"Галя, я больше не могу... Он убьет меня. Я знаю, он убьет..."
Телефонный звонок раздался неделю назад, но голос Анны до сих пор звенел в ушах Галины Петровны — надломленный, пропитанный таким знакомым страхом. Тем самым страхом, который она столько раз слышала в голосах других женщин. Тем самым, который когда-то звучал в голосе её сестры.
"Я сама виновата, Галя. Просто... упала с лестницы. Ты же знаешь, какая я неуклюжая..."
Воспоминание обожгло внезапной болью. Марина, её старшая сестра, всегда была "неуклюжей". Вечно в синяках, вечно с какими-то травмами. А потом — передозировка снотворного. "Несчастный случай," — сказали врачи. Но Галина знала правду. Знала — и не смогла помочь.
— А ты, значит, одна едешь? — грубый мужской голос вырвал её из воспоминаний.
Галина Петровна подняла глаза. Массивная фигура в потертых джинсах развалилась на нижней полке плацкартного вагона, широко расставив ноги. Виктор Павлович Стрельцов, сорок восемь лет. Две ходки за разбой. Подозревался в убийстве первой жены — дело закрыли за недостатком улик. Она знала его досье наизусть.
— Бабам одним опасно по ночам ездить, — продолжил он, улыбаясь той особой улыбкой, которую она так хорошо знала по старым фотографиям из уголовных дел. — Всякое случиться может.
— Да, одна, — она поправила очки в тонкой оправе, стараясь не выдать внезапного напряжения. Простая женщина средних лет — именно такой образ она тщательно создавала. — А что может случиться в поезде? Здесь же люди кругом.
— Люди? — он хрипло рассмеялся, и в этом смехе ей послышались нотки, от которых волоски на затылке встали дыбом. — Да кому какое дело до чужих проблем? Каждый в своем мирке живет. Вон, смотри — все уже по полкам расползлись, спят. Кричи не кричи — никто и не шелохнется.
За окном проплывали последние огни вечерней Москвы. Где-то там, среди миллионов огней, была квартира, где еще недавно жила Анна. Квартира, ставшая для нее тюрьмой. Галина Петровна помнила фотографии: аккуратная двушка в спальном районе, со вкусом подобранная мебель, цветы на подоконниках. Идеальный фасад, за которым скрывался ад.
"У него правила, понимаешь? — говорила Анна, сжимая в пальцах чашку с давно остывшим чаем. — Когда я должна вставать. Что готовить на завтрак. Какую одежду носить. Сколько минут могу разговаривать по телефону. Все расписано, все под контролем. А если нарушу..."
— Меня, кстати, Виктор Павловичем зовут, — голос попутчика снова вернул её к реальности. Он протянул руку, словно желая пожать её ладонь, но женщина сделала вид, что поправляет сумку на верхней полке.
— Галина Петровна, — она чуть помедлила, прежде чем ответить, аккуратно расправляя складки на своей простой темной юбке. Движения размеренные, спокойные — результат многолетней выучки. "Никогда не показывай страх, — учил её первый наставник в уголовном розыске. — Они его чувствуют, как акулы кровь."
— Что-то ты, Галина Петровна, такая неприветливая, — Виктор подался вперед, и шрам над его левой бровью проступил отчетливее в тусклом свете вагонного светильника. — Боишься меня, что ли?
"Шрам получен в колонии, — автоматически отметила она про себя. — Драка с сокамерником. Из материалов дела: напал первым, без видимой причины. Демонстрация силы, установление иерархии."
Двадцать лет в уголовном розыске научили её читать такие знаки, как открытую книгу. Каждый жест, каждое движение, каждая интонация — все имело значение. Особенно когда речь шла о таких, как Виктор.
— Нет, что вы, — она покачала головой. — Просто устала. День был тяжелый.
Перед глазами снова всплыло лицо сестры. Тот последний разговор, за неделю до её смерти. Марина тогда тоже говорила, что "устала". Просто устала...
"Я должна была понять, — в который раз подумала Галина Петровна. — Должна была увидеть знаки. Ведь они все были там — прямо перед глазами."
— А у меня, знаешь, всегда тяжелые дни, — он понизил голос до интимного шепота, и в этом тоне ей послышалась знакомая нотка. Так говорят люди, привыкшие к власти. Привыкшие внушать страх. — Жизнь — она вообще штука тяжелая. Особенно если все время приходится быть начеку. Знаешь, как это — когда постоянно нужно смотреть по сторонам?
