— Сергеич, ну чего ты такой смурной все время? Будешь? — Леха похлопал себя по карману, из которого выглядывала фляжка.
Леонид Сергеевич покачал головой:
— Не, Леха, не буду. И тебе не советую. Середина рабочего дня. Спалят и по шапке дадут!
— Ну ты как неродной! Кто спалит-то? И вообще, обед у нас! А она знаешь, какая калорийная. Просто эликсир жизни! — Леха любовно погладил карман. — Ну, не хочешь как хочешь. Сиди голодный.
«Обиделся, — понял Леонид Сергеевич. — Может, и правда стоило поддержать компанию. А то смотрят на меня мужики, как на белую ворону: ишь трезвенник-интеллигент выискался. А чем я лучше их? Такой же работяга. Мечту свою про... упустил. Ничего дельного в этой жизни не свершил. Ни семьи, ни детей, ни работы толковой. Сижу тут, себя оплакиваю. А дернул бы рюмашку, глядишь, и помогло бы».
Но пить не хотелось, даже чтобы заглушить тоску.
***
А тосковать Леониду Сергеевичу было о чем. Сам виноват, конечно. Но раньше-то верилось: все правильно он делает...
Когда в детстве Леньку спрашивали, кем он хочет быть, то он уверенно отвечал: «Писателем». Не космонавтом, не полярником, не футболистом, как сказало бы большинство мальчишек из его детства, а именно писателем.
Любил он сплетать миры из букв и слов. Населял их добрыми волшебниками, героями и чудесными существами. Прятал по закоулкам жутких злодеев и кровожадных монстров, чтобы герои не скучали. Выстукивал на старенькой пишущей машинке их пути-дороги и славные битвы. И считал, что писательство — самое интересное занятие в мире.
Его истории даже несколько раз публиковали молодежные издания. Там считали, что Ленька очень неплохо пишет, прочили ему литературное будущее.
Родители считали иначе.
— Ленька, давай смотреть правде в глаза: второго Достоевского из тебя не вырастет. Поэтому учиться надо профессии, которая всегда прокормит, — говорил отец, а мама согласно кивала.
— И чему же я, по-вашему, должен учиться?
— Да хоть чему: торговле, экономике... Мало ли институтов в городе.
— То есть торгаш или счетовод — профессии лучше писателя?
— Да не лучше — надежнее! — раздражался отец. — А писанина твоя... Ну, оставь ее как хобби.
Вода, как известно, камень точит, вот и Ленька сдался: будет он экономистом, чтобы родители успокоились. А писать станет в свободное время.
К своему удивлению, он даже поступил в институт, к великой родительской радости. Только вот учиться не смог. Не лежала душа. Поэтому, чтобы не мучить ни себя, ни педагогов, после первого же курса Леня забрал документы.
Мать плакала, отец ругался:
— Остолоп! Не желаешь учиться — шуруй в армию. Тебя там как раз заждались. Писатель, тоже мне! Да на твоей пустой голове даже каску носить — много чести!
И Ленька ушел служить.
***
Пока он постигал военное дело, скончался его дед, мамин отец. При жизни они и не общались почти. Дедуля был, как сказали бы сейчас, маргинальной личностью. Жил в комнатушке коммуналки, в друзья к Леньке при жизни не набивался. Но вот после смерти облагодетельствовал. Именно на его освободившуюся жилплощадь родители и отселили сына, не оправдавшего их надежды.
— Живи как хочешь, — напутствовал отец. — Мужик ты уже взрослый: ищи работу, обеспечивай себя, а мы умываем руки.
То ли наказать хотел, то ли вразумить. Только Леньке жить самостоятельно понравилось. Денег, конечно, катастрофически не хватало. Да и кому их хватало в то время... Подрабатывал где мог, уставал, но вечерами все равно садился за пишущую машинку, переехавшую вместе с ним из родительского дома.
Он писал, оттачивал мастерство, вкладывал душу в свои истории... Но его не печатали.
— Не тот формат, — отказывали редакторы. — Неактуально это сегодня.
«Ничего, — подбадривал себя Ленька, когда совсем опускались руки. — Сто раз откажут, а на сто первый напечатают! Главное — продолжать». Хотя не бросить все было, пожалуй, сложнее всего.
