Чёрная лента на двери покачивалась от сквозняка, напоминая о том, что случилось. Я смотрела на неё, не в силах заставить себя войти в дом. Сорок дней прошло, а я всё ещё не могла поверить, что мамы больше нет.
В голове крутились обрывки воспоминаний: вот она хлопочет на кухне, помешивая свой фирменный борщ, вот развешивает бельё во дворе, напевая любимую "Рябинушку"...
Тяжёлая дверь скрипнула – я вздрогнула. На пороге появилась Ольга, моя младшая сестра. Раньше она никогда не приходила без звонка.
– А, Надя! – В её голосе прозвучали какие-то новые, незнакомые нотки. – Хорошо, что ты здесь. Мы с Ваней как раз хотели поговорить.
Я почувствовала, как холодок пробежал по спине. "Мы с Ваней" – это звучало как-то... угрожающе. Брат и сестра в последние годы редко общались, только по праздникам или когда им что-то было нужно.
В старой маминой кухне всё оставалось таким же, как при ней: пожелтевшие занавески с мелкими цветочками, которые она так и не успела поменять, старенький буфет с треснувшим стеклом, где хранился парадный сервиз. Только теперь за столом, где обычно мама разливала чай по чашкам, сидел Иван – прямой, официальный, в каком-то неуместно дорогом костюме.
– Присаживайся, сестрёнка, – Ольга подтолкнула меня к стулу. – Нам нужно обсудить серьёзные вещи.
Я опустилась на краешек стула, чувствуя себя странно неуютно в собственном доме. В воздухе повисло что-то тяжёлое, душное, как перед грозой.
– Надя, – начал Иван, постукивая пальцами по столу, – мы тут с Олей подумали... Дом большой, старый. Тебе одной он ни к чему. Правильнее будет продать его и поделить деньги. По справедливости.
"По справедливости..." Это слово прозвучало как пощёчина. Я посмотрела на знакомые до последней трещинки стены, на старые фотографии в рамках – вся наша жизнь была здесь. Последние пятнадцать лет я жила с мамой, ухаживала за ней, когда начались проблемы с сердцем. А они...
– Что значит "поделить"? – мой голос прозвучал глухо, будто чужой.
– Ну как что? – Ольга всплеснула руками. – Мы все дети! Каждому по трети – вот это и будет справедливо.
Справедливо... Они даже не были на последнем мамином дне рождения. Иван прислал открытку по WhatsApp, а Ольга просто забыла – "закрутилась". А теперь говорят о справедливости.
Я встала из-за стола, чувствуя, как дрожат колени.
– Мне нужно подумать, – только и смогла выдавить я.
– Думай, – Иван поднялся следом, одёргивая пиджак. – Но не затягивай. Рынок сейчас хороший, дом можно выгодно продать.
Они ушли так же внезапно, как появились, оставив меня одну в затихшей кухне. Только тогда я заметила, что на столе осталась какая-то бумага – глянцевый буклет риэлторской компании. Они всё уже решили. За меня. Без меня.
Я опустилась на мамино любимое кресло у окна, то самое, где она любила вязать по вечерам, и впервые за сорок дней позволила себе заплакать. Не от горя – от обиды и злости. Неужели вот так просто можно перечеркнуть всю нашу жизнь здесь? Превратить дом, полный воспоминаний, в цифры на банковском счёте?
За окном медленно темнело, а я всё сидела, глядя на качающуюся на ветру чёрную ленту. Что-то подсказывало: это только начало.
Утро началось со звонка Ольги. Я как раз заваривала чай в мамином любимом чайнике с розами по бокам – он немного потрескался от времени, но выбросить рука не поднималась.
– Надя, ну что надумала? – Голос сестры звучал притворно-ласково, как у врача, уговаривающего ребёнка на укол. – Мы вчера с риэлтором говорили, она готова приехать хоть сегодня...
– Оля, – я старалась говорить спокойно, хотя внутри всё дрожало, – дом принадлежит мне. По закону. Мама оформила его на меня ещё пять лет назад.
В трубке повисла тяжёлая пауза.
– Что значит "на тебя"? – Голос сестры зазвенел, как натянутая струна. – А как же мы? Мы что, не дети? Не имеем права?
– Имеете, – я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. – Но мама сама так решила. Я жила с ней, ухаживала...
– Ах, ухаживала! – Ольга перешла на крик. – А мы, значит, такие плохие! Думаешь, я не знаю, как ты её настраивала против нас? Манипулировала, пользовалась тем, что рядом?
Чашка в моей руке задрожала, чай выплеснулся на скатерть, расползаясь уродливым пятном.
