Один раз их дружба чуть не оборвалась. Люся имела глупость спросить Марину об отце и матери. Казалось, ну что в этом такого? Просто интересно, почему Маринкин папа не возвращается из своей командировки? Ведь, говорят, что такие командировки очень престижные. И слова «привез из загранки» повторяют с таинственным придыханием, с гордостью! А у Марины и ее бабушки очень скромная жизнь. И никто ничего им не привозит «из загранки». Во всяком случае, Люся не видела у подружки заграничных пеналов с яркими ручками, как, например, у Светки Маркошки, которой тетя подарила сказочный пенал и фантастическую вещь — огромный набор фломастеров, пахнувших жвачкой «Бубль-Гум». Не было у Маринки белоснежных кроссовок «Адидас», как у той же Маркошки. И чудесных резиновых, на ощупь мягких и даже тепленьких пупсов в миниатюрной колясочке у Марины не было. Значит, она врет все про папу?
И вот Люся, когда Маринкина бабушка отсутствовала дома, задала подружке такой вопрос.
— Ты не думай, я ничего такого. Просто… Почему твой папа так ни разу не приехал даже? — Люся покраснела, запоздало поняв, что зря завела дурацкий разговор.
Маринку она никогда не видела такой. Та вспыхнула, сверкнула глазами, порывисто соскочила с уютной оттоманки, где они только сейчас рассматривали большую книжку-раскладушку: раскрываешь такую книгу, и рисунки поднимаются перед глазами, становясь объемными: царства-государства, Иван-Царевич мчится на сером волке или Баба-Яга погоняет ступу метлой.
Она вдруг распахнула антресоли шкафа и рывком выгребла оттуда шуршащие пакеты, посыпавшиеся с мягком стуком на пол.
— На! Смотри, дура, если это так для тебя важно!
Люся не решилась раскрывать свертки, но поняла — в пакетах много чего необычного. Того, чего нет в СССР и в помине не было. И да — нарядная упаковка фломастеров, повредившись от удара, раскрылась, и чудо-фломастеры рассыпались на потертом коврике.
Почему же вся эта красота так далеко запрятана? Чего стесняться? Не ворованное же? Папа привез! Гордиться надо!
— Все это — чушь! Понимаешь? Чушь! Барахло! Дрянь! А мы, как папуасы, готовы Родину продать из-за этой дряни! И не надо мне ничего! Проживем с бабушкой как-нибудь! Он мог бы и сам хоть раз приехать! Хотя бы один разок! А он предал меня, бросил! Мать бросила и предала, и ЭТОТ предал!
Маринка спрыгнула с табурета и упала на оттоманку, откинув книжку-раскладушку в сторону. Она глухо плакала, спрятав лицо от Люси. Худенькие лопатки Маринки сотрясались от плача.
Люся не могла и слова вымолвить от ужаса. У любимой подруги такая страшная трагедия, глубин которой невозможно было понять и принять! Это точно! Разноцветные тряпки и фломастеры совсем не нужны, когда тебя не любят родители! Не любят и совсем не хотят видеть! И, главное, мама! Люся думала, что мама Марины умерла. А она не умерла — она БРОСИЛА дочку. Бросила, наверное, когда Маринка была совсем малюсенькой, в пеленочках и плакала горько и надрывно…
Люде так пронзительно жалко стало Маринку и бабушку Елену тоже, что она, не выдержав душевной муки, кинулась обнимать и целовать подружку, не в силах ей чем-нибудь помочь. Этому никогда не поможешь. Остается только смириться и гордо «нести свой крест» (так часто говорила Люсина бабушка).
Отплакавшись и успокоившись, Маринка умылась на кухне и вытерла лицо махровым полотенцем. Она поставила чайник, насыпала в симпатичный заварочный чайничек ароматной заварки и залила кипятком.
Потом они молча пили чай из тоненьких чашечек. Красивая посуда была еще одной слабостью Елены Петровны. Слабость эту Люся тоже не понимала: зачем наливать борщ в супницу, когда можно прекрасно пользоваться кастрюлей? Вот же она — рядом. Поел, убрал кастрюлю в холодильник, да и ладно. А тут получается ненужная суета. Да еще и мыть потом. А если разобьется?
Посуда Елены Петровны, все эти занятные вещицы, отличалась от посуды обыкновенных людей тем, что не стояла за стеклом в серванте, как в музее. Из посуды Елены Петровны ели и пили. Всегда. В будни и праздники.
