— Ой, ну вы серьёзно сейчас, Олег Павлович? Это вам не «Любовь и голуби», где всё прощается со слезами и объятиями! — Анна прижала локтем стопку документов, будто они решали судьбу всей компании. — Если вы допустите ещё одну ошибку, я попрошу вас лично объяснять нашим партнёрам, почему влажность кругляка на три процента выше заявленной! Вы на службе, а не в санатории.
Мужчина лет пятидесяти, с глазами цвета осеннего неба, словно впитывающими всё скопление безмятежной мудрости, едва заметно улыбнулся. Нелепая была у него привычка — улыбаться, даже когда полный провал.
— Анна Владимировна... — начал было он, но тут зазвонил телефон на её столе.
— Сейчас поговорим, — резко оборвала она, подняв трубку.
— Марина, — бросила она секретарю через стол, закрыв микрофон рукой, — принеси отчёт по влажности древесины. Четвёртый столбец, будь доброй, пометь фиолетовым, этот у нас для поставок во Владивосток.
Секретарь молча выскользнула из кабинета, а Анна переключила взгляд на старшего подчинённого.
— Дождитесь тут. Мы не закончили!
Кажется, Олег Павлович что-то пробормотал вроде «понятно» и встал, отступая чуть в сторону, будто его габариты мешали воздуху циркулировать в кабинете. Он был широкоплечий, с квадратным лицом, как будто сошёл с обложки журнала про суровых мужчин среднего возраста, но этот вид обманчиво скрывал легкомысленные ошибки, которые иррационально злили её. Будто взять у Халка суперсилу, оставив ему только мягкий характер.
Разговор с партнёром по древесине оказался на удивление лёгким. Анна поправляла волосы, прижимая трубку плечом. Перенос поставки, изменение параметров по первому классу влажности — партнёр согласился с неожиданной лёгкостью.
— Да, Иван Васильевич, сделаем перерасчёт. По Владивостоку на связи будет мой помощник, но всё под контролем, не переживайте, — девушка кивала, как будто её жесты были видны через телефон. — До связи!
Трубка возвращается на место, но не проходит и трёх секунд, как врывается ещё один раздражающий вызов. Подчинённый из цеха. Голос там еле живой. Ошибка в документах на отгрузку мебели — и всё из-за недоразумения в датах.
— Вы там всей бригадой смотреть перестали, или что? — рявкнула Анна, забывая о политесах. — Если документ не исправите до семи вечера, я разотру ваш премиальный фонд в порошок!
На стене напротив висел портрет. Не её, конечно. Мужчина строгий, чёткой линии костюма и без эмоций на лице. Глядя на него, она всегда чувствовала лёгкий трепет. Кажется, в свои сорок он уже владел сетью предприятий, а в пятьдесят пять — финансировал крупнейшую логистическую компанию через несколько стран. Увековеченный на снимке успешный бизнесмен был идеалом: совершенно холодным, сосредоточенным, без семейных проблем и огромных пауз между письмами партнёрам.
Иногда ей казалось, что она работает напротив его взгляда именно ради того, чтобы не сдаться. Всё-таки обывательская жизнь со щами и прогулками в парке явно не её предназначение.
Стук лёгкий раздался от двери:
— Отчёт и справки.
Секретарь передала слова для подписи и ускользнула так ровно, как будто боялась споткнуться о двери. Можно было оформить знамя у стремительности этой юной особой без возраста.
Через пару минут раздалось вибрационное предательство экрана. Это муж.
— Ты не приедешь? — Голос его звучал с какой-то странной обречённой констатацией.
— Серёж, я понимаю. Но сегодня никак. Нам Владивосток надо закрыть, отопительный сезон, задержки... Детям не говори, что мама опять работает, только не так — окей?
Он молчал слишком долго.
***
— Ну что, пап, ма-а-ама опять задерживается? — голос Веры прозвучал обыденно, словно она давно привыкла к этому факту. Ей было всего семь, но интонация у дочки уже брала на себя роль взрослой. Она стояла возле Сергея, перекладывая через плечо лямку любимого рюкзака с радугой.
— Да, малышка, у мамы очень-очень много работы, — ответил он, стараясь, чтобы в голосе прозвучала улыбка. — Она же у нас большая начальница, как главный дирижёр. Правда, Стёп? — Сергей кинул взгляд на пятилетнего сынишку, который торопливо пытался засунуть в карман свои самолётики из бумаги.
Стёпа, не отрываясь от кропотливого процесса, только буркнул что-то неразборчивое. На самом деле, ему было обидно. Искренне и по-детски обидно, что мама больше видела Excel, чем его авиамодели.