– Я никого не настраивала, – мой голос сел до шёпота. – Просто была рядом, когда нужно.
– Знаешь что? – В интонациях сестры появилось что-то змеиное. – Мы это так не оставим. У нас есть юрист, хороший юрист. Он говорит, сделку можно оспорить...
Телефон выскользнул из вспотевшей ладони, глухо ударился об пол. Я смотрела на расползающееся по скатерти пятно, и мне казалось, что это не чай, а моя жизнь растекается, теряет форму, превращается в бесформенное тёмное нечто.
Вечером появился Иван. Без стука, без звонка – просто вошёл, позвякивая ключами.
– Вот что я нашёл, – он положил на стол пожелтевшую папку. – Старые долги мамы. За ремонт крыши, за газовый котёл... Всё на общие деньги делалось. А значит, дом – общее имущество.
Я смотрела на брата и не узнавала его. Куда делся тот Ванечка, который защищал меня в школе от хулиганов? Который плакал у меня на плече, когда от него ушла первая жена?
– Ты правда готов судиться? – спросила я тихо. – Из-за денег?
– Не из-за денег, – он отвёл глаза, – из-за справедливости.
Это слово снова резануло по сердцу. В их устах оно звучало как приговор.
На следующей неделе начался шёпот. Соседка баба Валя передала: Ольга рассказывает всем, что я "обобрала родных братьев-сестёр". Двоюродная тётка позвонила со словами: "Как не стыдно, мать в гробу переворачивается!" А потом пришло сообщение от Ивана – фотография какой-то бумаги с печатями. "Последний шанс решить всё мирно," – писал он.
Вечерами я сидела в маминой комнате, перебирая старые фотографии. Вот мы все вместе на даче – загорелые, счастливые, улыбающиеся. Вот Ольга в выпускном платье, Иван с первым сыном на руках... Куда всё это делось? Когда деньги стали важнее памяти?
А потом я нашла его – старый мамин дневник в выцветшей клеёнчатой обложке. И поняла: пора прекращать прятаться. Пора сражаться.
В дверь снова позвонили. На пороге стояли они оба – Иван и Ольга. С папками, с какими-то бумагами. Готовые к бою.
– Проходите, – сказала я спокойно. – Нам действительно нужно поговорить.
Мы сидели за тем же столом, что и в день их первого визита. Только теперь я чувствовала себя иначе. Мамин дневник лежал передо мной – потрёпанный, с загнутыми уголками страниц, хранящий столько невысказанных слов.
– Прежде чем вы начнёте размахивать своими бумагами, – я говорила тихо, но твёрдо, – я хочу, чтобы вы кое-что услышали.
Иван нетерпеливо постучал пальцами по столу: – Надя, мы не за этим...
– Помолчи! – Я впервые за много лет повысила голос, и он осёкся, удивлённо моргая. – Теперь моя очередь говорить.
Дрожащими пальцами я открыла дневник. Почерк мамы – такой родной, с характерным наклоном влево, с забавно выведенными хвостиками у букв...
"2 марта 2018 года. Сегодня снова болело сердце. Надя не спала всю ночь, сидела рядом. Я видела, как она украдкой вытирала слёзы, думая, что я сплю. Ванечка обещал заехать на выходных, но позвонил – важная встреча. Оленька... даже не спросила, как я..."
Ольга дёрнулась, но я продолжала читать.
"15 апреля 2018 года. Надя уволилась с работы. Сказала – временно, пока мне не станет лучше. Я же вижу – насовсем. Где же я так нагрешила, что одна дочь жертвует всем ради меня, а другие дети даже трубку не берут?"
Голос предательски дрогнул, но я справилась:
"10 июня 2018 года. Решено. Завтра иду к нотариусу. Дом будет Надин – единственное, чем я могу отблагодарить её. Знаю, Ваня с Олей не поймут. Но они давно живут своей жизнью. А Надя... она отдала мне свою."
В кухне повисла тишина – такая густая, что, казалось, её можно было потрогать руками. Где-то на улице громко засмеялись дети, промчалась машина, просигналив кому-то. А мы всё молчали.
– Ты... ты специально это подстроила, – Ольга привстала, лицо её пошло красными пятнами. – Этот дневник... ты сама его написала!
Я молча достала из дневника сложенный вчетверо лист – старый рецепт маминого пирога с яблоками, написанный тем же почерком. Протянула сестре: – Узнаёшь? Ты же столько раз просила его у мамы.
Ольга осеклась, глядя на пожелтевший листок. В глазах её что-то дрогнуло.