— Не богатство отображает внутренний мир человека, — говорила Елена Петровна, — а его культура! Уважающий себя гражданин никогда не будет есть из деревянной плошки или мятой миски! Он будет пользоваться красивой посудой. Иначе, для чего она нужна? За стеклом стоять? Какое убожество и нравственная скудость! Пусть в этой посуде будет простая полба или юшка из рыбьих головок, но человек съест свою скромную пищу с достоинством! С уважением к самому себе и окружающим!
Эти слова Люся запомнила на всю жизнь. И потом, став взрослой, никогда не позволяла ни себе, ни домашним питаться из бог знает чего. И Люсин стол всегда выглядел нарядно и празднично, даже если в красивых тарелках была картошка и соленые огурцы.
— Никому не говори про сегодняшнее, хорошо? — попросила Людмилу Марина. — И пойдем уберем весь этот хлам обратно в шкаф, чтобы у бабушки вопросов не возникало.
Девочки успели с уборкой точно к приходу Елены Петровны. А потом тихо разошлись. Люся проплакала весь вечер. Про то, что Марина могла бы и подарить ей что-то из ненужных вещей, например, фломастеры, даже не подумала. Очень не хотелось ей быть продажной «папуаской», лучше пусть мама, папа и бабушка будут живы и здоровы. И пусть они никогда не разлюбят свою дочку!
***
Годы летели, взрослели девчонки, старела Елена Петровна. К ней прицепились сердечные болезни, и она часто пропадала в больнице. Люся в то время частенько ночевала у Маринки. Близились выпускные экзамены, нужно было много заниматься. Вместе они корпели над билетами, вместе варили обед для бабушки и для себя. Марина умудрялась раздобыть на рынке нежную телятину или курицу, из которой крутила котлеты, чтобы приготовить их на пару.
Денег катастрофически не хватало. Отец Марине почти ничего не посылал. Не было смысла на него надеяться — осел, наверное, в своей Германии. После падения СТЕНЫ и последующего развала СССР все в жизни народа изменилось радикально. Наверное, отец Марины отрекся от родственников. Зачем они ему?
Марина старалась на эти темы не распространяться. А Люся ничего не спрашивала. Сейчас всем плохо. Все выкручивались как могли. Ее родители после сокращения работали сторожами, давились в очередях за продуктами, считая каждую копейку. В домашнем меню появились новые «деликатесы» типа «холодца из куриных лапок». Не ножек, голеней или окорочков, а именно страшненьких когтистых лапок. Мама вываривала их до мягкости, опускала в бульон лавровый лист, перец и бульонный кубик, а потом, выпотрошив лапки, заливала все получившимся наваром и ставила остужаться. Получалось неожиданно вкусно.
Или картошка, например. Она тушила ее с куриными шеями. И все ели с удовольствием.
Марина, в отличие от Люсиных родителей, имела собственное ремесло. Не зря бабушка ее учила. Она перешивала старые вещи обнищавших клиенток на ультрамодные новые. Платили нормально. Правда, чаще — продуктами. А такая плата в те времена ценилась выше — деньги обесценивались со скоростью света. Девушке приходилось горбатиться над «Чайкой» сутками. Люся ужасно боялась, что в итоге у Маринки точно появится горб. Как же она замуж выйдет?
Маринку выход замуж абсолютно не интересовал. Ее волновало здоровье бабушки. Потому она не скупилась. В блестящих судках внучка таскала Елене Петровне самое вкусное, самое лучшее. Несчастные бабушкины соседки по палате во время визитов Марины отчаянно водили носами из-под одеял. Ждали, пока внучка покинет бабушку. После та обязательно отдаст им, оголодавшим, всю свою трапезу.
Марина, вернувшись домой, скидывала пальтишко и ботинки, мыла руки, кормила Мессалину вторую (первая два года назад почила вечным сном) и вновь садилась за рабочий стол. Люся читала ей вслух ответы на экзаменационные билеты. Так и жили. Учились, работали и не ждали от жизни ничего хорошего. Даже любви.
Экзамены девчонки сдали хорошо. Люся обрадовалась несказанно. Теперь она сможет выбрать себе достойную профессию в экономической отрасли. А Марина так и не определилась. Она так и осталась для всех незаметной серой мышью, несмотря на массу талантов, скрытых от всех по непонятным причинам.