— Ладно, хватайте свои вещи. — Сергей хлопнул в ладоши, одновременно проверяя, не забыл ли сам ключи. — У нас же по плану великая миссия! Кружок пения у Веры и пилотирование моделей от советского авиаконструктора — у Стёпы. Или я что-то путаю?
Вера вдруг расцвела улыбкой, но это было не потому, что она прям-таки мечтала о кружке. Просто отец умел так успокоить, как будто всё вокруг под контролем — даже пробки на дороге и отсутствие мамы. Сергей называл это искусством успокаивать хаос. Правда, хаосу наплевать.
***
Город к вечеру выдыхал, заполняя улицы густым туманом из выхлопов и сумеречных огней. Под ногами хрустела случайно забытая издателями газетная реклама. Сергей держал детей за руки, изредка поглядывая вверх на окна типовых многоэтажек. Кто-то там, наверху, наверняка собирался посадить всех за общий ужин, а потом укрыть пледом и смотреть банальный фильм.
Но сейчас он не об этом думал. Он думал о том, как Вера тщательно расставляет тарелки на столе. Самый лучший прибор — для мамы. Ребёнок старался изо всех сил, словно это могло вызвать её появление мощнее любого звонка. К маминой тарелке была приклеена салфетка в форме сердца. Детская логика не признавала поражений.
На кухню тянуло ароматом картошки с котлетами. Рецепт их семейный, мамин, но готовила их Вера под надзором отца. Сергей поймал себя на мысли, что дочери, похоже, это особенно нравилось — чувствовать себя взрослой. Стёпа, правда, настраивал занудный порядок. Ровный уклад вилок всегда был его несбыточной целью.
— Пап… — Вера смотрела на отца, как будто проверяя у него разрешение на надежду. — Мы маму точно дождёмся? Ну хотя бы сейчас?
Электронные часы мигали беззвучно. Сергей проверил сообщение. Анна написала, что задержится. Без объяснений. Просто «не ждите, поужинайте сами». Он вздохнул так тихо, что даже дети не заметили.
— Верочка… — мужчина присел перед дочкой, глядя ей прямо в глаза. — Если будем ждать слишком долго, опоздаем в наше творческое ателье. Мы же собирались порисовать после ужина, ты помнишь?
Девочка задумалась. Она знала, что пропускать вечерние рисунки нельзя — иначе папа обидится. Конечно, он этого вслух никогда не скажет, но тогда Вере становилось стыдно самой. К тому же рисование немного утешало, как будто целый мир можно было придумать самому, если на душе грустно.
За стол сели молча. Вера всё же оставила пустое место с тарелкой для мамы. Взгляд то и дело метался к двери, но чудо не происходило. Анна была слишком занята даже для короткого звонка детям.
— Ну что, Вер, готова к художникам? — спросил Сергей, вытягивая салфетку, которую Стёпа положил себе на плечо как мантру официанта.
После ужина дети ушли в гостиную. Сергей задержался в кухне. Меланхолия промелькнула, как свободная птица в клетке мыслей. Он понимал, что дело не в том, что Анне всё равно на семью. Она просто утонула в круговороте задач, которые сама же и выбрала. Парадокс: деньги для того чтобы дети ни в чём не нуждались, а цена — обидные расстояния.
На их рисунках сразу бросился в глаза общий мотив. Стёпа изобразил семью, но на одном из краёв листа мама была еле заметной, как будто её затёрло ластиком. Вера взяла много красного карандаша для огоньков на ёлке, но под ёлкой снова была только тройка.
Растерянный Стёпа ушёл в свою комнату. Сергей стоял посреди гостиной, глядя на детские произведения и ощутив вдруг волной груз, которому раньше не придавал значения. Его сын, его дочь… И их растущее разочарование тем, что мамино лицо стало для них скорее образом, чем реальностью.
Телефон зазвонил в дребезжащей вибрации. Мать.
— Серёженька, как там мои внучата? Всё нормально? Анна, я так понимаю, опять на ночной работе, да? — её голос был иронически строг, как у людей, давно живущих в мире своей правоты.
— Всё нормально, мам. Они поужинали, порисовали... — голос был нейтрален. Но Вера Павловна чувствовала насквозь.
— Ах, Серёж, а зачем она вам такая семья, если её никогда дома нет? Ты же понимаешь, так нельзя. Думаешь, дети этого не ощущают? Кто там из них сегодня вздыхал громче?
— Мам! — он слегка повысил голос. — Работа у неё сложная. Это временное. Постараемся всё наладить.
— Постараетесь… — горькое ворчание, как от потрёпанного знахаря. — Видишь ли, ты наладишь, а она, мне кажется, уже всё наладила. Только не в вашей семье. Ты у меня всё-таки гордость, Серёжа, но терпеть такое — я не понимаю.
Разговор закончился быстрее, чем начался.
