Начало читайте здесь. Глава 1.
Гордей, отслужив в Казахстане, приезжал домой на неделю. Крепко обнял отца; нежно, будто боясь навредить, мать, и слегка удивлённо сестрёнку Аннушку.
Повидался с друзьями, сходил на танцы, на рыбалку. Пару дней отсыпался до обеда. И отправился на Север за длинным рублём. Несколько лет работал, замерзая, отмораживая руки и ноги. Дома он видел и метели, и морозы, и лютую, пробирающую до костей, стужу. Но Север!
Север, суровый, старый, беспощадный и бессердечный дед, белобородый, узкоглазый, прищурясь, смотрел на попытки людей покорить его. Преклонить на старые негнущиеся колени. Они бурили глубокие дыры в его теле, терзали его плоть. Забивали сваи огромными машинами. Строили бараки из тонких деревянных досочек, в которых с радостью селились леминги, странные северные мышки с копытцами, чей стук ночами разносился по длинным коридорам. Такие дома и сегодня называются «деревяшки». Протягивали полосы железной дороги, всё дальше и дальше пробираясь от своих родных домов, обуреваемые слепой жаждой высосать из могучего старца кровь, силы, остановить сердце. Газ, нефть, золото были добычей людей. Рыба, олени, медведи. Им мало было своих лесов, своей рыбы, своего солнца. Люди, как муравьи, что готовились к зимней спячке, тащили и тащили всё, что могли отгрызть, оторвать, сделать своим. На какие жертвы был готов человеческий муравейник, хотел знать Север, испытывая его на прочность.
Бывало, что человека драл свирепый северный медведь, огромный, белый, невидимый в окружении толстых снегов. Бывало, что человек проваливался под лёд на своем вездеходе, и ни один Б_ог не смог бы его спасти. Бывало, человек обмораживал конечности и становился инвалидом на всю длинную, наполненную страданием, жизнь. Бывало, человек заболевал. Если он, или его доктор, быстро понимали, что Север не хочет видеть его здесь, человек возвращался домой. Не подходит вода, не подходит пища, приготовленная на местной воде. А на улице, несмотря тёплую одежду и обувь, тело покрывается волдырями и кожа лопается, будто Север не заморозил его, а обжёг своей лютой ненавистью.
Бывало и такое, что человек проваливался по случайности в пробуренную яму. А потом туда забивали сваю. Но человеку было уже всё равно, потому что он у_мер через несколько часов после падения от холода, если ему не повезло. Или у_мер сразу, от перелома шейных позвонков - если ему повезло.
Многие семьи жили в вагонах-бытовках с удобствами на улице, занавешивая окна зимой и осенью от всепроникающего холода шерстяным одеялом, а летом и весной - от издевающегося солнца, что светит не переставая полярным днём.
На железнодорожной станции Гордей познакомился с девушкой, продававшей билеты, высокой белолицей Кёрстой. Она была серьёзной; не понимала или делала вид, что не понимает сальных шуточек бородатых оголтелых мужиков. Аккуратная причёска из заплетённых волос, белая вязаная кофта, которая, почему-то сразу напомнила дом, маму, и тепло уютной кухни с доброй печкой. Воротник кофты продолжался тоненькими завязочками и заканчивался кисточками, похожими на кисточки праздничной упряжи упрямого жеребца Казбека из его полузабытого детства. Он смотрел на неё исподтишка, осторожно, не решаясь проявить свой интерес.
В первый раз он увидел её, когда они выпившей толпой покупали билеты другу Петьке. Галдели, шутили, подталкивали товарища, радуясь, что он скоро будет «на Земле».
- Потише, пожалуйста, - с небольшим акцентом произнесла девушка в окне.
Железнодорожный вокзал, наполненный шумом и гамом человеческих голосов, жил своей жизнью с восьми утра до восьми часов вечера. Запах немытых тел, смешанных с запахом алкоголя и табака не выветривался, несмотря на проникающие во внутрь клубы морозного снежного воздуха.
