Звонок в дверь раздался, когда я только-только поставила чайник. Старенький, эмалированный, с синими васильками по бокам — последний подарок мужа. Семь лет прошло, а я всё не могу заставить себя купить новый. Каждый вечер этот чайник напоминает мне о наших посиделках на кухне, когда Витя, вернувшись с работы, рассказывал о своём дне, а я слушала, подперев щёку рукой...
На часах почти девять вечера — то самое время, когда я обычно укутываюсь в старый плед (тоже память, бабушкин ещё) и пью ромашковый чай. За окном февраль месяц завывает метелью, швыряет в стёкла колючий снег. А у меня дома тепло, уютно пахнет свежей выпечкой — сегодня мы с племянниками пекли булочки с корицей. Я научила Машеньку, старшую, как правильно вымешивать тесто. Она так старательно повторяла каждое движение, закусив губу от усердия — совсем как Лариса в детстве.
Племянники, которых я в очередной раз взяла на выходные, уже угомонились — набегались, наигрались, теперь мирно спят в детской. Димка, младший, долго не мог уснуть, просил сказку. Пришлось рассказывать ту самую, про волшебный сад, которую когда-то придумала для своих детей. Теперь мои выросли, разлетелись кто куда. Дочь в Питере, сын в Новосибирске. Звонят, конечно, но... Дом такой пустой без детского смеха.
— Лариса, ты? — я открыла дверь, впуская сестру вместе с морозным воздухом. В памяти вдруг всплыло: точно так же она врывалась ко мне в комнату в детстве, взъерошенная, с горящими глазами — делиться секретами, просить совета, жаловаться на первые сердечные неудачи.
— А когда мне ещё? — она стряхнула снег с сапог, не глядя на меня. Совсем другая теперь — уставшая, вечно раздражённая. Где та смешливая девчонка, что прибегала ко мне поплакать в жилетку? — На работе завал, потом в магазин, потом...
Я молча кивнула. Как обычно — оправдания. А то, что у меня могли быть свои планы на выходные, это, видимо, никого не волнует. Я собиралась в театр — впервые за три года. Билет так и остался лежать в шкатулке, где хранятся старые фотографии и Витино обручальное кольцо.
— Дети поужинали? — Лариса прошла на кухню, заглянула в кастрюлю. От её цокающих каблуков у меня заныло в висках. — Что это ты им давала? Опять эту твою овсянку?
— Суп куриный и котлеты, — я почувствовала, как внутри поднимается волна раздражения. Три часа простояла у плиты, готовила по маминому рецепту, тому самому, что достался ещё от бабушки. — И компот...
— Компот? В такой холод? — она покачала головой, совсем как мама когда-то. Только у мамы в глазах всегда была любовь, а у Ларисы... что это? Усталость? Раздражение? — Надо было горячего чаю с малиной. Ты же знаешь, Димка простудный...
Тридцать лет терпела. Тридцать лет молчала. Все эти годы была старшей сестрой, поддержкой, опорой. Когда Лариса развелась с первым мужем — кто забирал её с детьми к себе? Когда не хватало денег на детский сад — кто сидел с малышами? А сейчас что-то оборвалось внутри. Может, просто устала быть сильной?
— Знаешь что, Лариса, — мой голос дрогнул, и я почувствовала, как предательски задрожали руки — совсем как тогда, на похоронах Вити. — Я вам не нянька-прислуга, а дома у меня не детский сад!
Сестра замерла с открытым ртом. В кухне повисла звенящая тишина, только тикали старые часы на стене — подарок родителей на новоселье. Тик-так, тик-так... Сколько лет прошло с тех пор? Двадцать пять? Тридцать? Мы были молоды, полны надежд. Витя тогда подхватил меня на руки и внёс в новую квартиру. А Лариса, совсем ещё девчонка, прыгала вокруг нас и кричала: "Я буду приходить к вам каждый день! Обещаете, что не прогоните?"
Не прогнали. Наоборот — наш дом всегда был открыт для всех. Когда Лариса поступала в институт — жила у нас месяцами. Когда родила первенца — мы с мамой по очереди дежурили у её кровати. Всё было просто и понятно: мы — семья, мы должны поддерживать друг друга.
