вашу версию правды. Версию, в которой ваш отец — единственный виноватый.
— Да что вы знаете? — Алиса вскочила, опрокинув чашку. — Что вы все знаете о том, каково это — ждать отца каждый вечер? Придумывать оправдания перед друзьями, почему он опять не пришёл? Видеть, как мама плачет украдкой, думая, что я сплю?
— А вы никогда не задумывались, почему она всё-таки оставалась с ним? Почему защищала его перед вами?
— Потому что она была слабой! — выкрикнула Алиса.
— Нет, — покачала головой Вера. — Потому что она его любила. И, судя по этому письму, она знала, что и он любит её — просто по-своему. Не так, как в романах, не так, как мечталось в юности... Но разве настоящая любовь — это только романтика и красивые жесты?
Алиса рухнула обратно на стул, закрыв лицо руками. Её плечи дрожали.
— Я так скучаю по ней, — прошептала она сквозь слёзы. — Иногда мне кажется, что если бы папа тогда ответил... если бы я поехала с ней... если бы...
— "Если бы" — самые страшные слова на свете, — Вера осторожно коснулась её руки. — Они не дают нам жить дальше. Не дают прощать — ни других, ни себя.
— Знаете, что я помню больше всего? — тихо сказала Алиса, не поднимая головы. — Как они танцевали на кухне под старое радио. Папа всегда включал его по утрам. И когда играла любимая мамина песня... Он бросал всё — недопитый кофе, непрочитанную газету — и протягивал ей руку. Они кружились между столом и плитой, и мама смеялась как девчонка...
— Что мне теперь делать? — беспомощно спросила Алиса. — После этих писем... он никогда меня не простит.
— Простит, — уверенно сказала Вера. — Потому что он ваш отец. И потому что ему тоже нужно прощение — ваше прощение. Вы оба застряли в прошлом, наказывая себя и друг друга за то, что уже нельзя изменить. Но знаете что? Ваша мама не хотела бы этого.
Вера достала из сумки визитку: — Приходите завтра ко мне на приём. Вместе с отцом. Пришло время поговорить начистоту.
***
Следующим вечером, глядя на отца и дочь в своём кабинете, Вера чувствовала странное волнение. За годы практики она помогла сотням семей, но эта история задела что-то личное, глубоко спрятанное. Может быть, потому что она тоже когда-то не успела сказать важные слова. Не успела простить.
Свеча с ароматом корицы почти догорела, отбрасывая причудливые тени на стены. За окном снова падал снег — первый за эту позднюю зиму.
— Алиса хочет вам что-то сказать, — произнесла она мягко, когда они расположились в креслах.
Девушка сжимала в руках сумочку, избегая смотреть на отца. На ней было то же чёрное платье, что и вчера, но сегодня оно казалось уже не строгим, а траурным.
— Папа, я... — она запнулась. — Эти письма... Их написала не мама. Их написала я.
Михаил замер, его руки вцепились в подлокотники кресла: — Что? Зачем?..
— Потому что я хотела, чтобы ты понял... чтобы почувствовал... — Алиса всхлипнула. — Я так злилась на тебя. За все пропущенные концерты, за все вечера, когда мы ждали тебя дома. А потом мама... — она достала из сумки белый конверт. — Вот. Это настоящее письмо. Последнее. Я нашла его в её вещах после... после того дня.
Михаил дрожащими руками взял конверт. По мере того как он читал, его лицо менялось — боль, удивление, понимание... В какой-то момент он закрыл глаза рукой, и Вера увидела, как по его щекам текут слёзы.
— Она собиралась в Вену? — прошептал он. — Почему она никогда...
— Потому что знала, что ты будешь против, — тихо сказала Алиса. — Она не хотела выбирать между мечтой и семьёй. И... я думаю, она верила, что ты поймёшь. В тот день...
— В тот день я был так занят презентацией этого чёртового проекта, — глухо произнёс Михаил. — Знаешь, что самое ироничное? Мы его выиграли. Построили этот комплекс. Он даже получил какую-то премию... А я не могу заставить себя даже проезжать мимо него. Каждый раз, когда вижу эти здания, думаю: вот она, цена моего успеха.
— Папа... — Алиса подняла на него заплаканные глаза.
— Наташа... — Михаил закрыл глаза рукой. — Она действительно была талантлива. Невероятно талантлива. А я... я был так занят строительством своей империи, что забыл: у неё тоже были мечты. У вас обеих были мечты...
— Пап, — Алиса вдруг подалась вперед. — А помнишь, как вы танцевали на кухне под старое радио? Как ты приносил ей ландыши — просто так, без повода?
Как она светилась, когда рассказывала о твоих успехах... Она правда любила тебя. Просто... ей нужно было что-то своё.
— Знаешь, — Михаил поднял на дочь влажные глаза, — я ведь много раз звал её с собой. На конференции, на презентации проектов... Она всегда отказывалась. Говорила — это твой мир, твой успех. А теперь я думаю: может, она просто не хотела быть тенью? Может, ей нужен был свой свет?