- Для вас всё, что угодно, - нестройным хором ответили стандартной фразой мужчины. И засмеялись, как же смешно это вышло. Месяцами живущие в одной комнате, работающие бок о бок, они научились понимать друг друга с полуслова, они думали одинаково и одновременно.
Гордей медленно снял ушанку, развязав её под бородатым подбородком, и почему-то увидел её на Вятке, в тёплый и солнечный день, облитую и обласканную со всех сторон солнцем.
Она, почувствовав пристальный взгляд, посмотрела на него. Взрослый, но не старый. Серьёзное лицо со слегка длинноватым прямым носом. Высокий лоб, открытый взгляд. Кёрста вернулась к работе, слегка тряхнув головой, будто отгоняя ненужные мысли.
Второй раз Гордей поехал с ребятами за компанию на станцию, он даже не знал, кого они провожают. Девушка со светлыми волосами сидела в своём окне, недосягаемая за стеклом и непробиваемым равнодушием. Он постоял несколько секунд на месте, развернулся и направился к выходу. Гордей не увидел ожидания, которым наполнились за секунду до этого равнодушные голубые глаза.
Так, ездил он раз за разом, сам не понимая зачем, на железнодорожный вокзал далёкого вахтового городка, где все люди были одинаково приезжие и одинаково чужие друг другу.
Они познакомились не случайно. В воскресенье, редкий выходной, Гордей отправился на знакомую станцию, которую он изучил до мелочей. Стоял на продуваемом всеми ветрами крыльце, в фуфайке с оттопыренными карманами, в каждом из которых лежало по одной банке сгущёнки с синей этикеткой. Он ждал восьми часов вечера, когда свет в приземистом одноэтажном здании погаснет, окно за окном. Когда на застывшую улицу, освещённую лужами света под фонарями, выйдут женщины, и направятся по домам.
Он знал каждый подоконник, знал, сколько шагов до единственного окна, которое он видел среди множества других. Представлял, как девушка встаёт, поправляет длинное платье, надевает пальто. Оглядывается на своё рабочее место, всё ли в порядке, не забыто ли что.
Сначала вышли две женщины постарше, обсуждая, у кого что сегодня на ужин. Как едят дети. Потом несколько девушек помоложе, перешёптываясь и обмениваясь тайными смешками о только им понятным дамских секретах. Вот появилась она.
- Здравствуйте, - с лёгким, местами тягучим акцентом, произнесла она. - я Вас узнала. Вы всё ходите, ходите, но никогда билеты не берёте. - Она поправила белую пуховую шаль, повязанную поверх каракулевой шапочки с брошью.
- Здравствуйте, - Гордей обрадовался, что девушка так легко заговорила с ним, да ещё сама. - Меня Гордей зовут, а Вас?
- Я - Кёрста, - «к» прозвучало так мягко и нежно, что Гордей побоялся бы назвать её по имени. - Вы пойдёте меня проводить?
- Да, я бы хотел Вас проводить, - мужчина надел овчинные рукавицы, подняв и опустив плечи, шагнул с крыльца и подал руку Кёрсте.
- Здесь недалеко, - девушка протянула ему розовую варежку.
Он взял женскую руку и просунул под локоть своей руки, прижимая к боку фуфайки, чтобы согреть хоть какую-то часть её. Было лунно, холодно и безлюдно.
Говорили о работе, о погоде, о том о сём. Гордей потихоньку поглядывал на неё, когда Кёрста говорила. Маленькие облачка слов выходили из её губ, растворяясь в бездонной ночи, теряясь в её черноте. На шали, что покрывала шапочку, образовался кружевной узор из инея.
- Давайте поменяем руку, от Вас так тепло, а другая моя рука совсем замёрзла, - Кёрста согнула замёрзшую руку в локте и принялась сжимать и разжимать её, заставляя кровь двигаться.
- Давайте лучше я Вам рукавицы свои отдам. Ах да, чуть не забыл. - Достав одновременно обе банки, он протянул их девушке. - Вот, в сумочку положите.
