Начало читайте здесь Глава 1
Наталья вышла из комнаты и вернулась с небольшой куколкой в руках. Длинненькие руки и ноги, маленькие закруглённые туфельки, похожие на аккуратные калоши, можно было снять. Волосы были длиннее и красивее, чем у Аниной куклы.
- Доченька, откуда она у тебя, - мягко спросила Вера.
- Мне её тётя Надя подарила. Она малиновое варенье попросила. У нас же много. Я из кладовки одну баночку ей отдала, а она мне куколку подарила, - протянутая с новой игрушкой рука в нерешительности замерла посередине пути от дочери к маме.
«Не может ведь она её забрать, - пронеслось в голове Наташи. - Конечно, не может. Она добрая, жалеет нас всех.»
Вера была добра ко всем. Ко всем, кроме себя. Она прекрасно понимала, чем это обернётся для дочери, когда куклу увидит отец. И предпочла сама отнять игрушку у Наташи.
- Натусь, мы не можем принимать такие подарки. Не стану врать тебе, говорить, что купим тебе такую. Ты уже взрослая девочка, пойми, пожалуйста, нельзя так. - Вера поднялась со стула, награждённого спинкой из смирившихся прутьев, и протянула руку, на мгновение мелькнув запястьем из выцветшего рукава синего платья с белыми цветами.
Девочка покорно вложила неслучившуюся мечту в обычно дающую, но не забирающую руку матери.
«Зато отец не узнает» - повторяла про себя Вера, пытаясь не выпустить слёзы наружу.
Страшен его молчаливый гнев. Как будто воздух в доме меняется, становится тяжёлым, налитым не_навистью, злобой. Вдыхать такой воздух невозможно, лёгкие сопротивляются. Хочется выйти во двор через сени, где висят хомуты, уздечки, дуги, наполняя их запахом лошадиного страдания. Во двор, где в голубой вышине замерли задумчивые облака, по белым плоским камням бегают глупые куры, не поделившие червяка, и на заборе важно восседает хозяин-петух, готовый с минуты на минуту загнать куриц в сарай, а солнце - за горизонт.
Но семья будто обречена. Будто связана невидимой нитью, и каждый пытается заняться своим делом, тихо, бесшумно, будто признавая свою никчёмность перед Самим. Всё длится до тех пор, пока Сергей, шумно выдохнув и взяв трубку с кухонного подоконника, не выходил покурить на крыльцо.
Как и дом, крыша крыльца была покрыта шифером. Опиралась она на пару столбов, когда-то покрашенных, а сейчас облезших и являвших миру растрескавшиеся морщины прожитых лет. На них были и следы от проволоки, натянутой от столба к стене дома. Летом на них болтались половые тряпки. Раскачиваясь на сквозняке сами, они раскачивали проволоку, которая с упорством вгрызалась в тело столба, как уздечка, висевшая в сенях, вгрызалась в лошадиную морду. Под крышей проходил жёлоб, по которому летняя дождевая вода громкими струями скатывалась в стоявшую на земле колоду. Или неспешными тяжёлыми каплями, признавая неизбежность поражения, устремлялась вниз.
Сергей выходил во двор, вдыхал летний воздух, наполненный ароматами скошенной травы, опавших яблок и цветущей полыни. Забивал трубку и курил, устроившись на чурбане, положа ногу на ногу.
Как бы ни казалось это странным или смешным, наследственность его оказалась непобедима в его потомках, живущих сегодня. На толстущей железной проволоке, натянутой в огороде, в тёплое время сушилось бельё. В июньскую жару, когда дом прибирают с потолка до пола, готовясь к Сабантую, выносят просушить и выхлопать зимнюю одежду, эта проволока выдерживала ассорти из одеял и подушек, а после шуб и пальто.
На лоджии тоже была натянута толстенная проволока для сушки белья. Попытка снять её и заменить на аккуратную верёвочную сушилку, рассматривалась, как государственная измена. Это было после.
А пока Сергей сидел, курил молча, и ждал, когда выйдет его Вера. Положив сзади руки на сутулые плечи, она наклонялась и целовала его в голову.