— Оля, ты чего? — Лариса нахмурилась, и между бровей залегла глубокая складка — точь-в-точь как у мамы, когда та волнуется. — Что случилось-то?
— Что случилось? — я почувствовала, как предательски защипало в глазах. На кухонном подоконнике стояла фотография в простой деревянной рамке: мы с Ларисой в детстве, обнявшись, смеёмся в камеру. Два белых банта, две одинаковые улыбки... Куда всё это ушло? — А то и случилось, что я устала! Устала быть для всех бесплатной нянькой, кухаркой, жилеткой для слёз! У меня своя жизнь есть, между прочим!
"Своя жизнь" — как горько звучат эти слова. После смерти Вити я словно застыла во времени. Работа-дом-магазин, дом-работа-магазин. По выходным — чужие дети, чужие проблемы, чужая жизнь. А своя... Есть ли она у меня, своя жизнь?
— Ах вот оно что! — Лариса всплеснула руками, и в этом жесте было столько от нашей мамы, что у меня сжалось сердце. — Значит, родная сестра для тебя обуза? Дети племянники — обуза?
Из детской донёсся тихий всхлип — видимо, Димка проснулся. Он чутко спит, совсем как мой Сашка в детстве. Помню, как носила его на руках ночами, пела колыбельные. Теперь вот племянников баюкаю — тех же песен, теми же словами...
— Не передёргивай! — я старалась говорить тише, мысленно молясь, чтобы дети не проснулись. Только детских слёз сейчас не хватало. — Я люблю твоих детей, ты же знаешь. Машенька вчера нарисовала мой портрет — висит теперь на холодильнике. Димка называет меня "вторая мама". Петька... — я запнулась. Средний племянник недавно спросил, почему я всегда одна, без мужа. Как объяснить десятилетнему мальчишке, что иногда любовь одна на всю жизнь?
— Но почему ты считаешь, что можешь в любой момент их ко мне привести? А сама даже спасибо не скажешь — только критикуешь: то не так, это не эдак...
На столе остывала чашка с недопитым чаем. Василёк на старом чайнике словно подмигивал мне. Витя всегда говорил: "Олюшка, ты слишком добрая. Учись говорить 'нет'." Не научилась. Всё пыталась быть хорошей — дочерью, сестрой, тётей...
— Ну знаешь! — сестра схватила свою сумку, и я заметила, как дрожат её пальцы. Такие же тонкие, нервные, как у мамы. Когда-то в детстве эти пальцы заплетали мне косички, теребили край фартука, когда Лариска собиралась признаться в очередной школьной проделке... — Пойду я детей забирать. Раз уж мы такие неблагодарные...
— Не смей! — я загородила проход. В памяти вспыхнуло: точно так же много лет назад загораживала дверь, когда она, семнадцатилетняя, собралась убежать из дома после ссоры с родителями. "Ты моя младшая, — говорила я тогда, — я тебя защищать должна". От чего защищать? От жизни? От одиночества? От собственных ошибок? — Они только уснули. Утром заберёшь.
Димка во сне что-то пробормотал — наверное, опять снится ему тот волшебный сад из моей сказки. Сказку эту я придумала, когда мой Сашка болел воспалением лёгких. Три недели температура не спадала, я сидела у его кровати и сочиняла истории — про цветы, которые умеют говорить, про мудрого старого филина, про звёзды, спускающиеся по ночам поговорить с деревьями...
Лариса смерила меня холодным взглядом:
— Как скажешь. Только потом не жалуйся, что я тебя своими детьми загружаю.
Она ушла, громко хлопнув дверью. А я опустилась на стул и разрыдалась. Плакала долго, навзрыд, как не плакала даже после смерти Вити. Тогда нужно было держаться — ради детей, ради мамы с папой, ради той же Ларисы, которая носила под сердцем Димку и так боялась родов...
Старые фотографии смотрели на меня со стен укоряюще. Вот мы с Ларисой в пионерских галстуках — я горделиво улыбаюсь, она показывает язык. Вот наша свадьба с Витей — сестрёнка ловит букет и смеётся так заразительно, что у меня до сих пор теплеет на душе. Вот её первая свадьба — я поправляю ей фату, а она шепчет: "Ты у меня самая лучшая сестра на свете..."
Утром позвонила мама. По её голосу я сразу поняла — Лариса уже всё рассказала:
— Оленька, что ты такое устроила? Лариса всю ночь проплакала...