- Как воспитанная девушка, я должна бы сказать, спасибо, что Вы, не надо было, - и Кёрста присела в книксене, склонив голову набок и разведя руки, держа в одной небольшую замшевую сумочку. - Но как ужасная сладкоежка, я скажу, давайте, давайте же быстрее. Обож-жаю сгущёнку, - и легко рассмеялась.
Гордей снял рукавицы и надел поверх её пушистых варежек, взял девушку под руку с другой стороны, и засунул руки в карманы.
- О Бо_же, не может быть! Как тепло, я поверить не могу! - девушка ускорила шаг, - только теперь я поняла, насколько вся замёрзла. Мои руки, как в печке! - неуклюжей руке в рукавице она почесала нос. - Мой нос сейчас отвалится. Нам осталось перейти дорогу и свернуть во двор.
Они почти бегом преодолели остаток пути. Над деревянной дверью висел скрипучий жёлтый фонарь, раскачиваясь из стороны в сторону, будто пытаясь безнадёжным тусклым светом захватить побольше мрака.
- Ну вот, мы и пришли, - Кёрста, склонив голову, пыталась снять рукавицы одна с другой, притопывая замёрзшими ногами на месте.
Гордей помог ей, радостный от того, что стоит напротив неё и видит в полумраке её белое лицо с трепещущими тенями на щеках, отбрасываемыми длинными ресницами.
- Спасибо, мне так было теплее, - Кёрста не переставала притопывать. - я пошла. А Вы ещё придёте на вокзал?
- Я приду, - Гордей надевал рукавицы, стремясь застать хоть на минуту её ускользающее тепло. - Только теперь не знаю, когда у меня получится.
- А Вы всегда такой бородатый ходите, даже «на Земле»? - она варежкой указала в направлении его бороды.
- Нет, дома я не ношу бороду, - Гордей улыбнулся, и она увидела его улыбку, несмотря на растительность на лице.
- А фотография есть? Я бы хотел посмотреть на Вас, другого.
- Я посмотрю, но вроде нет, - Гордей понимал, что нужно расставаться, что девушка замёрзла, но так не хотелось отпускать её.
- Вы замёрзли совсем, - глаза Гордея устремились вверх, на окна, озарённые тёплым светом, пытаясь угадать, какие из них принадлежат ей.
- С другой стороны, - глаза девушки на обращённом вверх лице поймали отсветы оконной теплоты.
- Что с другой стороны? - спросил Гордей.
- Мои окна с другой стороны, - милая улыбка мелькнула на губах на мгновение, и она снова стала серьёзной. Идите обратно, как пришли. Только не торопитесь. Я Вам из окна помашу.
Мужчина открыл дверь в недлинный освещённый коридор с видневшейся лестницей в конце, смотрел несколько секунд, которые показались ему вечностью. Несмотря на пальто, шаль и валенки, Кёрста двигалась легко и быстро. Он видел стройный силуэт и круглые пятки обуви, мелькавшие из-под подола пальто, прихваченные светом скупой лампы. «Похоже на фильм,»- почему-то подумал Гордей. - Она вся похожа на фильм.»
Кёрста жила в деревянном двухэтажном доме, где была на манер наших малосемеек, одна кухня на этаж. Она жила вдвоем с немолодым отцом, притворно-весёлым и говорливым. Андрис так много разговаривал и так часто пытался шутить, что казалось, прекрати он свою болтовню, ненароком выболтает какой-то очень важный секрет. Только по ночам, когда ни один человек не мог видеть его лица, рот его расслаблялся, становился безвольным и по-бабьи жалким. Глядя в обнажённую узкую полоску окна, что не могло закрыть шерстяное одеяло, он видел звёзды. Далёкие и равнодушные, как образ его красавицы-жены, что умерла при родах. Прошло двадцать с небольшим лет, и черты любимой женщины он помнил только по фотографии, пожелтевшей по краям от его частых прикосновений. Он брал фото в руки, приближал к близоруким глазам, и всматривался, всматривался, до болючей рези. Андрис смотрел на некогда любимые черты как на картинку из журнала, или фото в парикмахерской. Он не знал этих людей. Не знал, как они смеются, как они едят, как разговаривают. Точно также он забыл свою жену. Андрис уже не представлял, как она поворачивается вокруг себя в тёплый сентябрьский день, узнав, что беременна. Как она гладит его лоб, брови, обводит маленьким нежным пальчиком его губы, чтобы затем покрыть всё его лицо поцелуями, нежными, как весенний ветер-проказник. Андрис смотрел на дочь, надевающую пальто перед выходом, поправляющую воротник, смотрящуюся в зеркало, чтобы проверить, всё ли в порядке. И, как будто, бездарно пытался перерисовать картину гениального художника. Оживить свою жену в своих воспоминаниях, воскресить её, ускользающую, в застенках своей памяти.