Не нужны были читателю в то смутное время ни добрые сказки, ни красивая романтика. «Женщина родила от инопланетянина!», «В сибирских лесах был найден младенец-людоед!», «Нищий из подземного перехода умеет предсказывать будущее по отпечаткам пальцев на купюрах!» — кричали желтыми заголовками газеты и журналы. Леньку от них коробило, а люди покупали. Читали в метро и автобусах, на остановках и в забегаловках, коротали время за чтением прессы в длиннющих очередях.
«Это не может быть надолго, — думал Ленька. — Люди придут в себя, одумаются, отринут этот мусор и вернутся к хорошим книгам. Нужно только подождать. Просто раньше такое было нельзя печатать, а сейчас можно все. Вот и работает принцип новизны. Но скоро это пройдет». И он ждал. Но однажды...
***
Он увидел ее в трамвае и погиб. Ленька не верил в любовь с первого взгляда, и даже никогда не писал о таком. Но, оказалось, она существует. Едет себе в трамвае, зажатая между краснолицым упитанным дядькой и теткой, увешанной сумками и пакетами. Словно лучик солнца, затесавшийся среди туч.
Волосы каштановые с рыжинкой, глаза серые, огромные... Ленька подсмотрел, когда она обернулась. Тоненькая, словно березка. В белой футболочке, черных брючках. Аккуратненькая, прямо статуэтка.
Когда она стала протискиваться к выходу, Леня, словно привязанный невидимой нитью, последовал за ней. Вывалился с подножки, вдохнул лето полной грудью и кинулся догонять. Что он ей скажет, даже не думал. Главное — не упустить свое счастье. И он не упустил...
Ее звали Верочка, Вера. Она приехала из провинции. Нет, не покорять большой город, а найти хоть какую-то работу. В ее захолустье с работой совсем плохо. Пока сестра приютила. Ну как сестра... Какая-то троюродная, четырехюродная. Короче, нашей портнихе повариха. Да только скоро надо освобождать помещение. У сестры дети с дачи возвращаются. Куда податься, Верочка не представляет. Денег нет, работу тоже пока не нашла.
Ленька слушал и почти не слышал. Смотрел, как солнце зажигает рыжие искорки в ее волосах, как тоненькие пальчики нервно теребят сережку-конго в ушке, как меняется цвет ее глаз: от серого почти к голубому, а потом наоборот.
— Боюсь, придется вернуться домой... — она замолчала.
Ленька словно проснулся: «Какое домой? Зачем домой?» И не успев подумать как следует, брякнул:
— Переезжайте ко мне, Вера.
— Вы ненормальный? — Тонкие бровки сошлись на переносице, глаза потемнели.
— Наверное... Но точно не маньяк, — заторопился Леня, пока она не испугалась и не сбежала. — Можно не сразу, у вас ведь есть еще время? Давайте на свидание сходим, посидим-поговорим. Может, я не так уж плох. Ну рискните, дайте мне шанс!
Она напряженно смотрела на него, словно искала признаки безумия. Не нашла, улыбнулась, кивнула:
— Давайте, завтра. Вы точно сумасшедший, но, похоже, неопасный.
***
Конечно, она переехала к нему. И первое время они были счастливы в своем коммунальном раю. Во всяком случае, Ленька. Он писал для нее стихи, хотя раньше не был поэтом. Она читала, благосклонно улыбалась. А потом говорила:
— Спасибо, Ленечка. Это так мило... Но ты знаешь, стихами сыт не будешь. На моей работе платят, как их левая пятка захочет. Я не наглею, но ты ведь мужчина. Тебе проще.
Ленька это понимал, искал очередную подработку и утешал Веру:
— Ничего, Верочка, скоро я стану знаменитым и будет у нас не жизнь, а сказка! Напишу лучшую книгу в своей жизни. Надеюсь, к тому времени этот разгул чернухи и желтой прессы закончится.
— Мне кажется, это навсегда, — вздыхала она. — Надо жить здесь и сейчас. Может, тебе тоже стоит писать эту самую желтуху. Скандалы там разные... За них, наверное, платят.
— Но это же мусор! — возмущался Леня. — Я не хочу писать мусор.
— А ты хочешь быть бедным, но гордым? — Голос Верочки леденел.
— Я хочу быть счастливым и уважать себя.
— В нынешних реалиях это невозможно, — Вера хмурилась. — Я тоже хочу быть счастливой. Хочу замуж, хочу просто жить, а не думать, где бы достать еще денег. Ты думаешь, я на горло себе не наступаю в этом паршивом ларьке? Да меня от одного вида хозяина этой помойки тошнит. Ты бы знал, как он на меня смотрит. Прямо лапает взглядом. Помыться хочется!
