– Нет, это какая-то ошибка! Мама не могла такого написать... Не могла оставить бабушкину брошь ей! – Наталья в отчаянии смотрела на нотариуса, сжимая в руках завещание так, что побелели костяшки пальцев. В горле стоял ком, а в висках пульсировала кровь.
– Наталья Андреевна, – нотариус Светлана Павловна сняла очки и устало потерла переносицу, – я понимаю ваши чувства, но документ составлен по всем правилам. Ваша мать была в здравом уме и твёрдой памяти, когда...
– В здравом уме?! – Наталья горько усмехнулась, резко поднимаясь со стула. – Оставить единственную семейную реликвию Варваре... Той, которая... – голос предательски дрогнул. – Вы не понимаете. Эта брошь – всё, что осталось от бабушки. Последняя память...
– Присядьте, пожалуйста, – мягко попросила Светлана Павловна. – Есть еще кое-что, что вы должны знать.
Наталья медленно опустилась на стул. За окном моросил мелкий осенний дождь, как и в тот день, когда не стало мамы. Три недели прошло, а боль все та же – острая, выворачивающая душу наизнанку. Каждое утро она просыпалась с мыслью позвонить маме, и каждый раз реальность била под дых: некому больше звонить.
– Послушайте, – нотариус подалась вперед, – я знала вашу маму много лет. Она часто приходила ко мне, советовалась... Последний год она много говорила о прошлом, о каких-то ошибках, которые хотела исправить.
– Ошибках? – Наталья вскинула голову. – Каких еще ошибках?
– Она оставила письмо, – Светлана Павловна достала из папки белый конверт. – Оно должно быть передано лично вам после оглашения завещания.
Наталья замерла. Сердце гулко забилось где-то в горле. Конверт лежал на столе между ними, храня последние слова матери. Такой простой, обычный – и такой пугающий.
– Я... я не готова, – она отступила на шаг, словно конверт мог укусить. – Не сейчас.
– Конечно, – кивнула нотариус. – Но условия завещания необходимо выполнить в течение месяца. Брошь должна быть передана Варваре Николаевне Степановой лично вами. И... – она помедлила, – есть еще одно условие.
– Какое? – выдохнула Наталья.
– Передача должна состояться в присутствии свидетеля. И этим свидетелем должна быть я.
– Но почему?
– Ваша мать настояла на этом. Она сказала... – Светлана Павловна достала еще один документ, – цитирую: "Потому что некоторые истории должны иметь свидетелей. Чтобы правда наконец вышла на свет."
Наталья почувствовала, как по спине пробежал холодок. О какой правде говорила мама?
– А если я откажусь? – её голос звучал глухо, будто издалека.
– Тогда, согласно воле вашей матери, все остальное наследство, включая квартиру, перейдет в благотворительный фонд помощи детям-сиротам.
Наталья почувствовала, как земля уходит из-под ног. Перед глазами всплыло лицо дочери: "Мам, я же смогу поступить в этом году? Ты обещала помочь с учебой...". Квартира матери должна была стать их спасением, возможностью дать Леночке образование, о котором та мечтала.
– Почему она так поступила со мной? – прошептала Наталья. – За что?
– Может быть, не "за что", а "для чего"? – тихо произнесла Светлана Павловна. – Знаете, за годы работы я повидала много завещаний. Иногда они становятся последней попыткой что-то исправить. Последним шансом достучаться до тех, кого мы любим.
Наталья молча сгребла документы в сумку. Письмо жгло руку даже сквозь кожу.
– У вас есть контакты Варвары Николаевны?
– Да, – нотариус протянула визитку. – Она живет в пригороде. У нее своя школа рисования для детей.
"Школа рисования..." – эхом отозвалось в голове. Перед глазами всплыла школьная тетрадь, исчерканная набросками: Варька всегда рисовала на полях, мечтала стать художницей. А она, Наталья, подтрунивала над подругой: "Куда тебе в художественное! Там же талант нужен..."
Талант... А ведь Варька действительно была талантлива. Просто она, Наталья, не хотела этого замечать, считая увлечение подруги блажью. Как много всего она не хотела замечать тогда...
Выйдя из нотариальной конторы, она достала телефон. Номер Варвары до сих пор хранился в контактах – тридцать лет прошло, а удалить так и не смогла. Палец завис над кнопкой вызова.
Тридцать лет назад
– Варька, смотри какая красота! – восемнадцатилетняя Наталья восторженно крутилась перед зеркалом в бабушкиной броши. Сапфир мерцал в лучах летнего солнца, рассыпая синие искры по комнате.