Мама... Ей уже семьдесят восемь, но для неё мы всё те же девчонки с белыми бантами. Я — старшая, ответственная, надёжная. Лариса — младшенькая, требующая защиты и поддержки. Как объяснить ей, что мы давно выросли? Что у каждой своя жизнь, свои проблемы, свои границы?
— Мама, — я старалась говорить спокойно, хотя внутри всё дрожало, — а ты спросила, почему я это "устроила"? Хоть кто-нибудь спросил, каково мне?
В трубке повисло молчание. Я слышала, как тикают мамины часы — такие же старые, как наши с Ларисой обиды, как моё одиночество, как бабушкины рецепты в потрёпанной тетрадке...
— Доченька, но ведь мы — семья! Родные должны помогать друг другу...
В мамином голосе звучала та особая интонация, которую я помнила с детства. Когда папа болел, она точно так же говорила: "Мы справимся, мы же семья". И мы справлялись — вместе дежурили в больнице, вместе искали лекарства, вместе надеялись... Только папу это не спасло. А теперь мама одна в своей двухкомнатной квартире, среди старых фотографий и воспоминаний.
— Помогать — да. Но не использовать! — я глубоко вздохнула, разглядывая свои руки. Морщинки, которых раньше не было. Шрамик на указательном пальце — порезалась, когда готовила на последний Ларисин день рождения. — Мама, я десять лет назад овдовела. Все эти годы я тянула и своих детей, и чужих. Ни отпуска толком, ни выходных...
В памяти всплыли бесконечные будни: подъём в шесть утра, завтраки на пятерых, проверка уроков — сначала своих, потом Ларисиных старших. Работа, магазины, стирка, уборка. А по ночам — слёзы в подушку, потому что так не хватало Витиного плеча, его спокойной уверенности, его любви...
— А теперь, когда мои выросли, я думала хоть немного для себя пожить...
"Для себя" — как странно звучат эти слова. Я так давно живу для других, что почти забыла свои собственные желания. Помню, в молодости мечтала научиться играть на пианино. Витя даже присмотрел инструмент, но тогда денег не хватило, а потом... Потом стало не до музыки.
— Эгоисткой становишься, — вздохнула мама. — Раньше ты другой была.
Раньше... Когда это было — раньше? Когда мы с Ларисой делили одну куклу на двоих? Когда я отдавала ей свои новые туфли на выпускной, потому что у неё таких не было? Когда сидела с её детьми, отменяя свои планы, свои встречи, свою жизнь?
— Это не эгоизм, мама. Это самоуважение.
За окном падал снег — крупными, тяжёлыми хлопьями. Такой же снег шёл в день Витиных похорон. Я стояла у могилы, держа за руки наших детей, а Лариса обнимала меня за плечи. Тогда мы были по-настоящему близки, по-настоящему родные...
Неделю было тихо. Лариса не звонила, детей не приводила. Я места себе не находила — переживала за племянников, скучала. В доме стало непривычно пусто и тихо. Не звенел Димкин смех, не споривли Машенька с Петей из-за пульта от телевизора, не пахло свежей выпечкой... Но я понимала: если сейчас сдамся, всё останется по-прежнему.
Вечерами сидела у окна, перебирала старые альбомы. Вот наше с Витей свадебное фото — молодые, счастливые, уверенные в будущем. Вот первые шаги Сашки, первый школьный день дочки, первый Ларисин развод... Жизнь, запечатлённая в снимках, казалась теперь такой далёкой, словно это было не со мной.
В субботу утром раздался звонок в дверь. На пороге стояла Лариса — непривычно тихая, будто потухшая. В руках – потрёпанная картонная папка.
— Можно войти? — спросила неуверенно, совсем как в детстве, когда приходила мириться после ссоры.
Я молча отступила, пропуская сестру в квартиру. От неё пахло морозом и маминими духами — значит, была у мамы перед тем, как прийти ко мне. В прихожей Лариса долго возилась с сапогами, будто оттягивая момент разговора.
— Чай будешь?
Она кивнула, и мы прошли на кухню. Всё как всегда: я у плиты, она за столом. Сколько таких вечеров было у нас? Тысячи? Десятки тысяч?