***
Настенными лампами почти не пользовались: их тусклый свет делал и без того невзрачную квартиру совсем уж угрюмой. Огромные окна в гостиной, застеклённые пластиковыми рамами, лениво отражали огоньки уличных фонарей. В комнате стояло тихо — только из спальни слышались негромкие детские всхрапы и чуть более громкое урчание механического увлажнителя. Сергей сидел за столом, прихлёбывая остывший чай, и неотрывно смотрел на телефон. Небольшое пятно света от экрана на его трёхдневной щетине делало его похожим на привидение из современного технотриллера.
Глаза скользили по новостям, но мысли в голове были совсем о другом. "Опять задерживается". Этот вывод, как оскомина, мелькал в сознании, раз за разом вызывая плохо скрываемое раздражение. Ждать Анну ночью было каким-то ритуалом, но отнюдь не романтикой. Он честно пытался понять её. Эта работа... Ну, хорошо: большая корпорация, логистика, поставки, ответственность. Цифры, договора, цифры. Но почему эти самые "цифры" обязательно должны забирать её ночь?
Дверь вдруг открылась, в прихожей зашуршал плащ. Сергей вскинул голову. Она вернулась.
Жена прошла мимо зеркала, стянув промокшие до нитки сапоги. Анна выглядела так, словно провела неделю среди отчётов, забыв про еду, сон и людей. Длинные светлые волосы были безжизненно собраны в узелок, глаза подёрнуты серыми тенями бессонницы. Костюм, явно дорогой, потерял благородство из-за складок.
— Привет, — отозвалась она, скорее для галочки. Лёгкий поцелуй в щеку, больше напоминающий слепую отметку в рабочем графике, и прошла в сторону ванной.
Сергей остался сидеть. "Точно — как у бабушки в детстве. Она так деньги вручала, отстранённо, без души, только чтобы отвязались". Мужчина поднялся, пошёл на кухню. Там кастрюлька с супом, которая только и ждала, чтобы быть поставленной на плиту.
Когда Анна вернулась, чтобы наконец ужинать, он уже хмуро налил себе стакан воды.
— Завтра, — начал Сергей, — у нашей Веры выставка в художественной школе. Ты помнишь?
— Я помню, — кивнула она, осторожно размешивая суп. Ложка царапнула о тарелку, как будто её этот звук совсем не трогал. — Хочу тебя попросить: сними её работы на телефон.
— Просто классика жанра, — в его голосе появился вызов. — И зачем тогда ты её вообще рожала, если её жизнь теперь в формате "сними на телефон"?
— Знаешь что, — она буквально бросилась на него взглядом, — рожала, чтобы рожать. Шаблон такой: роди и освободись. Да, признайся: ты ведь тоже хотел детей, помнишь? Только вот у меня была цель. Карьера. Ещё тогда я знала, что хочу вырасти, а ты думал, какая прелесть в семейных вечерах и пюрешке с котлетой на ужин.
Её слова были как скребок по стеклу.
— Ты правда видишь только работу! — Сергей поднял голос. — Чего стоит твоя карьера, если детей видишь только по утрам?
— Сергей, хватит. Не надо этих сентиментальных восклицаний! — Она отложила ложку. — Если уж хотел, чтобы я всю жизнь сидела дома, надо было брать другую жену.
Она встала, выпрямилась: тонкая и жёсткая, как стальная линейка.
— Такие, как ты, хотят, чтобы всё было идеально, но забывают, насколько это скучно, — бросила она, уходя в спальню.
Самые читаемые рассказы на ДЗЕН
Через несколько дней Стёпа не принес домой ни грамоты, ни медали. Мальчик старался, много тренировался, но до финала ему так и не удалось пробиться. Сергей стоял у бортика бассейна, глядя, как сын вяло хлопает себя полотенцем. Толпа шумела, радовалась, чьи-то дети размахивали кубками.
Рядом возникла Нина Михайловна, вытирая голову мальчику.
— Она пропустила, как всегда, — произнёс он.
— Зато ты не пропускаешь, — резко заметила тёща, приподымая подбородок, как бы заявляя: "Давай-ка, попробуй поспорить".
— Дело не в этом. У неё есть дети, но нет желания видеть их жизнь!
— Почему так говоришь, зятёк? — Нина сложила руки на груди. — Она умница! За несколько лет подняться с клерка до зама по логистике – это не каждому под силу. Ты знаешь, сколько трудов нужно?
— Ну и ради чего? Дети-то тут причём? Она их пропускает.
— Не ноешь ли ты, зятёк? Если она зарабатывает, ты будь домоседом хоть на здоровье.
Он отвернулся. Слова эти были знакомы, но теперь они звучали как шаги через портящийся мост.
***
Кафе было оживлённое, детский шум лился, словно это детсад напополам с караоке, устремлённый в одну общую кучу. Подруга жены, Ирина, села напротив и, заказав что-то низкокалорийное, улыбнулась взволнованно.