Поезд мерно стучал колесами, унося их все дальше от Москвы. За окном проплывали темные силуэты деревьев, изредка прорезаемые огнями маленьких станций. Где-то там, в нескольких часах пути, в маленьком деревенском доме сидела сейчас Анна, вздрагивая от каждого шороха.
"Я спрятала её хорошо, — мысленно повторила Галина Петровна. — На этот раз все будет иначе. На этот раз я не опоздаю."
— Вот моя жена, например, — продолжал Виктор, и его голос стал жестче, в нем появились металлические нотки, — думала, что может от меня уйти. К родителям в деревню сбежала, дура. Представляешь? Десять лет жили, все было нормально. Знала свое место, понимала, кто в доме хозяин.
Он достал из кармана помятую пачку сигарет, повертел в руках. Галина Петровна заметила, как подрагивают его пальцы — едва заметно, но для опытного глаза достаточно явно. Нервничает. Злится.
В памяти всплыло очередное дело из её практики: респектабельный бизнесмен, примерный семьянин. Такие же подрагивающие пальцы во время допроса. А потом они нашли тайник в подвале его загородного дома — и следы пыток на стенах.
— А потом что-то в голову ударило. Начала права качать, — продолжал Виктор, сжимая пачку сигарет так, что костяшки пальцев побелели. — То ей не так, это не эдак. Мол, я ее не уважаю, свободы не даю. А какая бабе свобода нужна? Дома сиди, борщ вари, мужа слушайся — вот и вся свобода.
Галина Петровна слушала молча, только пальцы, сцепленные на коленях, чуть побелели от напряжения. Она вспомнила показания Анны, записанные на диктофон неделю назад:
"Сначала все было хорошо. Он дарил цветы, делал комплименты. А потом... потом начались правила. Мелочи, вроде бы. Куда можно ходить, с кем разговаривать. Что надевать, как краситься. Он говорил — это забота. Любовь. А я... я верила."
История, которую она слышала сотни раз. От разных женщин, в разных городах. Всегда одно и то же: сначала любовь, потом контроль, потом страх. И финал — часто трагический.
— Знаете, Виктор Павлович, — наконец произнесла она, — а ведь я понимаю вашу жену.
Он резко замолчал, словно налетел на невидимую стену.
— Да? — прищурился он, и в его глазах мелькнуло что-то хищное. — И что же ты понимаешь?
— Страх, — просто ответила она. — Когда живешь с человеком и постоянно боишься. Боишься сказать что-то не так, сделать что-то не так. Когда каждое утро просыпаешься и думаешь — какое у него сегодня будет настроение? Не разозлится ли он из-за пересоленного супа или неглаженой рубашки?
Она говорила, и перед глазами вставали картины из прошлого. Бледное лицо сестры, синяки под длинными рукавами, дрожащие пальцы на чашке с чаем. "Я сама виновата, Галя. Я его довела..." А потом — заключение патологоанатома: множественные следы старых переломов, плохо сросшиеся ребра, застарелые гематомы.
И последняя запись в дневнике Марины, найденном уже после её смерти: "Я так устала бояться. Каждый день, каждую минуту. Я больше не могу так жить. Прости меня, Галя..."
— У меня был муж, — продолжила она, снимая очки и начиная протирать стекла краем блузки. — Очень похожий на вас, Виктор Павлович. Тоже любил... власть.
Это была ложь, конечно. Не было никакого мужа. Но были сотни дел, тысячи историй, бесконечные папки с фотографиями побоев и протоколами осмотров. Были заплаканные лица женщин в кабинете для допросов, дрожащие голоса в телефонной трубке, тихие мольбы о помощи.
— Был? — он приподнял бровь, и в его голосе появились новые нотки — смесь любопытства и настороженности. — Что с ним случилось?
— Умер, — она надела очки и посмотрела прямо на него. — Неожиданно. Знаете, бывает так — человек жил-жил, всех вокруг подмял под себя, а потом — раз, и нет его.
В купе повисла тяжелая тишина. Только стук колес и приглушенное сопение спящих пассажиров нарушали безмолвие ночного поезда. Где-то в глубине вагона плакал ребенок — тихо, надрывно, словно боялся потревожить чей-то сон.
— Расскажи-ка подробнее, — Виктор подался вперед, и в тусклом свете его лицо приобрело какое-то хищное выражение.
— А что рассказывать? — Галина Петровна пожала плечами. — Обычная история. Он тоже любил контролировать. Каждый шаг, каждое слово, каждый взгляд. Бил, конечно, когда считал, что я что-то делаю не так. А потом... — она сделала паузу, — потом я научилась.