— Она бы вернулась, — тихо сказала Алиса. — Я знаю. Она не смогла бы без нас. Просто ей нужно было попробовать... пожить для себя.
Вера молча наблюдала, как рушится стена трёхлетнего молчания между отцом и дочерью. Иногда самые глубокие раны наносит не ненависть, а любовь, которую мы не умеем правильно выразить.
— После того дня, — продолжил Михаил, глядя в окно на падающий снег, — я не мог заставить себя прикоснуться к её фортепиано. Но знаешь, что я делаю каждое утро? Включаю то самое радио. И когда играет её любимая песня...
— Ты всё ещё ждёшь, что она выйдет из кухни, — закончила за него Алиса. — Я тоже.
— Прости меня, — Михаил протянул руку к дочери. — За всё. За пропущенные концерты, за несдержанные обещания... Я думал, что строю будущее для вас, а на самом деле разрушал настоящее.
Алиса бросилась к отцу, уткнулась лицом в его плечо, как в детстве: — И ты меня прости. За письма, за злость... Я так боялась потерять ещё и тебя, что почти потеряла.
Вера тихо встала и подошла к окну, давая им возможность побыть наедине с этим моментом. Снег укрывал город белым покрывалом, словно пытаясь стереть все старые шрамы и начать всё заново.
***
Прошёл месяц. Вера сидела в своём кабинете, просматривая записи, когда в дверь постучали. На пороге стояла Алиса с букетом ландышей.
— Это вам, — улыбнулась она. — Мамины любимые... И ещё кое-что.
Она протянула Вере конверт. Внутри было приглашение на благотворительный концерт в городской консерватории.
— "Вечер памяти Натальи Донцовой", — прочитала Вера. — "Сбор средств для молодых музыкантов"?
— Папина идея, — Алиса присела на краешек кресла. В её глазах больше не было той жёсткости, что раньше. — Он учредил стипендию имени мамы для студентов консерватории. А я... — она замялась. — Я буду играть. Впервые за три года.
— Тот самый ноктюрн Шопена? — тихо спросила Вера.
— Да, — Алиса улыбнулась сквозь слёзы. — Знаете, мы с папой... мы начали разбирать мамины вещи. Нашли её старые ноты, записные книжки... Она вела дневник. Настоящий. И знаете, что я поняла? Она была счастлива. По-своему, но была. В одной записи она написала: "Может быть, это и не идеальная жизнь, но это моя жизнь. И я благодарна за каждый её момент".
Вера почувствовала, как к глазам подступают слёзы.
— Знаете, — Алиса теребила ремешок сумочки, — я теперь понимаю, что мама хотела сказать тем письмом. Иногда нужно уйти, чтобы вернуться. Отпустить, чтобы удержать... — она подняла глаза на Веру. — Вы ведь тоже это поняли, да? Поэтому смогли помочь нам?
Вера молча кивнула. Потом достала из ящика стола старую фотографию — она, муж и Анна на фоне новогодней ёлки — и решительно порвала её на мелкие кусочки.
Пришло время отпустить прошлое.
Когда Алиса ушла, Вера подошла к окну. Снег всё ещё падал, превращая город в сказочное место, где возможны любые чудеса. Где можно простить и начать сначала. Где даже самый грустный День святого Валентина может стать началом чего-то нового.
На столе зазвонил телефон. Сообщение от Михаила: "Знаете, я сегодня впервые снял чехол с её фортепиано. И знаете, что я обнаружил? Она оставляла на нотах маленькие записки. Смешные комментарии, мысли, случайные зарисовки... Как будто разговаривала с инструментом. Как будто музыка была её настоящим домом. А я... я всё это время думал, что дом — это стены, которые я строю. Спасибо, что помогли нам найти дорогу домой. Иногда нужен кто-то, кто видит свет, когда мы видим только тьму".
Вера улыбнулась и начала писать ответ. В конце концов, может быть, не все Дни святого Валентина должны быть грустными.
Она открыла окно, впуская свежий морозный воздух. Обрывки старой фотографии закружились в снежном вихре, улетая прочь — как осенние листья, как старые обиды, как несбывшиеся мечты... Где-то вдалеке зазвонили колокола, и их звук, чистый и прозрачный, напомнил ей о той мелодии Шопена, о которой говорил Михаил.
Через несколько дней она сидела в консерватории, слушая, как Алиса играет тот самый ноктюрн. И когда последние ноты растаяли в воздухе, Вера поняла: иногда нужно пережить самый грустный день в своей жизни, чтобы научиться снова слышать музыку. Чтобы понять: любовь — это не только праздничные открытки и букеты роз. Это ещё и умение отпускать. Умение прощать. И главное — умение начинать сначала, даже когда кажется, что весь мир рушится.
Ведь каждая история любви, даже самая грустная, учит нас чему-то важному. Нужно только набраться смелости и прислушаться к этим урокам.