— Я вообще завидую Анне, — начала она, наблюдая за хаотично носящимися детьми. — Хватка железная. Вот кого-то напоминает мне... знаете этих из фильмов про большие корпорации? Такие акулы, блестящие и хладнокровные.
Сергей кивнул, думая, что лучше бы жена была не акулой, а рыбкой. Такой, что всегда дома, с детьми, с ним рядом.
***
Спустя несколько дней.
Работа кипела. Сергей стоял у края поля, склонившись над планом будущего коттеджного посёлка. Ветер лениво перебирал страницы папки, время от времени переворачивая то один лист, то другой. В паре десятков метров дети, беспрестанно смеясь, носились по высокой траве, споря, кто первым «поймает бабочку».
— Ну? Как тебе? — голос Михаила прозвучал откуда-то сбоку. Он подошёл, не торопясь, с тем самым узким прищуром в глазах, который всегда выдавал его скепсис.
— Как обычно. Всё сложнее на бумаге, чем в реальности, — Сергей в который раз поднёс руку к лицу, чтобы вытереть пот. Солнце нещадно пекло. — Ты по делу?
— А я что — бесплатно могу не по делу приехать? — хмыкнул Михаил, закуривая. — Хотел посмотреть на поле будущих дворцов, а заодно послушать, как ты тут осваиваешь профессию многодетного папаши.
— Осваиваю. — Сергей бросил взгляд в сторону детей, а потом тяжело сел на траву. — Лучше в день раз двадцать бегать за верёвочкой воздушного змея, чем один раз пытаться понять график Анны.
Михаил молча присел рядом, прищурил глаза на солнце, сделал затяжку. Если бы из сигареты выросли сценические подмостки, он бы, пожалуй, стал на них одним из лучших актёров молчаливой поддержки.
— Ты это к чему? — наконец прервал паузу Михаил.
— Да к тому, что она нас вообще забыла. Меня. Детей. Интересно, дети её узнают, если случайно встретят на улице? Скоро начнут её «тетя» звать, а она, уверяю тебя, задумается только через полгода.
— Ну… — Михаил выпустил дым, словно хотел нарисовать тонкую оправу для ещё не сказанных слов, — рынка труда много, семьи мало, совмещать трудно. Не ты первый, не ты последний. Вон, помнишь Костю Жданова? Развёлся пять лет назад. Жена тоже карьера-карьера, а у него уже другая семья, дети, счастье и развивающий центр смеётся.
Сергей кивнул, а затем резко выдал:
— Ну и на кой чёрт эта её карьера? Деньги я тоже зарабатываю. Ей понятнее не становится. Нельзя бороться за мировой рекорд трудоголизма, если в это время теряешь что-то куда ценнее.
Михаил хмыкнул:
— Звучит как начало популярного психологического бестселлера: «Как распознать перелом середины жизни, если ты мужчина за тридцать?»
— Лучше так звучать, чем загибаться от выгорания, — Сергей провёл ладонью по лицу, спустился в своих мыслях куда-то на глубину.
— А ты ей говорил об этом? — продолжил допрос Михаил.
— Говорил. Миллион раз. Предлагал уйти с работы или хотя бы уйти с вечерних вот этих поблекших конференций. — Как в пустоту, знаешь, — Сергей поднял руку вверх: — Она всё о своих правах кричит, будто я их нарушаю. Как у нас говорят? Иммунитет на правду.
***
Солнечный свет лениво пробирался сквозь пыльно-жёлтые жалюзи художественной школы, играя на стойках мольбертов. Воздух пах затёкшими масляными красками и чёрствым хлебом – остались крошки от чьего-то запасливого перекуса. Вера сосредоточенно склонилась над своим листом. Сергей стоял у стены, стараясь не напомнить о себе ни малейшим шорохом.
Елена, светловолосая и высокая, энергично двигалась между мольбертами. Порой она наклонялась к детям, указывая то на линию, то на пятно краски, что вышло за контуры. Её голос — мягкий и певучий, как шелест листвы — звучал спокойно, но авторитетно.
— Не зажимай кисточку, — обратилась она к Вере. — Легче, как будто ты держишь перышко. Видишь? Вот так. Теперь добавь чуть больше белого в серый, он станет мягче, теплее.
Вера молча кивнула, нахмурившись ещё больше. Сергей наблюдал, как её худенькие пальцы сгибаются и разгибаются, будто инструмент ожил, сопротивляется. «Её мать так же любила трудности», — подумал он с неожиданной горечью.
Через час, когда занятия закончились, Елена подошла к Сергею. Между её пальцами мерцала кисточка, испачканная зелёной краской. Речь её была энергичной и одновременно сбивчивой, как у человека, кому слишком многое хочется обсудить, но слов всегда чуть меньше, чем мыслей.