В памяти всплыло её первое серьезное дело в уголовном розыске. 1999 год, окраина Москвы. Молодая женщина, забитая до смерти ревнивым мужем. На теле — следы побоев разной давности. Соседи на допросе: "Мы ничего не слышали". Подруги жертвы: "Она никогда не жаловалась". Коллеги: "Такая счастливая пара была..."
А потом — его лицо на допросе. Самоуверенное, спокойное: "Сама виновата. Довела."
— Чему научилась? — Виктор невольно понизил голос. В вагоне стало еще тише, словно сам воздух сгустился от напряжения.
— Терпению. И еще кое-чему, — она улыбнулась, но улыбка не коснулась глаз. — Знаете, что самое интересное в яде? Его можно добавлять помаленьку, по чуть-чуть. День за днем, неделя за неделей. А когда накопится достаточно...
Она снова вспомнила дело трехлетней давности. Женщина годами терпела издевательства мужа. А потом он просто не проснулся. В крови нашли следы крысиного яда. Но доказать умысел не удалось — слишком много времени прошло, слишком тщательно все было спланировано.
— Брешешь, — выдавил Виктор. В его голосе появилась хрипотца. — Запугать меня хочешь?
— Зачем мне вас пугать? — она искренне удивилась. — Я просто делюсь опытом. Знаете, сколько способов есть избавиться от домашнего тирана? И ведь никто не заподозрит. Особенно если жена — тихая, забитая, всего боится. Кто подумает на такую?
Она заметила, как изменилось его лицо. Как появилась испарина на лбу, как дрогнули руки, потянувшиеся к бутылке с водой.
— Вы ведь тоже не первый раз женаты, верно? — неожиданно спросила она, и увидела, как он вздрогнул.
— Откуда... — начал он, но она перебила:
— Да по вам видно. Такие, как вы, редко останавливаются на одной жертве. Что случилось с первой женой, Виктор Павлович?
Она знала ответ. Знала все детали того дела. Нижний Новгород, пятнадцать лет назад. Молодая женщина выпала из окна пятого этажа. Несчастный случай — так записали в протоколе. Но были свидетели, слышавшие крики. Были следы побоев на теле. Были подозрения... Но не было доказательств.
— Не твое дело, — огрызнулся он, но в голосе появилась неуверенность. Тот самый страх, который она научилась распознавать за годы работы.
— Ушла? Или... — Галина Петровна сделала многозначительную паузу. — Знаете, я ведь навела справки. Перед поездкой. Любопытная история произошла в Нижнем Новгороде пятнадцать лет назад. Молодая женщина выпала из окна. Несчастный случай, конечно. Только вот соседи говорили, что накануне слышали крики...
Она достала из сумки тонкую папку. Раскрыла её медленно, демонстративно. Внутри были копии старых протоколов, фотографии, показания свидетелей. Пятнадцать лет она собирала эту информацию, складывала кусочки мозаики, ждала момента.
"Иногда надо уметь ждать, — говорил ей старый наставник в розыске. — Преступник всегда делает ошибку. Рано или поздно."
— Вот, например, интересный документ, — она перевернула страницу. — Показания соседки из дома напротив. Она утверждала, что видела, как вы стояли у окна в момент падения жены. Потом, правда, отказалась от своих слов. Испугалась чего-то... или кого-то.
Виктор сидел, вжавшись в угол полки. Его руки, лежащие на коленях, заметно дрожали. Галина Петровна видела, как капля пота медленно стекает по его виску.
— А вот еще любопытная деталь, — продолжала она, переворачивая следующую страницу. — В Казани, три года назад. Девушка упала с лестницы. Множественные переломы, сотрясение мозга. В больнице сказала, что сама виновата — мол, каблук подвернулся. Только вот незадача — на ней были кроссовки в момент падения.
За окном проплывали огни маленьких станций. Где-то там, в темноте, жили другие женщины. Может быть, кто-то из них прямо сейчас вздрагивал от шагов мужа, возвращающегося домой. Может быть, кто-то прятал синяки под длинными рукавами. Может быть, кто-то писал в дневнике последние строки...
— Ты... ты мент? — его голос сорвался.
— Была им. Теперь на пенсии, — она захлопнула папку. — Но знаете, что интересно? Связи остались. И память хорошая. Особенно на лица. И на нераскрытые дела.
Поезд начал замедлять ход. В вагоне послышалось движение — кто-то из пассажиров собирался выходить. Галина Петровна тоже начала собирать вещи.
— Я ведь не просто так здесь, Виктор Павлович, — продолжала она тихо. — Я знала, что вы поедете за ней. И решила... встретить вас. Познакомиться, так сказать.