– А это, – я положила на стол папку с документами, – заключение врачей. Все пятнадцать лет. Каждый приступ, каждая госпитализация. Даты, когда я вызывала скорую. И где были вы – можете сами вспомнить.
Иван медленно снял очки, устало потёр переносицу: – Надя, но мы же... у нас работа, дети...
– У меня тоже была работа, – я почувствовала, как по щеке покатилась слеза. – И личная жизнь была. Только я выбрала маму. А вы выбрали себя.
– И теперь ты хочешь нас попрекать? – вскинулась Ольга.
– Нет, – я покачала головой. – Я просто хочу, чтобы вы ушли. Из этого дома. Из моей жизни. Навсегда.
Иван встал, тяжело опираясь на стол: – Ты пожалеешь об этом, сестра.
– Нет, – впервые за долгое время я улыбнулась. – Жалеть буду не я.
Они ушли – громко хлопнув дверью, бросив напоследок что-то злое и колючее. А я осталась сидеть на маминой кухне, где всё ещё пахло её любимыми пирогами с яблоками. За окном догорал закат, окрашивая старые занавески в розовый цвет.
Где-то в глубине души было больно – так больно, что хотелось кричать. Но вместе с болью пришло и облегчение. Словно тяжёлый камень наконец-то свалился с души.
Прошло несколько месяцев. За окном шелестел октябрь, раскрашивая клён у дома в золото и багрянец.
Я сидела в мамином кресле, перебирая старые фотографии – теперь уже без той острой боли, что раньше перехватывала горло.
Звонки от Ольги прекратились где-то месяц назад. Иван пытался действовать через юриста, но быстро понял бесперспективность затеи – все документы были оформлены безупречно. Мама никогда не делала ничего наполовину...
– Надежда Петровна! – раздался с улицы знакомый голос соседки. – К вам тут девочка пришла, говорит, по объявлению!
Я улыбнулась, отложила альбом. После маминой смерти в доме стало слишком тихо, и месяц назад я решила сдать вторую комнату студентке. Объявление на остановке заметила Светочка из соседнего дома – она всегда была добра ко мне, даже когда другие соседи косились, наслушавшись Ольгиных историй.
На пороге переминалась с ноги на ногу худенькая девушка с огромным рюкзаком за плечами.
– Здравствуйте, – она робко улыбнулась. – Я по поводу комнаты... Меня Аня зовут.
Я проводила её на кухню – ту самую, где ещё недавно разыгрывались такие страсти. Только теперь здесь было светлее: новые занавески, которые я всё-таки решилась повесить, пропускали больше солнца.
– Чай будете? – спросила я, доставая мамин сервиз. Тот самый, с трещинкой на одной из чашек.
– Буду, спасибо, – Аня огляделась. – У вас так... уютно.
Я разлила чай, достала печенье. Мы говорили – о её учёбе, о городе, о жизни. И с каждой минутой я всё больше понимала, что не ошиблась. Дому нужна была новая жизнь, новые голоса, новые истории.
Вечером, проводив Аню (она въезжает через неделю), я снова села в мамино кресло. На столике лежал её дневник – я теперь часто его перечитывала, находя всё новые и новые строчки, словно разговаривая с ней.
"Дом живёт, пока в нём живёт любовь," – писала она когда-то. И была права, как всегда.
Я достала телефон, открыла последнее сообщение от Ивана. "Ты ещё пожалеешь," – писал он. Палец завис над кнопкой "удалить контакт". Один клик – и больше никаких сообщений, никаких угроз, никакой связи с прошлым...
Звонок в дверь заставил меня вздрогнуть. На пороге стояла Светочка с кастрюлькой, от которой шёл умопомрачительный запах.
– Борщ! – гордо объявила она. – По маминому рецепту. Она же меня научила, помнишь?
Я почувствовала, как к глазам подступают слёзы – но теперь уже другие, светлые.
– Заходи, – сказала я, улыбаясь. – Сейчас достану новые тарелки.
Новые тарелки я купила неделю назад – красивые, с синей каймой. Мама бы одобрила. Она всегда говорила: "Жизнь не заканчивается, доченька. Она просто течёт по-новому."
Я посмотрела на телефон, всё ещё лежащий на столике с открытым сообщением от брата. И решительно нажала "удалить контакт". Потом "удалить переписку". И наконец – номер Ольги постигла та же участь.
За окном шелестел октябрь, в кухне пахло борщом и свежей выпечкой от Светочки, а в коридоре уже стояла ваза, готовая к букету осенних листьев, который обещала принести Аня.
Дом оживал.
А вместе с ним оживала и я.
Подписывайтесь на канал! ❤️ Здесь всегда найдется что-то вдохновляющее для вас.