Эпоха 1930-х годов, как известно, в нашем современном обществе вызывает живейший интерес и непрекращающиеся споры о том, хорошее ли то было время или плохое. Как я уже говорил, в любом сложном процессе есть свои положительные и отрицательные явления, а данная эпоха несомненно была очень напряженным временем, наполненным самыми различными событиями. Возможно более противоречивого периода отечественной истории и не встретишь. Но все-таки необходимо представить какие-то более-менее четкие критерии оценки исторических циклов. Как же можно оценить такое время? С одной стороны – широкомасштабное распространение ГУЛАГов, коллективизация и раскулачивание, массовые насильственные переселения целых народов, аресты и расстрелы, с другой – невиданный рост промышленности и экономики, создание целой системы обороны и безопасности страны, включающей в себя как энергетическую безопасность, так и развитие военно-промышленного-комплекса и много еще чего, благодаря чему страна была спасена во время Великой отечественной войны и стала могучей мировой державой.
Лично для меня лучшим критерием является то, сколько и ради чего впустую угроблено народа, моего, русского народа в первую очередь. И в этом отношении эпоху 1930-х годов можно оценить негативно, особенно в сфере аграрной политики. Убежден, что у страны была возможность сберечь население, провести коллективизацию без таких огромных и бессмысленных жертв, что даже сам Сталин испугался результата (о чем речь позже).
В сложившихся условиях действительно нужно было обеспечить продовольственную безопасность, времени на раскачку не оставалось. Основанные после революции малочисленные совхозы не давали нужного эффекта. Базы для создания новой системы хозяйствования взять было не откуда, кроме как у крестьян. Русская деревня в очередной раз стала донором государства, которому требовались свежие силы и ресурсы на проведение глобальных реформ и рискованных экспериментов. С хозяйственной точки зрения вопросов не возникает. Но зачем нужна была эта агрессивная человеконенавистническая и антинародная пропаганда? Зачем стране постоянно требовались все возрастающие массы новых «врагов»? Отняли имущество, землю, скот, ну хоть оставьте в покое людей. Так нет – аресты, ссылки и тьма новых жертв. Как гибель тысяч русских семей помогла промышленному росту или продовольственной безопасности? В чем выгода? Неужели нельзя было избежать коллективизации без раскулачивания? Методы и последствия проводимой политики, на мой взгляд, со всей очевидностью доказывали слабость, неопытность и антигуманность власти в этой сфере в те годы. Иррациональность проводимых репрессий может быть объяснима только невиданным нравственным падением общества. До какой степени оскотинился человек, до какого предела подешевела человеческая жизнь?
Обидней всего то, что этому трагическому отрезку истории в нашей современной жизни уделено очень мало места. Много поставлено памятников, посвященных Великой отечественной войне, но почти ничего раскулачиванию, даже могил не сохранилось, а плоды коллективизации – колхозы – в основной массе разорены и разрушены. Нету в России достойного памятника раскулаченному крестьянину, не нашлось места в памяти народной русскому мужику, разоренному и обманутому.
Вот как об этом писал Солженицын: «До него был поток 29-30-го годов, с добрую Обь. протолкнувший в тундру и тайгу миллионов пятнадцать мужиков (а как бы и не поболе). Но мужики — народ бессловесный, бесписьменный, ни жалоб не написали, ни мемуаров. С ними и следователи по ночам не корпели, на них и протоколов не тратили — довольно и сельсоветского постановления. Пролился этот поток, всосался в вечную мерзлоту, и даже самые горячие умы о нём почти не вспоминают. Как если бы русскую совесть он даже и не поранил. А между тем не было у Сталина (и у нас с вами) преступления тяжелей» [цитата по 278].
Сразу оговорюсь, что Александр Исаевич был склонен преувеличивать, но его можно простить за это: у него, бывшего лагерника, была причина крепко обидеться на Советскую власть. К тому же он не имел доступа к правдивой информации, т.к. не являлся ученым-историком. Большая ошибка считать его произведения ценными в научном плане. Более точное число жертв раскулачивания приведем позже. Сам Сталин в разговоре с Черчиллем (согласно его мемуарам) упомянул о 10 миллионах (см. Уинстон Спенсер Черчилль: Вторая мировая война Том 4, Часть вторая, Глава пятая. «Москва. Отношения установлены».), но тут надо понимать в каком контексте фигурируют эти цифры. У Солженицына цифра звучит так, будто все эти 15 миллионов погибли, Сталин же имел ввиду число переселенцев и раскулаченных, а не погибших от репрессий. Между прочим, Солженицын ошибся и в другом – мемуары сохранились, да еще какие (правда опубликованы они были в основном уже после выхода «Архипелага ГУЛАГа»). Тема коллективизации отразилась в творчестве многих советских писателей-деревенщиков, которые были непосредственными свидетелями тех событий. К тому же многие участники и жертвы пережили СССР и их воспоминания успели зафиксировать в научных работах. Ко всем этим материалам непременно еще обратимся.