Так получилось, что Андрис боялся огорчить дочь. Как будто каждая слезинка дочери может потревожить усоп_шую жену. Со временем к его лицу прочно пристала маска весельчака и балагура, и если спросить Кёрсту, она бы сказала, что отец никогда не бывает грустным.
- Папа, я пришла, - Кёрста принялась раздеваться, сняв валенки, поставила их на батарею.
Отодвинула одеяло и плотную занавеску, найдя глазами фигуру по д окном, улыбнувшись, махнула ему.
- Мейта (дочь), я что-то приболел.
На латышском языке они оставили только несколько слов, разговаривая на русском, понемногу забывая его, свой родной.
Андрис лежал на кровати, вытянувшись, в валенках, под несколькими одеялами, укрытый сверху пледом. Натужный кашель вырвался из груди.
- Нет, тевис (отец), нет, не может быть, - Кёрста встала на колени перед кроватью. - Ещё утром всё было хорошо.
- Да, Кёрста, после обеда поднялась температура, начальник отпустил домой.
- Я сейчас чайник согрею, меня сегодня сгущенкой угостили. Пока чай пьёшь, в больницу сбегаю, - девушка потрогала влажный, покрытый бессильной испариной, лоб.
Вскипятила чайник, принесла его в комнату к отцу, что была и гостиной, поставила на железную подставку, состоящую из нескольких сваренных между друг другом колец. Кёрста никогда не обращала внимания раньше, как крепко колечки держатся друг за друга, что их невозможно разъединить, и они не смогут быть по отдельности. Налила в кружку кипяток и наскоро запаренную заварку, не успевшую отдать весь свой коричневый цвет и терпкий аромат. Вскрыла банку с синенькой этикеткой консервным ножом, налила густое содержимое в стеклянную прозрачную вазочку. Поставила стул рядом с кроватью отца, аккуратно постелила кухонное полотенце с жёлтыми краями. Помогла отцу подняться, подоткнув подушку под спину в тёплом вязаном полосатом жилете. Поставила чай и вазочку со сгущёнкой, дала в руку большую ложку.
- Сможешь сам, тевис? - Кёрста хотела немедленно сорваться с места, бежать в больницу, звать на помощь, но терпеливо ждала, когда отец ответит.
- Смогу, мейта (дочь), смогу.
- Всё, я побежала, скоро буду, - на ходу запрыгивая в валенки, покинувшие тёплое место и готовые снова встретиться с непогодой, накидывая сверху пальто, и засовывая варежки в карманы, девушка побежала в больницу.
Она не чувствовала стужи, не чувствовала, что задыхается. Больница встретила равнодушной тишиной и холодными тёмными окнами. Надежда была только на хирургическое отделение. Полная заспанная медсестра на посту дежурным голосом спросила:
- Куда без халата?
- Дежурный врач, мне нужен дежурный врач, - Кёрста натягивала халат поверх пальто, пытаясь прорваться туда, где может находиться доктор.
- Ты что, не слышишь? Уши отморозила? - нехотя поднимаясь со стула, медсестра двинулась навстречу взволнованной девушке. - Говорю тебе, нет врача сегодня. Завтра приходи, - нащупав очки в кармане халата, водрузила их на красный нос, желая разглядеть вошедшую.