Она достала из сумки небольшой термос. Движения были спокойными, размеренными — как тогда, на допросах особо опасных преступников. Никакой суеты, никакой нервозности. Только холодное, расчетливое спокойствие.
— Это вам. Подарок, так сказать, — она поставила термос на столик. — Чай. Специально для вас заварила. С сахаром, как вы любите.
Виктор отшатнулся, словно от змеи. В его глазах плескался чистый, неприкрытый ужас — тот самый, который он столько лет внушал другим.
— Не бойтесь, — усмехнулась она. — Это просто чай. Или нет? Знаете, в этом вся прелесть — вы никогда не будете уверены. Как не была уверена Анна все эти годы, садясь за стол. Как не были уверены все женщины, которые жили с такими, как вы.
Она поднялась, забирая сумку. За окном показались огни станции. Откуда-то из глубины вагона донесся детский плач — тот самый, надрывный и тихий.
— У вас есть выбор, Виктор Павлович, — сказала она, глядя на него сверху вниз. — Можете выйти здесь и поехать искать Анну. А можете... просто остаться в поезде. Жить дальше. Найти себе новую жертву. Но тогда... — она многозначительно посмотрела на термос, — я найду вас снова. И, возможно, в следующий раз это будет не просто разговор.
Она вспомнила все те случаи, когда приходила слишком поздно. Когда оставалось только составлять протоколы и фотографировать тела. Когда приходилось смотреть в глаза родственникам и говорить: "Мы сделали все, что могли..."
Но сейчас все было иначе. Сейчас она пришла вовремя.
— Да, и еще кое-что, — Галина Петровна наклонилась к нему. — Я соврала насчет сестры. Я не сестра Анны. Я бывший следователь по особо тяжким. И знаете что? Я очень, очень не люблю, когда такие дела остаются нераскрытыми. Особенно если речь идет о погибших женщинах.
В его глазах мелькнуло понимание. Он понял, что она знает все. Каждую деталь, каждую мелочь. Каждое преступление, которое он считал похороненным в прошлом.
— И да, Виктор Павлович... — она понизила голос до шепота. — Насчет мужа я тоже соврала. Не было никакого мужа. Но знаете, что не ложь? То, что я знаю все. Про окно в Нижнем. Про сломанные ребра той девушки в Казани. И про другие ваши... подвиги.
Поезд дернулся, готовясь тронуться с места. В тамбуре послышались шаги — кто-то возвращался с перекура. Запах дешевых сигарет на мгновение напомнил ей о тех бесконечных ночах в отделе, когда они разбирали очередное дело о домашнем насилии.
— Я буду следить за вами, — добавила она уже от двери. — И если узнаю, что вы хотя бы попытались найти Анну или любую другую женщину... — она многозначительно замолчала. — Скажем так: у меня очень хорошая память на лица. И много знакомых в разных городах. Бывших коллег, понимаете?
Она вышла в тамбур. Холодный ночной воздух ударил в лицо, принося с собой запах прелых листьев и приближающейся осени. Где-то вдалеке залаяла собака, и этот звук показался ей удивительно одиноким в ночной тишине.
Через минуту поезд тронулся, унося застывшего в оцепенении Виктора прочь от маленькой станции, где на перроне стояла женщина в простых очках, проводившая состав долгим, внимательным взглядом.
Галина Петровна дождалась, пока последний вагон скроется в темноте, и достала телефон. Набрала номер, который за последние недели стал таким знакомым.
— Алло, Аня? Да, все в порядке. Встретила твоего... бывшего мужа, — она сделала особое ударение на слове "бывшего". — Думаю, больше он тебя не побеспокоит.
Она слушала взволнованный голос в трубке, глядя вслед уходящему поезду. Где-то там, в плацкартном вагоне, сидел сейчас человек, впервые в жизни познавший настоящий страх. Тот самый страх, который он годами внушал другим.
В памяти снова всплыло лицо сестры. "Я так устала бояться, Галя..." Если бы тогда она знала то, что знает сейчас. Если бы умела помогать так, как умеет теперь.
— Нет-нет, все в порядке. Никакого насилия, только разговор, — она усмехнулась. —Знаешь, за двадцать лет работы в уголовном розыске я научилась одной важной вещи, — продолжила она, наблюдая, как последние огни поезда растворяются в ночной темноте. — Самое страшное оружие против таких, как он, это их собственный страх. Они ведь все трусы, Аня. Каждый из них. Просто научились это хорошо скрывать.