— Вера талантливая девочка, — сказала она, опершись на стойку. — Необыкновенное чувство цвета. Она не просто изображает: через краски высказывается. Смотрите, — она протянула ему альбом с рисунками, — видите, как много серого, синего, тёмного? Это... о чём-то говорит.
— О том, что она скучает. — Голос Сергея невольно охрип. — По матери. По той, которой некогда.
Елена немного помолчала, словно взвешивая, стоит ли продолжать. Потом кивнула:
— Это никогда не проходит бесследно. Она замыкается в себе?
— Меньше, чем я ожидал. Но, да, тени больше там, чем хотелось бы. Иногда даже думаешь, что они захватывают всё.
— В каком-то смысле это хорошо, — вдруг с улыбкой заметила Елена. — Она показывает это в рисунках, а не прячет внутри. А у вас кто-то в семье ещё рисовал?
Сергей с трудом подавил усмешку.
— Нет. Хотя... Я однажды мелками на обоях. Лет в пять. Мать чуть не прибила.
Она засмеялась — так искренне, что смех будто осветил стены. Её улыбка была короткой, но заразительной.
Через мгновение Елена будто вспомнила что-то и спросила:
— А вы сами когда-нибудь пробовали рисовать?
Он на мгновение задумался, глядя на Веру, как собирая краски в рюкзак.
— Знаете, воспитание ребёнка — это немного как живопись. Если ты не готов сам испачкаться в краске, ничего хорошего не выйдет.
***
Поздний вечер укутал дом тяжёлой тишиной. За большим окном последний свет фонаря пробивался через кружевные тени ветвей. Старая люстра тускло освещала детскую, где Вера и Стёпа, брат и сестра, как две полузабытые игрушки, занимались каждый своим: она — рисовала что-то мелками, он — ковырялся в разобранной машинке. Сергей сидел на диване в гостиной, разглядывая свои руки. За день они так и не нашли, чем заняться, будто ждали чего-то большого — правда, чего именно, он до конца не понимал сам.
Вера Павловна, его мать, уже который раз за вечер заходила в детскую, что-то передвигала, то вздыхала, то цокала языком. Сергей знал этот её сигнал: сейчас слова польются, как из лопнувшего кувшина.
— Ну чего ты опять смурной? — спросила она, заглядывая в комнату. — Всё не угомонишься?
— Мам, мне надоело. — Голос его, низкий, но усталый, отдался в тёплых стенах. — Я живу с манекеном. Не с человеком, не с женой.
— Опять. Опять ты за своё, — качнула она головой. — Всё не можешь понять? Анна деньги зарабатывает, чтобы тебе и детям всего хватало.
— Ха, «чтобы хватало»... Я, между прочим, тоже не сижу на месте! — голос повысился. — Я же предлагал! Я говорил ей: «Сиди дома, будь с детьми». Но нет! Устроила скандал, угрожала разводом. Пока ещё не поняла? Её здесь уже давно нет. Только на бумаге осталась, как в штатном расписании.
Вера Павловна нахмурилась. Редко бывало, чтобы между её сыном и невесткой возникали такие разговоры. Летала по дому, вечно занятая, и мало вслушивалась.
— Так я не знала, Сергей… Это серьёзно?
— Да делай что хочешь! — раздражённо бросил он, щёлкая зажигалкой без всякой цели. — Хочешь поговорить с ней — говори. Если уговоришь её остаться хотя бы поужинать, считай, ты чудо из чудес сотворила.
Мать замолчала. В глазах её промелькнуло то непередаваемое материнское беспокойство, которое кажется одновременно и всемогущим, и бессильным. Затем она присела рядом, осторожно положила руку ему на плечо.
— Знаешь, у меня с твоим отцом тоже такое было. Работал сутками, домой приходил как гость. И я думала — вот сейчас возьму детей и уйду. Но потом спросила себя: а неужели мне легче одной? Неужели это война поможет любви?
Сергей сидел, молчал, чувствуя, как её слова разъедают глухой барьер в сердце. Она говорила тихо, но каждое слово попадало точно в цель.
***
Ночь плотно обнимала город. За окном покачивались тонкие ветки деревьев, на стекло вековечной рельефностью ложился узор теней. В уютной квартире висел запах чего-то давно приготовленного, не пришедшегося по вкусу. Полумрак лениво сидел в углах, перетекая сквозь мягкий свет настольной лампы. Сергей устроился на диване, от безделья теребя потерявшую блеск обивку. Его лицо было скрыто глубокими тенями, а глаза прожигали проходящий по коридору массив двери: за ней скрывалось последнее звено его поглощённой семьи.