И Леня сломался в очередной раз. Он забросил добрые сказки и красивую романтику, устроился внештатным сотрудником в бульварную газетенку и стал штамповать «сенсационные новости».
О, он даже не ожидал от себя такой продуктивности и буйной фантазии. Подгоняемый ненавистью к себе и злостью, он придумывал самые дикие сплетни, самые кровавые расследования, самые грязные истории. Было мерзко, но за это действительно платили.
Он крутился как проклятый, чтобы дать Верочке то, чего она желала. Дни летели — он не замечал. Как не замечал и многое другое.
— Леня, у тебя совсем не осталось времени на меня, — однажды за ужином сказала Верочка.
— Ты же сама хотела...
— Хотела! Но не такой ценой, — отрезала Вера. — В общем, я тут подумала... Мне лучше уйти. Тебе ведь явно не до меня. А я молодая женщина, мне хочется внимания.
— И куда ты собралась уходить? В родной город поедешь? — У Лени было ощущение, что он марафонец, которому перед самым финишем поставили подножку.
Бежал через не могу, отгонял цветные круги перед глазами, держался за краешек реальности, чтобы не соскользнуть в обморок. И вот, когда до финиша осталось всего ничего, на тебе — носом в пыль!
Он посмотрел на Веру с отчаяньем: они же вроде хотели пожениться. Когда все кончилось? Он не заметил.
— Домой я, конечно, не поеду. Нашелся человек, которому не приходится выбирать между работой и любимой женщиной. Я ухожу к нему. Прости. — Ни капли вины в голосе, взгляд безразличный, как у рыбы.
Неужели ей совсем наплевать? Ведь он ее любил... Любит! Да и она его вроде тоже любила. Или врала, потому что так было удобно? Неважно это, как и тот тип, к которому она уходит, не стоит и спрашивать. Но Леня спросил, не мог не спросить:
— Кто?
— Хозяин моего ларька, — ответила с вызовом, уколола взглядом.
— Ты же его ненавидишь.
— Устарела твоя информация. Люди меняются. И он изменился, и я, и ты... Давай не будем, короче. Он меня позвал замуж. Может себе это позволить. Он ведь не грузчиком работает, да желтушные записки между делом клепает. Влился в струю. Теперь у него уже не один ларек, а штук пять. Дальше больше. Перспективы есть. А у тебя увы. Ты уж прости, Леня.
И она ушла. Они были вместе несколько лет, а чтобы расстаться, хватило пяти минут и одного разговора. Леня остался один в своей комнатке.
***
И он сломался. Сгреб старую пишущую машинку, которая казалось ему грязной от того, какой мусор он на ней печатал последние годы, и отнес на помойку. Больше он не писал ничего.
Жизнь, казалось, замерла для Лени. Он работал, ел, спал. Менялись соседи по коммуналке, деревья за окном меняли листву. Даже женщины, с которыми Леня иногда просыпался, тоже менялись. Значительно реже, чем листва, конечно...
Удивительно, как он не скатился в пьянство. Пробовал однажды. Но алкоголь себя не оправдал. Вместо того чтобы делать жизнь беззаботной и радостной, он спихивал в пучину самокопания и такой непролазной тоски, что хотелось выть!
Женщинам Леня больше не верил. Некоторые пытались взять над ним шефство. Есть такая категория вечных спасительниц. Но Леня сразу давал понять, что душа его в спасении не нуждается. Желают спасти плоть — милости просим, а большего не надо.
Так он и дожил до того возраста, когда из Лени превратился в Леонида Сергеевича. Работал то охранником, то грузчиком, то подсобником, держался особняком. О смысле жизни старался не задумываться.
А вот сегодня накатило что-то. «Магнитные бури, наверное», — решил Леонид Сергеевич. Леха уже давно скрылся за углом склада. Леонид остался на лавочке один.
— Сергеич, ты можешь пятнадцать минут за моим охламоном посмотреть? — раздалось справа.
Комплектовщица Ирочка поставила на скамейку тяжелый пакет-майку и вытянула за руку на передний план белобрысого пацана лет шести.
— Ты же вроде в отпуске? — поинтересовался Сергеич, разглядывая мальчишку.
Тот показал ему язык и спрятался за мать.