Она начала медленно идти по привокзальной площади, где одинокий фонарь отбрасывал желтый круг света на потрескавшийся асфальт. В воздухе пахло свежим воздухом и свободой от дел. Откуда-то доносилась тихая музыка — может быть, из окна привокзального кафе, а может, просто слуховая галлюцинация после долгого, напряженного вечера.
— Да, он поверил. Такие всегда верят в худшее — потому что сами способны на худшее. Нет, я думаю, он не станет проверять историю про службу в полиции. Он слишком напуган. И знаешь что? — она остановилась, разглядывая свое отражение в луже. — Он действительно виновен в смерти своей первой жены. Я не соврала про Нижний Новгород — это было в его глазах, когда я упомянула тот случай.
Она вспомнила, как менялось его лицо при упоминании каждой детали. Как дрожали руки, как выступал пот на лбу. Виновные всегда реагируют одинаково — это она усвоила за годы работы. Можно научиться контролировать голос, можно натренировать покерфейс, но тело всегда выдает правду.
— Слушай меня внимательно, Аня, — голос Галины Петровны стал жестче. — Теперь тебе нужно начать новую жизнь. Без оглядки, без страха. Я помогу тебе с документами, с работой — все будет хорошо. Ты молодец, что решилась уйти. Многие не находят в себе этой смелости.
В памяти промелькнуло лицо той девушки из Казани. "Я не могу уйти, — говорила она. — У меня ребенок. Куда я с ним пойду?" Через месяц её нашли мертвой. Официальная версия — несчастный случай. Как всегда.
— Почему я помогаю? — Галина Петровна горько усмехнулась, отвечая на вопрос Анны. — Знаешь... когда-то давно я не смогла помочь своей сестре. Настоящей сестре. Не успела. Не поняла вовремя, что происходит. С тех пор это стало моим... скажем так, личным крестовым походом. Каждая спасенная женщина — это как будто еще один шанс все исправить. Искупить ту, давнюю вину.
Она остановилась у старого парка, где деревья отбрасывали причудливые тени в свете редких фонарей. Сколько раз она проходила по таким же паркам, по таким же улицам, спеша на очередной вызов? Сколько раз опаздывала? И сколько раз приходила вовремя?
— Нет, тебе не нужно знать все подробности, — продолжила она, отвечая на взволнованные вопросы Анны. — Просто живи. Дыши полной грудью. Учись заново доверять людям. А я... я буду присматривать за тобой. Издалека. Как твой личный ангел-хранитель, — она тихо рассмеялась. — Только с опытом работы в уголовном розыске вместо нимба.
Порыв ветра донес до нее далекий гудок уходящего поезда. Где-то там, в ночной темноте, катился вагон с человеком, который впервые в жизни почувствовал себя жертвой. Который узнал, каково это — когда твоя жизнь в чужих руках. Когда каждый глоток может оказаться последним.
— Тебе нужно отдохнуть, — мягко сказала она в трубку. — Завтра будет важный день — начнем оформлять документы на развод. У меня есть хороший знакомый адвокат, он поможет. Все будет по закону, чисто. Виктор не сможет к тебе придраться, даже если захочет.
Она улыбнулась, вспомнив термос, оставленный в поезде. Пустой термос, конечно. Никакого яда — просто обычный чай. Но страх... страх будет преследовать его до конца жизни. Каждый раз, поднося чашку к губам, он будет вспоминать этот разговор. Каждый раз, открывая дверь, будет думать — не она ли стоит на пороге?
— Спи спокойно, девочка, — сказала она на прощание. — Завтра увидимся.
Убрав телефон в сумку, Галина Петровна зашагала быстрее. Впереди был новый день. И новые битвы. Потому что таких, как Виктор, в мире еще слишком много. И кто-то должен останавливать их. Кто-то, кто знает их страхи. Кто умеет использовать их собственное оружие против них самих.
В кармане лежала потрепанная фотография — единственное, что осталось от Марины. Молодая женщина улыбалась в камеру, держа в руках букет полевых цветов. Это было за месяц до её смерти. За месяц до того, как страх победил.
"Прости, сестренка, — подумала Галина Петровна. — Я не смогла спасти тебя. Но теперь... теперь я знаю, как защищать других. И я не остановлюсь. Потому что каждая спасенная жизнь — это победа над страхом. Над насилием. Над молчанием, которое убивает."
И где-то в ночной темноте, в стуке колес уходящего поезда, в шелесте осенних листьев ей послышался тихий голос сестры: "Ты все делаешь правильно, Галя. Ты все делаешь правильно..."