- У меня отец заболел, кашляет. На простуду похоже. Может, дадите какое лекарство? - Кёрста не теряла надежды. - Ну Вы же медсестра, помогите, пожалуйста!
- Вот именно, медсестра. А ты уже, гляжу, диагноз поставила? А, может, у него чахотка? Или ещё что? Доктор не смотрел, а я тебе микстуру подавай? - Возвращаясь обратно на место и перебирая бумаги на столе в знак своей важности, бубнила медсестра. - Всё, я сказала. Завтра с отцом. - Как строгая директриса, закончила она.
Кёрста шла домой, старательно перебирая непослушными ногами. Ветер дул в лицо, с насмешкой кидая острый снег. Что делать? Страшно за отца. У него такой кашель!
Девушка осторожно вошла в комнату. Отец спал, откинувшись на подушку. Таким его лицо Кёрста не видела никогда. Он был похож на чужого человека, незнакомого, который случайно оказался здесь. Девушка переоделась, поставила обувь сушиться. Достала барсучий жир. Сняв с отца шерстяные носки, растирала его ледяные ступни, пока они не стали горячими. Во сне отец начинал кашлять и просыпался. Казалось, его глаза не видели ни лампы под зелёным абажуром, ни узкую щель темноты, коварно пробиравшуюся в окно и несущую с собой холод и мрак. Ни испуганное лицо дочери, удивлённой внезапной переменой.
Керста ночью не спала, иногда погружаясь в забытье. Перед глазами проплывали то лицо Гордея, то лицо медсестры, но чаще всплывал длинный узкий коридор с голыми высокими окнами, высматривавшими свою бессильную добычу.
На следующий день Андриса положили в больницу. Через неделю он у_мер, несмотря на улучшение за пару дней до сме_рти, усилия врачей, старания дочери и не очень пожилой возраст.
Мужчины с работы помогли организовать по_хороны. Кёрста положила в г_роб тёплый вязаный жилет, в котором она запомнила отца.
«Чтоб тебе не холодно было, тевис, не холодно там» - шептали бледные губы.
Цветка, что должно положить на грудь у_сопшего, в далёком северном городке не было, и Кёрста положила брошь с нежной голубой незабудкой. Отец говорил, что она осталась от матери.
Девушка стояла, слушала речи о своём отце, и не могла понять, почему так долго и безразлично говорят они? Ведь они, эти чужие люди, едва знали его, её отца?
Женщины организовали обед, и Кёрста не могла понять, почему люди едят и пьют в столовой. Их по началу горестные лица утрачиваю печаль, становясь розовыми, улыбчивыми, а глаза блестящими.
Её душа будто оставила её тело. Она хотела кричать, но не могла. Она хотела сбросить еду со стола, ведь еду, как и горе, могли разделить с ней только самые близкие люди. А таких людей у неё больше нет, она осталась совсем одна.
Гордей, увидев её, едва узнал девушку. Погасший взгляд, безвольно опущенные плечи. Она брела рядом с ним по чужой улице чужого города, с трудом переставляя ноги.
- Кёрста, что случилось? - Гордею казалось, что жизнь упорхнула, оставив девушке лишь свою прозрачную тень.
- Тевис... Отец... умер, - и упала на грудь Гордея.
Через несколько месяцев Гордей отправил домой телеграмму, что приедет с невестой. Вера ждала сына, понимая, что мальчик давно перестал быть мальчиком, стал мужчиной, и покинул родное гнездо. Но сердце матери заходилось ночами от радости ожидания, надежды, что он всё такой же, внимательный, добрый и заботливый.
Её Гордеюшка!
Продолжение здесь Глава 72
Приношу извинения за позднюю публикацию, некоторые семейные события внесли свои коррективы.
На ваши комментарии к сегодняшней и вчерашней статьям отвечу обязательно. Спасибо за понимание и терпение!
С уважением, Оксана, дочь Лале.