— Вот, — Лариса положила на стол папку. — Нашла вчера, когда старые вещи разбирала.
Я открыла папку и замерла. Детские рисунки – мои и Ларисины. Вот корявый домик с криво нарисованной трубой – мой первый шедевр. Вот семья человечков, держащихся за руки – Лариска рисовала, когда ей было пять. А вот... я сглотнула комок в горле. Портрет мамы, который мы нарисовали вместе – я делала контур, а сестра раскрашивала.
— Помнишь? — тихо спросила Лариса. — Мы тогда поспорили, какого цвета у мамы глаза. Ты говорила – карие, а я настаивала, что зелёные...
— А потом мы побежали к маме проверять, — я невольно улыбнулась. — И оказалось, что они серые...
Мы засмеялись – впервые за долгое время. И в этом смехе было что-то от прежних времён, когда всё было просто и ясно, когда мы были просто сёстрами, без обид и претензий.
— Оля, — Лариса протянула руку через стол и коснулась моей ладони. — Я вчера всю ночь думала... Ты прости меня. Я действительно... слишком много на тебя навалила.
Её пальцы дрожали, и я вдруг увидела, какие глубокие тени залегли у неё под глазами. Когда сестра успела так состариться? Когда в её волосах появилась эта седина?
— После развода с Игорем... — она запнулась. — Я просто не справлялась. Работа, дети, кредит за квартиру... А ты всегда была рядом. Такая сильная, надёжная. Как мама. Я привыкла, что ты всё можешь, всё вытянешь...
За окном по-прежнему падал снег. Старый чайник с васильками тихонько посвистывал на плите. А мы сидели и плакали – две немолодые уже женщины, две сестры, потерявшие и вновь нашедшие друг друга.
— Знаешь, — Лариса вытерла слёзы, — а Димка вчера спрашивал, почему мы к тёте Оле не ходим. Сказал, что соскучился по твоим сказкам...
— Я тоже по ним скучаю, — призналась я, разливая чай по чашкам. — По всем троим. И по твоим рассказам о работе, и по нашим вечерним посиделкам...
— Но это не значит, что всё должно быть по-старому, — твёрдо сказала Лариса, и я с удивлением услышала в её голосе новые, незнакомые нотки. — Я записалась на курсы повышения квалификации. Если всё получится, смогу перейти на другую должность. График будет удобнее, и зарплата повыше...
Она говорила, а я смотрела на неё и видела уже не избалованную младшую сестрёнку, а взрослую женщину, которая наконец-то начала брать ответственность за свою жизнь.
— И ещё... я договорилась с соседкой, — продолжала Лариса. — Она на пенсии, скучает одна. Будет забирать детей из школы, пока я на работе. А к тебе... к тебе мы будем приходить в гости. Просто в гости, без обязательств. Если ты не против, конечно.
"Просто в гости" — как давно я мечтала об этом. Чтобы встречи с сестрой и племянниками приносили радость, а не усталость. Чтобы можно было вместе печь булочки, рассказывать сказки, болтать обо всём на свете – не потому что надо, а потому что хочется.
— И ещё, Оль... — Лариса достала из сумки конверт. — Помнишь, ты говорила, что хотела в театр сходить?
Я кивнула, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.
— Вот, — она протянула мне два билета. — На следующую субботу. "Вишнёвый сад". Пойдём вместе? Как раньше, помнишь? Когда мы студентками были...
Помню ли я? Конечно, помню. Мы тогда едва сводили концы с концами, но на театр всегда находили деньги. Сидели на галёрке, затаив дыхание, а потом долго гуляли по вечернему городу, обсуждая спектакль...
— А дети? — спросила я по привычке.
— У мамы переночуют, — Лариса улыбнулась. — Она сама предложила. Сказала... сказала, что мы слишком давно не были просто сёстрами.
Я смотрела на билеты, и перед глазами всплывали картины прошлого: мы с Ларисой, совсем юные, спешим в театр под моросящим дождём; делим последнюю шоколадку в антракте; спорим о финале пьесы...
— Знаешь, — вдруг сказала сестра, — а ведь мама была права. Мы действительно семья. Только я теперь понимаю, что семья – это не когда один тянет на себе всё, а другие пользуются. Семья – это когда все поддерживают друг друга. Каждый по силам, каждый как может...