- Будет, Серёженька, будет. Ну что такого, дети же они, - приговаривала жена, перебирая курчавые пряди некогда русых густых волос, и призывая к снисходительности мужа.
Эта мимолётная и будто нечаянная ласка отзывалась в нём нежностью и щемящей тоской по их молодости, когда будущее было далёким, неясным, и верилось в его неизбежное счастье.
- Ладно уж, - поправляя воротник рубахи, будто возвращая волосам прежнюю неряшливость и не нуждаясь в ласке жены, ворчливо говорил Сергей.
Вот скрипнула обитая чёрным дермантином дверь, размеченная шляпками гвоздиков на повторяющие друг друга треугольники.
Муж заходил в кухню, доливал воды в самовар, включал его в круглую розетку над столом. Вдвоём они пили чай с вареньем и баранками или сухарями, или с сахаром вприкуску. За окном раздавался хор вечерних сверчков.
«Какая она у меня хорошая, - думал Сергей и с благодарностью смотрел на неё. - Столько вынесла. Не сломалась. Согнулась немного только.»
Дети собирались спать. Девочки в дальней комнате, затянутое летом марлей окно которого выходило в тенистый палисадник. Парни через стенку, двое на кроватях, один на раскладушке. Комната была небольшая, с полками на стенах и одним письменным столом. Двое садились с обеих сторон, третий читал, пока братья не закончат с уроками. Ребята не ссорились по пустякам и не доставляли хлопот родителям. Росли, заступаясь друг за друга на улице и уступая друг другу дома. Помогали матери, чем могли. Пололи картошку, собирали жуков. В огороде густо-густо разрастался мак. Дети смотрели на фиолетовые лёгкие юбочки и зеленеющие коробочки с ожиданием. Ведь когда они станут серо-коричневыми, сухими, можно будет натрясти в ладошку чёрные маслянистые семечки из нескольких домиков, и отправить в рот, жмурясь от удовольствия.
Наевшись досыта, можно собирать мак в стеклянную баночку, стоявшую на печи. По воскресеньям Вера «затевала стряпню». Тесто ставила простое, яйца да вода, молока и так не с избытком. Опара всегда поднималась исправно, будто прислушивалась к невнятному шёпоту Вериных губ.
Пирожки с яблоками, яйцом и луком, малиной или грибами - такие ели все.
Но таких пирожков, где тушёная капуста подружилась с маком, щедрою рукою с избытком добавленным к ней, не умела готовить ни одна хозяйка в округе.
Ребята выносили «на улицу» крупные, большие пирожки, и делились с местной шпаной, разламывая один на две части. Ели вместе, дружно, продолжая путешествие по улице, размахивая руками и смеясь набитыми ртами.
Средний сын, Гордей, был обстоятелен во всём. Он жил, как будто серьёзность его была двойная и обозначена потерей брата.
Младший, Игорь, был смешлив и весел. Ничто, казалось, не может омрачить его настроения. Ни порванные во время перелезания через забор штаны, ни полученная двойка. Белозубая улыбка и лихие кудри так же неожиданно появлялись в окне или дверном проёме.
Анечка гуляла во дворе. После дождя в старой кастрюле, что мама отдала ей, набралась вода. Присев на коленки около поленицы, в водяное путешествие она отправила резинового утёнока и сучок, что насмешливо подглядывал за ней из недавно расколотого берёзового полена. Девочка была увлечена своей игрой и не заметила, как вызывающе нарядный и важный петух медленно подбирался к ней сзади. Аня встала и потянулась за берёзовым листом, зацепившимся за чурбан. В это время от неожиданности петух вдруг вытянул шею, обрамлённую переливающимся воротником, и резко клюнул её в по_пу. Она взвизгнула и подпрыгнула на месте. Обида и ужас вспыхнули в неё, вырвавшись наружу слезами.
- Что случилось? - выбежал во двор Максим.
- Меня Петька клюнул!
- Как клюнул? - от неожиданности парень повторил свой вопрос.
- Вот так! Подбежал и прямо в зад! - держась за повреждённое место, отвечала Аня.
Максим обнял сестру и погладил её по голове. «Не плачь, не плачь, сестрёнка, - приговаривал он, - вот мы ему покажем! Иди-ка пока в дом, водички попей, умойся, успокойся.»