Дверь щёлкнула и мягко приоткрылась. В комнату вошла она — высокая, прямая, вся в силуэтах тонких линий. Анна сняла каблуки, аккуратно опустила сумку на табурет. Ни слова, ни взгляда, ни малейшего желания пересекать прозрачную стену отчуждения.
— Даже в детскую не заглянешь. — Голос Сергея был ровным, но острым, как раскалённое жало. — Интересно, ты помнишь, как зовут твоих детей?
Анна замерла, окинула мужа равнодушным взглядом и пожала плечами.
— Вот только не начинай. Устала, как собака.
— Устала?! — Сергей поднялся. — От чего? От своей работы? От этих бесконечных «важных дел»?
— От твоих упрёков, — бросила она, хмурясь. — Ради кого я это делаю, ты думаешь? Ради себя? Да нет, ради семьи. Чтобы нормально жить.
— Нормально жить? — Горькая усмешка растянулась на его лице. — А раньше, выходит, мы жили ненормально? Я вообще-то тоже зарабатываю.
— Зарабатываешь? — с сарказмом переспросила Анна. — Смешно! Ты хочешь, чтобы я посуду за тобой мыла и борщи варила? Женские пятьдесят в одном? Спасибо, такой «семьи» выше крыши насмотрелась.
— Ты сейчас вообще про кого? — нарастал гнев. — Тебя кто-то просит эти борщи варить? Я эксплуатирую тебя, по-твоему? Прости, видимо, всё это время я не с той женщиной жил.
— Да ты не жил со мной! — Слова били, как молоточком по стеклу. — Ты меня не понимаешь. Ты только упрёки видишь.
Сергей сжал кулаки. Приятная тяжесть усталости обратилась в жгучее раздражение.
— Тебя не понимаю? Давай я тебе напомню. Я «не понимал», когда ты ни разу не появилась на выставке Веры. Когда Стёпа сидел с пустым стулом на утреннике. Хочешь дальше?
Слова будто оплеухи схлопывались по пустоте между ними. На пороге детской показалась маленькая фигурка. Вера остановилась, словно не решаясь вступить в мир взрослых разборок.
— Верочка, иди сюда, — устало выдохнула мать, протянув руки.
Но девочка глянула на неё, на Сергея, обошла её стороной и молча прижалась к отцу. Это движение было настолько тихим, но таким отчётливым упрёком, что Анна сделала шаг назад.
Всё кончилось. Анна не сказала ничего, только развела руками. Сергей прижал дочку крепче к себе. Её тепло стирало обиды, его маленькая обида — окончательно остужала сердце жены.
***
Октябрь печально коснулся окна. Серые небеса обнимали город мокрыми лапами туч. В квартире стоял запах холодной тягостной сырости, который впитывается в стены, будто старые обиды. Запах бывших ожиданий. Ещё теплились последние чёрточки надежды - такие же слабые, как свет утреннего солнца, пробивающийся сквозь плотные шторы. Сергей стоял у стола в кухне с чашкой, из которой больше не поднимался ни пар, ни вдохновение. Он ненавидел эту кухню: дорогую мебель, кафель, кричащие обои цвета засохшей горчицы. Но теперь он собирался сказать то, что давно хотел, и знал — утренний разговор превратит это место в поле его последнего сражения.
Анна сидела напротив. Напряжённая, в коротком халате и с неизменно холодным выражением лица, которое становилось всё более острым. Высокая, с чуть упрямо поджатыми губами, она всегда умела держаться своенравной, как бы плохо ни складывались обстоятельства. Сергей помнил, насколько другой она была раньше, но перед ним сидела уже не жена.
— Я ухожу, — бросил он с той тихой твёрдостью, которая обычно действует сильнее громогласных признаний. — Не хочу больше вранья, упрёков, “работа ради семьи”. Это кончено.
Ответ прозвучал острым ледяным смехом.
— Отлично! Убирайся. Хочешь — детей тоже забирай. Давно пора с этим покончить.
Её глаза сверкнули ненавистью, которая больше напоминала безразличие, доведённое до раздражения. Он знал: в её словах не было ни мгновения искренности. На самом деле Анна давно ждала этого дня. Она только скучала, но просто боялась признаться себе в этом — значит, кто-то другой должен был начать. Теперь началось.
— Значит, ты не возражаешь, чтобы ребята остались со мной? — голос звучал спокойно, хотя внутри что-то леденело.
— Забирай своих отпрысков. Ты же всё равно всегда был их герой, а я для них никто, да?
Он хотел возразить, но слова застряли. В последние месяцы она давно перестала замечать детей. Роль матери не интересовала её. Это было так странно и горько: никто не ругал, никто не ругался из-за плохих оценок или стёртой “новой” игрушки. Компаньоном по играм стал он.