А потом случилась удивительная история!
После выпускного, когда Людмила готовилась к вступительным экзаменам, к ней вдруг вихрем влетела раскрасневшаяся Марина.
— Люська, очень мало времени! Спасай меня срочно!
Оказалось, что ее отец, ставший настоящим немцем, явился в Россию, чтобы забрать с собой Елену Петровну. И дочь, разумеется.
— Все у нас будет хорошо! ОН не виноват! Обстоятельства! — трещала Марина, непохожая сама на себя, я потом все тебе напишу!
Оставалась одна, весьма существенная проблема: Елена Петровна наотрез отказалась покидать Родину.
— Здесь родилась, здесь и умру.
Однако Марине настоятельно приказала уезжать.
— Иначе будет поздно! Погости в другой стране и сделай соответствующие выводы. Уверена, что ты вернешься домой. Когда-нибудь и у нас народ будет жить по-человечески, правда, я этого уже не увижу.
Сын целовал ей руки, умолял, просил… Тщетно. Елена Петровна была непоколебима.
Маринка просила Люсю об одном.
— Пожалуйста, не бросай бабушку одну! Присмотри за ней. Я все равно вернусь, обещаю. Хоть одним глазком… надо, Люся, понимаешь?
Разве Людмила могла отказать? Ни за что!
Вечером ожидался прощальный вечер. Люся ждала его с нетерпением. Наконец-то удастся познакомиться с таинственным немцем, отцом Маринки.
Он выглядел роскошно. И совсем не старый. Точнее, моложавый. Высокий брюнет в идеальном костюме. Прекрасные манеры, чистая, правильная речь и такие же, как у Маринки, зеленые глаза с желтыми крапинками. Он много шутил за столом, но при этом ни разу не обидел присутствующих дам: двух восемнадцатилетних козявок и немолодую женщину. Ухаживал за своими дамами, подливал в бокалы золотистое вино, пел песни мягким, бархатистым баритоном. Танцевал с Люсей.
Виктор…
Хотелось прижаться к его груди. Люся изо всех сил старалась держать голову прямо, а ее клонило, клонило… Вино действовало магически — кровь шумела в висках. Люся плохо слушала Марину и плохо соображала. Почему он такой красивый? Почему он не виделся с родными людьми несколько лет подряд?
— Почему вы не приезжали к дочке? Знаете, как она тут плакала без вас? — Люся, опьянев, улучила таки минуту, когда Виктор, галантно извинившись, ушел на кухню — покурить в форточку. Люся увязалась следом: за чайником.
Он вдруг взглянул на нее своими желтыми глазами так долго и пристально, что дыхание чуть не остановилось. Провел теплой ладонью по Люсиной щеке.
— Эх, девулька… Отчаянный, кусачий, добрый человечек… Если бы ты знала, через что мне пришлось пройти, чтобы выкарабкаться из ада, в котором я очутился. Спасибо тебе за то, что ты была рядом с ними. Наверное, тебя бог послал нашей семье. Я ведь и не надеялся, что увижу их на этом свете.
Люся вдруг схватила его ладонь и прижала к своей груди. ЕМУ все можно!
Но Виктор ласково отвел руку. Он нежно погладил Люсины волосы, улыбнулся и зачем-то уложил через плечо Люсину косу.
— Настоящая русская красавица. Нет, девочка. Не надо ломать свою жизнь пустыми страстями. Не стоит зариться на старого, гнилого уголовника. Ты слишком прекрасна для этого.
А Люся вдруг увидела, как проступило что-то иное сквозь черты красивого лица Виктора. Что-то мученическое и трагическое, но не потерявшее своей чистоты.
Людмила до сих пор помнила взгляд Виктора. Потом, через несколько лет, она увидела этот взгляд на картине Крамского. Среди бескрайних просторов каменистой пустыни сидел усталый человек, полный скорби и знания о грядущей судьбе. Сцепленные руки сидящего говорили о предстоящей муке своей и народа своего. А в печальных очах было столько доброты, столько силы, что у Люси не возникло ни малейшего сомнения — этот человек никогда не изменит, не предаст, не бросит. Этот человек умрет за великую любовь, «смертию смерть поправ».
Она простила ему все. Надо будет — еще простит. А уж за матерью такого человека будет ухаживать как за своей.
Автор: Анна Лебедева