Аня, отряхнула руки друг об дружку, растопырив пальчики, как обычно делают это маленькие девочки, открыла дверь в сени, потянув на себя плоскую железную ручку .
Максим изловил петуха Петьку, известного своим неоправданно драчливым норовом и гонявшим даже соседского пса Альберта, и разделался с ним.
Вечером по возвращении с работы Сергея ждала наваристая уха из петуха, томлёное в печи с луком куриное мясо, настороженная физиономия старшего сына и весёлый рассказ «в лицах» младшего, изображавшего лицо пострадавшей Ани, и напрасные попытки петуха избежать плахи.
Отец семейства разозлился было, узнав новости, но общее настроение дома было весёлым, петух - надоевшим, а физиономия Игоря светилась, как лампочка, заражая всех вокруг.
Лето казалось бесконечным. Недалеко от дома, минутах в десяти ходьбы, была небольшая речка. Почти на берегу была организация «ЗаготЗерно». Огромные, как тогда казалось ребятам, баржи, подвозили зерно со всего района. Здесь же грузили песок, привезённый из карьера, для отправки по воде. Так, в маленьком городке появился песчаный пляж.
Кучи золотисто-коричневого песка возвышались почти до неба. Их было несколько, и кран грузил песок на баржу, начиная с одной. Другие послушно ждали своей нескорой очереди. Это быстро стало забавой для детворы. Речушка была небольшая, многие дети ходили купаться одни, без взрослых. Почти все хорошо умели плавать. Но как оказалось, опасность заключалась не только в этом.
До коричнева загорелый, мускулистый, с тёмными волосами, не выгоравшими даже к середине лета, Пашка, парень лет двенадцати, залезал на песчаные кучи выше всех, показывая завидную ловкость. Бесстрашный и лёгкий, по-паучьи перебирая тонкими ногами, взмывал он наверх.
- Ему бы в цирке выступать, - завидовали ребята.
В цирке никто из них, конечно, не был. Ближайший цирк был в Казани, за сто пятьдесят километров по разбитой дороге. О таком и мечтать было нельзя.
С утра около реки было свежо. Ребят купалось мало, некоторые отсыпались до обеда за открытыми окнами деревянных домов, сохранявших ночную прохладу. К обеду солнце распалялось; лучи, длинные и горячие, били в окна, в поверхность воды, казалось, в каждую песчинку на пляже. Ступать голыми ногами становилось невозможно. Странная это была радость, разбежавшись по горячущему песку плюхнуться с размаху в холодную воду реки, мутную у берега от купавшейся малышни, независимо от пола облачённую только в трусы. Кожа тотчас же покрывалась мурашками, а ноги, пытаясь покинуть скользкое илистое дно, начинали барахтаться, вынося тело подальше от берега.
И вот горячий полдень. Визг детей, шум работающего крана и проносящейся по реке лодки с мотором, посылающей гребешки волн раствориться навсегда. День прошёл как обычно. Около трёх часов купальшики потянулись по домам, съев взятые с собой варёные яйца, огурцы, кильку в томатном соусе. Допив воду из пластмассовых желтоватых фляжек. Самые стойкие держались часов до четырёх, когда вода, нагретая за день, становилась теплее пляжа, медленно и нехотя остывавшего.
Мать Пашки, вернувшись со смены, не нашла его дома. Как, впрочем, и обычно. Часов до девяти - десяти будет шлындать с друзьями. Может, забежит, кусок ржаного хлеба с вареньем стащить. Медленные сумерки заползали по улицам, захватывая дворы и обходя лужицы светящихся фонарей. Становилось темно, сын не возвращался.
Скотина прибрана, вода принесена. Что-то шевельнулось внутри, холодком толкнув в сердце. «Надо по друзьям сходить узнать, что-ли...все ли дома..» - подумала Степанида.
- Мам, пойду я, Пашку крикну, - сказала женщина свекрови, согнувшейся в углу перед висящей на тоненьких цепочках лампадкой и тёмными образами.