— В отпуске... В вечном. За трудовой пришла. Ухожу с наших галер. Максимку пришлось с собой тащить. Посидишь? — Ирочка подтолкнула сына к скамейке и приказала: — Сидеть тихо, не рыпаться, не орать, не бегать! Иначе возьму с собой и скормлю нашему директору.
После чего быстро-быстро зашагала к служебному входу. Максимка ерзал на лавочке и исподтишка корчил рожи Леониду Сергеевичу.
— Слушай, пока тебя окончательно не перекосило, давай-ка я тебе историю расскажу, — Леонид Сергеевич посмотрел на мальчишку.
— Интересную?
— Надеюсь. Слушай. На высокой угольно-черной горе, вершина которой почти касалась звезд, жило одинокое чудовище...
***
Когда Ира вышла на улицу, ее взору предстала форменная идиллия: Максимка тихо сидел и завороженно смотрел на Леонида Сергеевича. Тот ему что-то рассказывал. Она подошла, присела с краешка. Ее не заметили.
— ...И рухнула черная гора, вздохнуло спокойно небо. Ведь не было больше на земле чудовища. Оттаяло его сердце, и превратилось оно в чудесного золотого орла... — рассказывал Леонид Сергеевич.
— А орел сожрет хитрую ведьму? — поинтересовался Максимка.
— Нет. Она же утратила свои силы. Ее просто заперли в башне. Экий ты кровожадный, — улыбнулся Леонид Сергеевич. — Пусть сидит в одиночестве. Иногда это страшнее... Да и кроме того, в ней столько яду, что у орла ведь может случиться несварение.
— Да вы прямо волшебник, — сказала Ира. — Чтобы Макс сидел и так внимательно слушал — чудо какое-то. Вам книжки детские нужно писать. Спасибо большое. Пойдем, Максим.
— Точно, пишите книжки! — Максимка встал со скамейки, уцепился за руку матери. — А я читать буду. Мне понравилось.
— Подумаю... — ответил Леонид Сергеевич.
И первый раз пожалел о том, что выбросил старую пишущую машинку. «Впрочем, сейчас есть компьютеры», — тут же успокоил он себя.
---
Автор: Алена С.
Портал для выпивох
Пчелин Витя пил три дня. И пил бы больше, если бы во вторник не надо было на работу. Накануне он в честь праздника коптил леща. Дело это кропотливое и долгое. Без пива не разберешься. Он и приложился, в итоге назюзюкавшись в муку.
Есть люди, которые выпив, становятся мягкими, расслабленными и сонными. Эти люди, благодушно улыбаясь, падают везде, где их внезапно одолевает сон. Пушкой не разбудишь. Жена Пчелина, Лида, вспоминала покойного отца. Тот, напившись, сразу засыпал. Его перекладывали на кровать и выходили из спальни. Отец спал всю ночь, громко похрапывая. Мир и покой царили в родительской квартире.
Пчелин, в отличие от тестя, в пьяном угаре никогда не ложился. Бродил по дому, громко включал музыку, приставал с разговорами к домочадцам. Везде горел электрический свет, болтал телевизор, с которым Витя заводил жаркие споры. Лида, до смерти уставшая от бесконечного Витиного топота и шума, просто прикидывалась мертвой. Образумить мужа она не могла. Угомонить Витю было бесполезным занятием. Тот еще больше кобенился, доводил Лиду до белого каления, до визга, втягивая несчастную жену в безобразный скандал с дракой и битьем посуды. В общем, пьяный Витя был ужасно противным.
Все это можно было как-то пережить – русские женщины – народ терпеливый до крайности. Если бы не одно «но». Виктор уходил в запой. Всласть навоевавшись, он впадал в забытье, в хмарь полусна. Подремав часок, просыпался, совершенно бодрый, искал опохмелку, и найдя, радовался как ребенок. Выпив пару стаканов, вспоминал, что впереди еще два выходных, а значит, праздник продолжается.
Опохмелившись, окунался с головой во всевозможные дела и делишки: колол дрова, что-нибудь чинил или строил, мыл посуду, топил баню, поливал огород, между делом прикладываясь к бутылке. Ему казалось, что работа идет споро, в руках все горит, хозяйство исправное, потому что он – крепкий хозяин. И на сердце Витином была благодать и радость.
Лида, как трезвый и благоразумный человек, видевший положение дел с объективной точностью, только качала головой...
. . . ДОЧИТАТЬ>>