Позже, вечером, он сидел на полу в комнате детей. Вера, словно чувствуя тревожность, устроилась рядом на подушке, крепко прижавшись к плечу отца. Шестилетний Стёпа сидел напротив — серьёзный, как маленький судья, всегда любил слушать “взрослые дела”. Двое детей, одна истинная привязанность: они тянулись только к нему, тоже зная, что “мамы здесь давно нет”.
— Мы уходим от мамы, ребята. Я долго думал об этом. Но будет всё хорошо, я обещаю. Приходить к ней никто не запрещает...
— Папа, так мы с тобой? — проронила девочка.
— Навсегда? — уточнил её брат.
Он ответил, что да. Анна, зайдя в комнату, прислонилась к стене и услышала, как её сын спокойно сказал:
— Мы с папой останемся. Ты сама говорила, что нам решать.
— Хорошо, — бросила мать сухо и ушла в спальню. Уж точно не для слёз.
***
Закатное солнце металось в окнах новой квартиры, распадаясь на пятна света и тени. Комнаты дышали пустотой: голые стены, коробки с вещами, сложенные как-то слишком беспорядочно, и одинокий стол, куда все привыкли скидывать ключи. Сергей сидел, уткнувшись в спинку стула, и вертел в голове странную мысль: «Неужели именно ради этого освобождения мы прогрызли путь через годы брака?»
— Пап, а моя комната будет с розовым потолком! — Девчонка влетела в гостиную, держа в руках пачку маркеров.
— Розовым? Может, оставим потолок в покое? — Он поднял взгляд, чуть нахмурив брови.
— Ну ладно, тогда стены сами раскрасим! — Она решительно обвела рукой пространство, словно уже видела там свои картины.
Это была идея: дать детям свободу выбора. Всё лучше, чем вновь начинать строить "правильный" дом. Вера подходила к делу с энтузиазмом художницы, а её брат Стёпа, неразговорчивый и спокойный, просто осторожно кивал ей, соглашаясь на всё без исключения.
На уроке рисования девчонка показала свои эскизы. Её преподаватель, замечала такие вещи сразу. Елена смотрела на эти яркие, светлые рисунки с улыбкой, в которой теплилось настоящее восхищение, и с какой-то скорбью, которую Сергей пока не мог разгадать.
Встреча в кафе для него была неожиданной — вроде даже немного попахивало смелостью. Елена держалась просто, практически невесомо. Это делало её какой-то устоявшейся в себе, и он впервые заметил в ней что-то большее, чем просто педагога.
— Как вы это делаете? — Сергей смотрел на неё, чуть прищурившись. — Даже мои дети готовы слушаться вас без приказов. Секрет?
— Просто пускаю их в мир, где можно не бояться ошибок, — она улыбнулась, аккуратно удалила крошку с края стола. — В моём браке этого, пожалуй, не хватало.
Её откровенность была неожиданной. Оказалось, она пережила развод. Причина? Неспособность иметь детей. Но голос её не трещал горечью, скорее был окрашен в спокойное принятие.
— Сергей, вы счастливый человек. У вас есть они.
— Иногда начинаю это осознавать, — признал он, отводя взгляд.
Именно с того момента он заметил, как органично она встраивается в его маленький мир. Как дети смотрят на неё и смеются, не пряча рук за спиной. Её смех был как тихий ручей, пропитанный лёгкостью, и это было приятно слышать.
Елена предложила помочь с оформлением детских комнат, и он не смог отказать. В этот момент ему показалось, что она давно и естественно в этих стенах, будто была частью этой семьи.
***
Лунный свет уныло пробирался через полупрозрачные занавески, заливая комнату в пустой квартире мягким, но холодным серебром. Обстановка вокруг отражала эту пустоту: несколько расставленных по углам коробок, брошенные на стул пальто и одна-единственная чашка на столе. Было так тихо, что шорох собственных шагов казался слишком громким.
— И где теперь этот герой? — Женщина бросила сумочку на диван, суетливо расстегнула блузку. — Ах да, наверное, счастлив, детей по соревнованиям таскает! — произнесла с явной саркастической улыбкой.
Анна, заметно уставшая, но хранившая в движениях странную уверенность делового человека, села на край дивана, внимательно осматривая квартиру. Её лицо, в котором каждая черта словно была выточена для выражения решимости, сейчас отражало усталость, смешанную с возмущением.
— Потому что для этого я, видите ли, не подходила! — её голос сочился горечью. — Пелёнки, подарочки на каждый утренник. А кто будет бизнес тянуть, кто работать будет? Некому. Только требовать, звонить, выносить мозг! Выставка, говорили они. Да какое мне дело до выставок, если клиенты завтра приезжают за товаром!
Тяжёлый вдох вырвался из её груди. Она встала и задумчиво посмотрела в окно. Ночной город походил на мозаичную картину — шумный, цветной, чужой.