Террор, акт насилия со стороны государства или отдельных представителей власти – это вовсе не показатель силы. Нет, на самом деле СССР не был сильным государством, если последовательно уничтожал целые слои собственного населения. Если кроме террора, власть ничего не может предложить обществу, то значит она безграмотна и безумна. Сталин конечно внес некую экономию в развитие ГУЛАГов, направляя этот деградационный процесс в созидательное русло. Но именно раскулаченных это касалось меньше всего. Видимо, в первые годы система лагерей не справлялась с таким мощным потоком «врагов», растерялась и не знала, что делать. Никакая другая общественная прослойка тех лет не перенесла такого насилия, как русское крестьянство. Возвращусь к Солженицыну:
«Своей единовременной набухлостью этот поток (этот океан!) выпирал за пределы всего, что может позволить себе тюремно-судебная система даже огромного государства. Он не имел ничего сравнимого с собой во всей истории России. Это было народное переселение, этническая катастрофа. (…) Поток этот отличался от всех предыдущих еще и тем, что здесь не цацкались брать сперва главу семьи, а там посмотреть, как быть с остальной семьей. Напротив, здесь сразу выжигали только гнёздами, брали только семьями и даже ревниво следили, чтобы никто из детей четырнадцати, десяти или шести лет не отбился бы в сторону: все наподскрёб должны были идти в одно место, на одно общее уничтожение» [цитата по 278].
Процесс уничтожения русского народа не прекращался множество лет, фактически до середины 1950-х. Когда в 1922 году с «буржуями и контрой» было покончено, у большевиков остался один наиболее серьезный, страшный, а потому и самый ненавистный враг – русское крестьянство, со своей неизменной патриархальностью, упрямой религиозностью, национальной гордостью, который упорно не хотел превращаться в пролетариат. После свертывания НЭПа, с победой над отечественным капитализмом, на сцену вышла традиция, которую Советская власть обозвала отсталостью и русским шовинизмом. Борьба с традицией, с «рабским темным прошлым» развернулась в нескольких направлениях: национальном, хозяйственном, культурном и религиозном. И коллективизация в рамках этой борьбы была лишь одним звеном в общей цепи событий. Какие же идеологические предпосылки привели к геноциду русских крестьян? Остановимся на этом вопросе подробнее.
Национальная политика в СССР 20-30-х гг.
Борьба с традицией началась с азов – с марксистской теории и её ленинской трактовки, которая вступала в резкое противоречие со всем, что было до революции, в том числе и с русским патриотизмом, вообще со всей русской историей и государственностью. Национальный и патриотический вопрос был окончательно разработан Лениным и Сталиным, который долгое время был наркомом по делам национальностей (между прочим Наркомнац полностью состоял из представителей нерусских этносов), в начале Первой мировой войны. Вождь русской революции признавал патриотизм, но особый «пролетарский», где в первую очередь ставились классовые, а не национальные интересы.
Он подчеркивал, что национализм полезен только, до тех пор, пока он пробуждает угнетаемые народы от спячки и поднимает их на борьбу и революцию. Сам же национализм как таковой, лидер большевиков отвергал и считал буржуазным пережитком противоречащим интересам классовой борьбы. Он писал: «Пролетариат же не только не берется отстаивать национальное развитие каждой нации, а, напротив, предостерегает массы от таких иллюзий, отстаивает самую полную свободу капиталистического оборота, приветствует всякую ассимиляцию наций за исключением насильственной или опирающейся на привилегии» [цитата по 573]. Поэтому Ленин проводил различие между пролетарским социалистическим патриотизмом и буржуазным национализмом. Марксистско-ленинская идеология пропагандировала победу «мировой революции» и объединение всего пролетариата под знаменами интернационала. Патриотизм в таком случае воспринимался как шовинизм доминирующей нации.
