В комнате пахло крепким чаем, старой мебелью и давними обидами. Семья собралась за столом, уставленным вазами с печеньем и чашками с золотой каймой. Было тихо, но эта тишина звенела напряжением.
— Ну, что ж, надо решать, — сказала Лариса, поправляя очки. — Квартиру продаем, деньги делим. Всё честно.
— Конечно, — кивнул брат. — Мы же не можем держать её пустой.
Невестка Ольга, до этого молча смотревшая в чашку, вдруг выпрямилась, скрестила руки на груди и с выражением вызывающей решимости показала всем фигу.
— Вот вам, — спокойно сказала она.
Её сестра, Марина, прыснула от смеха. Остальные оцепенели. Даже свекровь, строгая и всегда сдержанная женщина, подняла брови.
— Это ещё что такое? — ледяным голосом спросила Лариса.
— Это значит, что квартиры не будет в вашем общем котле, — Ольга встала. — Она уже давно переписана на моего мужа.
— Что?! — вскрикнула золовка. — Да ты издеваешься?!
— Совсем нет, — Ольга пожала плечами. — Он уехал работать, а я осталась здесь с детьми. А теперь скажите честно, кто из вас заходил к отцу в последние два года? Кто помогал? Кто выслушивал его, когда он рычал от боли и злости? Кто его кормил, мыл, менял постель?
Наступила оглушающая тишина.
— Он меня ненавидел, — продолжала Ольга. — Но перед смертью он, с трудом переводя дыхание, сжал мою руку и хрипло прошептал: "Я был к тебе несправедлив... Прости. Ты одна меня не бросила." И он сам настоял, чтобы квартира осталась мне.
— Так ты всё рассчитала! — разразилась свекровь. — Всё обставила, как надо!
— Да? — Ольга усмехнулась. — Как и вы когда-то?
Свекровь вспыхнула, но не ответила сразу. В груди всё кипело: обида, стыд, ярость. Она ведь сама прошла через это, но неужели и правда не заметила, как история повторилась? Её пальцы сжались в кулак, но голос изменился — уже не гнев, а что-то другое, почти признание собственной вины. Она вспомнила, как после смерти мужа её обвинили в жадности, когда она отказалась уступить жильё свекрови. Каково это — когда тебя не видят, пока ты не начинаешь защищаться?
Золовка сжала губы.
— Всё равно я считаю, что это нечестно.
Но её брат, Ольгин муж, заговорил твёрдо:
— Мы не оставим детей без крыши над головой.
Свекровь вздохнула.
— Оставляйте. Но одно условие: если когда-нибудь решите продавать — деньги поделим.
Ольга смотрела на неё долго. Потом кивнула:
— Хорошо. Но больше никто не смеет называть меня чужой в этой семье.
В комнате вновь воцарилась тишина. Но теперь в ней не было ни напряжённого ожидания, ни скрытой враждебности — только усталое осознание того, что битва закончилась. Кто-то сжал пальцы на чашке, кто-то глубже вдохнул, будто заново учась дышать. Эта тишина уже не разделяла, а объединяла.