— Хотел, чтобы я была такой, как ему нужно? Ну, не получилась. Прости, дорогой. — Елена усмехнулась, взяла со стола свою чашку и направилась в спальню.
***
Холодный мартовский ветер пробирался в комнату через маленькую щель приоткрытого окна. Каменные стены города казались мертвыми великанами, молчаливыми и равнодушными. В детский магазин Анна вошла, мельком оглядев яркие витрины. Чужой детский смех раздражал. Сколько Вере лет? Девять, кажется. А что дарить? Она же девочка! Анна вздохнула и схватила самую дорогую куклу с идеальной керамической улыбкой — купила и сразу вышла.
В кафе гигантская стеклянная витрина щедро показывала внутреннюю картину: Вера обнимает отца, прижимается к какой-то женщине, а потом стрелой несётся к детворе, где клоун с разноцветным париком смешит детей. Глаза Веры просто сияли.
На себя Анна взглянула лишь вскользь, в отражении стеклянной двери. Улыбка ребёнка, яркие подарочные пакеты, счастье на лицах за стеклом… Кажется, где-то здесь её ожидали.
— Да ну их... — Анна резко развернулась и направилась к машине. Кукла, завернутая в блестящую упаковку, полетела на заднее сиденье. Телефон зазвонил; раздражённо взглянув на экран, она быстро отрезала:
— Разберусь завтра! — и нажала сброс.
В ночной тишине её квартира казалась ещё пустее, чем обычно. Ещё та же чашка на столе. Ещё те же груды сделок и контрактов. Бизнес был её смыслом жизни, её смыслом счастья. Верно? Или... когда-то она думала иначе?
Его слова так отчётливо прозвучали в этой тишине. "Счастье — это видеть, как твой ребёнок улыбается. Как его глаза горят радостью. Как он знает, что мама и папа его любят". Спина неприятно заныла, под тяжестью внезапно навалившихся мыслей.
***
Чёрный прямоугольный альбом с глянцевыми страницами, переживший уже несколько ремонтов, лежал у Анны на коленях, как безмолвный свидетель прошлого. Комната была тусклой: лампа на столе выдаёт лишь неровное пятно. На кухне копились тарелки, но в этом хаосе почему-то было уютнее, чем в идеально расставленных кадрах из её былой жизни.
На одной из страниц он — тот, кого она когда-то звала мужем. Смешное лицо, будто готовился к фотосессии для постера сериала. Слева прижимается дочь — в мокрых шортах, вечно босых ногах. Рядом мелкий — а как его ещё назвать, если весь в детском восторге от игрушечного ведра. Анна невольно улыбнулась. Но в следующую секунду эта улыбка обжигала: чувство тепла тут же сменилось чем-то кислым.
— Вера сегодня нарисовала собаку в лесу, — голос в трубке звенел так бодро. — Сама придумала. Ей теперь только холст подавай. А Степан? Это вообще гордость семьи. У него медаль. Первая, важная. Пусть бумажная, но всё равно.
— Горжусь вами, — сухо произнесла она и посмотрела на следующую фотографию.
Взгляд метнулся назад. Новая супруга — та самая, с которой они теперь ходят в лес за грибами. Они теперь ездят к морю, где Вера и акварель, волны и счастливые дети. Всё это она знала даже без подробностей, словно невольно впитывала их жизнь из редких рассказов, как губка воду.
— А ты? Всё так же на заводе? — на другом конце линии мужчина нарочно повысил тон, подменяя неловкость оживлением. — Директор, всё-таки высоко поднялась. Или пока зам? Подписываешь отчёты?
— Удивительно, что ты интересуешься. Никогда раньше не беспокоился, — коротко парировала она, слегка поёрзав на диване, который что-то неестественно скрипнул.
На стене часы отбивали глухие удары. Квартира казалась холодной как пространство между её новыми достижениями и старой жизнью. Анна всегда считала себя сильной, практичной и умной. Карьерный рост, стабильный доход. Коллеги поздравляли, провозглашали тосты в её честь, но потом разъехались, оставив её наедине с мебелью.
Долистала до страницы с последней фотографией. Тогда они все ещё были вместе. Алексей с шутками, дети с глазами, полными жизни. Тогда никто не вспоминал о чужих акварелях и новых медалях.
Рассудительность тонула в глухой обиде. Вернее, обиды как таковой не было — только её пепел. Ни Елену, ни детей, называвших её мамой, она не винила — разве эти люди были виноваты, что всё сложилось так, как сложилось?
Но почему в её душе теперь пусто?
Самые читаемые рассказы на ДЗЕН
Всем большое спасибо за лайки 👍, комментарии и подписку ❤️.
С уважением, Владимир Шорохов ©