Вообще в начале 20 века были окончательно сформированы две основные глобальные идеологии национальной политики государств. Государственная суверенизация с преобладанием одной превалирующей нации и мировая интернациональная интеграция с последующим смешением народов. Первая основывалась на традиционных империалистических взглядах европейских держав, вторая на либеральных и социалистических учениях, носящих антигосударственный характер. В дальнейшем, абсолютизация этих идей породила свои уродливые формы насилия над обществом. В рамках первой теории возник итальянский фашизм и немецкий нацизм, а в рамках второй – глобализм, толерантность, угнетение титульных наций, стирание и унификация национальных культур. И, кстати, обе эти формы не всегда враждовали между собой, но и порой удачно сотрудничали.
В рамках интернациональной концепции Ленин, как политический игрок старавшийся максимально опорочить царскую власть, разработал теорию, что Россия была тюрьмой народов, а главным угнетателем – русские. Придя к власти национальный вопрос стремительно радикализировался. Начались открытые атаки уже не на царизм, а на весь русский народ. Именно лидеры большевиков раздули миф о русском шовинизме, настаивали на коллективной вине русской нации перед всеми малыми угнетаемыми народами. Уже в 1919 году на 8 съезде партии Ленин говорил: «Трудящиеся массы других наций были полны недоверия к великороссам как нации кулацкой и давящей» [цитата по 574]. Об этом открыто говорили, не стесняясь собственного происхождения. Показательным в этом отношении оказался XII съезд партии 1923 года. При обсуждении национального вопроса Н Бухарин заявил: «Мы в качестве бывшей великодержавной нации должны идти наперерез националистическим стремлениям [нерусских народов] и поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям. Только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций» [цитата по 573].
Сталин высказался еще жестче: «В связи с НЭПом у нас растет не по дням, а по часам великодержавный шовинизм, самый заскорузлый национализм, старающийся стереть всё нерусское, собрать все нити управления вокруг русского начала и придавить нерусское. (…) Доверие, которое мы тогда приобрели, мы можем растерять до последних остатков, если мы все не вооружимся против этого нового, повторяю, великорусского шовинизма, который бесформенно, без физиономии ползет, капля за каплей впитываясь в уши и в глаза, капля за каплей изменяя дух, всю душу наших работников так, что этих работников рискуешь не узнать совершенно. Вот эту опасность, товарищи, мы должны во что бы то ни стало свалить на обе лопатки. Таков первый и самый опасный фактор, тормозящий дело объединения народов и республик в единый союз. (…) Это – наш опаснейший враг, которого мы должны свалить» [цитата по 575].
Между прочим, провозглашаемый Лениным русский шовинизм удивительным образом согласовывался с личными взглядами основоположников коммунистической идеологии – К. Маркса и Ф. Энгельса, которые ненавидели Российскую империю и русскую нацию, о чем неоднократно упоминали в своих статьях, разговорах и на митингах. Русофобия, конечно, не была изобретена Лениным, он лишь использовал давно известные западные наработки. Обвинения России в варварстве, жестокости, угнетении других народов и в других смертных грехах начались очень давно. Можно сказать, началось это еще с Византии в начале средних веков, когда разрозненные западные государства стали обвинять Константинополь, сохранивший высокую культуру Римской империи, в варварстве и агрессии. Это было нужно для укрепления собственного статуса и для идеологической и психологической подготовки населения к войне. Образ предполагаемого врага должен быть негативным, его необходимо заранее обесчеловечить, придать ему ненавистные черты, чтобы появилось моральное право считать себя выше, право уничтожать и порабощать самому. В этом отношении пропаганда враждебных России западных государств не менялась столетиями, заученные мифы повторялись при каждом новом походе на восток. Ленин же в этом плане стал первым русским государственным деятелем-русофобом. Можно, конечно, покопаться и найти аналогичные исторические личности прошлого (Лжедмитрий, Петр III и другие, однако их правление было кратковременным), но для современной истории нашей страны, для русской деревни действия вождя революции и его последователей стали наиболее судьбоносными. Масштаб дискриминации русских не только внутри национальных республик, но и внутри РСФСР был беспрецедентным, не имеющим аналогов в истории, а последствия катастрофическими.
Продолжение следует.
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.