- Чё будет-то с ним? Иди ужо. Говорила Николе, сбалмашная, ты и есть сбалмашная. Не будет покою от тебя ни в жисть. Помолиться, и то спокойно не дашь. Тьфу на тебя. - шёпотом, будто продолжая молиться, однотонно, не выделив ни одного слова, произнесла свекровь. - Оссподи, прости душу мою грешную...»
Накинулув платок на плечи, Степанида неслышной тенью скользнула во двор. У конуры звякнула цепь, старый Шарик лениво зевнул.
Пробежав по улице, стуком в стекло возмущая хозяев, женщина с каждым пройденным домом ускоряла шаг. К концу квартала она бежала, не смущаясь прерывистого дыхания, готового вот-вот сорваться на крик. Все дома. Все, кроме её любимого Пашки. В голове крутились сбивчивые мысли, цепляясь одна за другую, не давая закончить свой ход ни одной из них.
Он ведь был не один.
Кто-то должен был увидеть
Что случилось
Не может быть, чтобы с ним
Не может быть, чтобы с ней
В последний раз её сына видели на пляже. У ребят было несколько компаний. Они будто кочевали из одной в другую. Сегодня яблоки не поделили, завтра кто-то кого-то обозвал. И вот уже одна компания не такая большая, а другая - не такая маленькая. Поэтому ребята и не заметили, когда исчез Пашка.
Отделение милиции было недалеко. Ещё с царских времён стояли вековые решётки и тяжеленные массивные двери.
- Мой Пашка пропал, - провалившиеся от ужаса глаза матери смотрели на дежурного, призывая к действию, как будто она хотела крикнуть «Ну сделайте что-нибудь!»
- Не волнуйтесь, мамаша, с пацанами где-нибудь загулял. - ровно произнёс молодой мужчина в форме.
- Не загулял он, все друзья дома, - настаивала Степанида. - Не такой он, в десять завсегда приходит.
- Может, вы поссорились? Может, разбил чего, боится домой идти? - продолжал перечислять дежурный возможные и очевидные для него причины Пашкиного исчезновения.
Женщине хотелось толкнуть его, привести в чувство. Она смотрела на него, отделённого невидимой стеной. Дежурный будто не слышал Степаниду, не понимал её слов и её бесконечно острого отчаяния. Мать посмотрела вокруг себя, будто здешняя обстановка значение. Толстые стены, решётки, двери, вытоптанные посередине каменные ступени - они видели столько людского горя, что Степанидино горе тонуло в окружающем эхе безысходности.
Устало опустилась она на узкую синюю лавку. Лавка будто говорила ей, надолго не задерживайся, посиди и иди дальше своей дорогой.
- Не волнуйтесь, гражданочка, - дежурный закурил, чиркнув спичкой, и сунул её в кучу окурков и таких же ненужных спичек в железной пепельнице. - Приходите завтра, может этот, как его...
- Пашка, - произнесла женщина, и слово это застряло у неё в горле, имя её дорогого мальчика, чьи волосы так пахли летним лугом, когда он подходил обнять её на ночь. Чьи маленькие ладошки растирала она, замёрзшие после зимнего катания на дедовых неудобных и тяжёлых деревянных санях.
- Пашка, - продолжил милиционер, выпустив кверху узенькую струйку дыма, выпятив нижнюю губу. - Знаете, где видели его сегодня в последний раз?
«В последний раз, - отозвалось эхом в сознании Степаниды, - почему он так сказал, В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ?»
- В затоне у «ЗаготЗерно», - пытаясь разорвать пелену, окружившую её разум, произнесла она.
- Ну дак там же мелко! - обрадованно заявил дежурный, облегчённо откинувшись на спинку стула. - Идите, мамаша, домой, и не волнуйтесь. Если не придёте завтра утром, значит ваш Пашка пришёл. Так и запишем. - И он хлопком закрыл коричневую кожаную папку, подавившуюся стопкой белой бумагой с галочками букв.
Милиционер подошел к Степаниде, взял её под локоть и помог подняться. Папироса нелепо приклеилась к нижней губе. Он засунул её в рот пальцами левой руки и затянулся с раздражением, показывая как ему всё надоело, и сигарета, и Степанида.
Продолжение читайте здесь Глава 58