– Ой, Наташа, тебе так идет! – Варвара присела на край кровати, с восхищением глядя на подругу. – Прямо как специально для тебя сделана. Знаешь, я могла бы нарисовать твой портрет с этой брошью...
– Опять ты со своими рисунками, – фыркнула Наталья. – Лучше скажи, Игорь звонил?
Что-то промелькнуло в глазах подруги – быстро, почти неуловимо. Тень? Боль? Наталья не придала этому значения, любуясь своим отражением.
– Нет, не звонил, – тихо ответила Варвара.
– Странно... Он обещал сегодня позвонить. Может, ему что-то не понравилось вчера? Варь, ты же была с нами в кино, как думаешь?
– Наташ... – Варвара встала, подошла к окну. – Мне кажется... мне кажется, ты слишком много думаешь об Игоре.
– А как иначе? – Наталья счастливо рассмеялась. – Он же такой... такой особенный! И знаешь что? – она понизила голос до шепота. – Кажется, я влюбилась.
Варвара резко обернулась: – Ты уверена?
– Конечно! – Наталья плюхнулась на кровать. – Он умный, красивый, внимательный... Вчера в кино держал меня за руку, а потом...
– А можно... – Варвара запнулась. – Можно я примерю брошь?
Наталья на секунду заколебалась – бабушка всегда говорила, что брошь нельзя давать чужим. Но Варька ведь не чужая! Они с первого класса не разлей вода, все секреты друг другу доверяют.
– Конечно! – она ловко расстегнула брошь. – Только осторожно, она старинная. Бабуля говорит, это наша семейная реликвия. Ее еще прабабушке муж подарил, когда из Парижа вернулся...
Варвара приколола брошь к своему светлому сарафану, и вдруг что-то странное промелькнуло в ее глазах. Что-то такое... Наталья не успела понять что, потому что в комнату вошла мама.
– Девочки, я вам чай... – поднос звякнул у нее в руках. – Варя, немедленно сними брошь!
– Мам, ну что ты! – возмутилась Наталья. – Я сама разрешила...
– Немедленно! – в голосе матери зазвенела сталь.
Варвара торопливо сняла брошь, чуть не уколовшись застежкой. Наталья никогда не видела маму такой: бледной, с дрожащими руками и каким-то затравленным взглядом.
– Извините, тетя Вера, – пробормотала Варвара. – Я не хотела...
– Иди домой, – тихо сказала мама. – Пожалуйста, иди домой.
Когда за Варварой закрылась дверь, Наталья набросилась на мать:
– Что это было? Зачем ты так? Варька же моя лучшая подруга!
– Наташенька... – мама вдруг обняла ее, крепко-крепко. – Милая моя девочка... Береги себя. И сердце свое береги.
– Мам, да что случилось?
– Ничего, родная. Ничего... – но руки, гладившие Наташины волосы, дрожали.
А через неделю Игорь не пришел на свидание. Не отвечал на звонки. А еще через день Наталья увидела их – Игоря и Варвару – в городском парке. Они сидели на скамейке, держась за руки, и о чем-то тихо разговаривали.
Сейчас
Наталья тряхнула головой, прогоняя воспоминания. Телефон в руке требовательно напоминал о необходимости принять решение. Месяц... У нее есть месяц, чтобы встретиться с женщиной, которая когда-то разрушила ее жизнь.
Дома Наталья первым делом достала старую шкатулку, где хранились фотографии. Вот они с Варварой – первый класс, белые банты, счастливые улыбки. Девятый – обе в школьной форме, обнявшись, хохочут над чем-то. Последнее фото – за месяц до предательства. В глазах Варвары какой-то странный блеск, а она, Наталья, ничего тогда не заметила...
На обороте последней фотографии – выцветшие строчки Варькиным почерком: "Наташеньке, моей самой лучшей подруге. Пусть наша дружба будет вечной! Твоя Варька."
Внезапно в голове всплыл разговор, который она столько лет пыталась забыть.
Тридцать лет назад
– Как ты могла?! – Наталья налетела на Варвару возле школы. – Ты же знала, что я люблю его!
– Наташа, постой... – Варвара попыталась взять ее за руку. – Я должна тебе объяснить...
– Что объяснить? – Наталья вырвала руку. – Как ты крутила с ним роман за моей спиной? Как притворялась лучшей подругой?
– Все не так! – в глазах Варвары стояли слезы. – Наташенька, пожалуйста, выслушай меня! Я никогда...
– Замолчи! – Наталья отшатнулась. – Я видела вас! В парке! Ты держала его за руку!
– Я пыталась его остановить! – выкрикнула Варвара. – Он... он хотел...
– Что? Что он хотел? – Наталья рассмеялась, и от этого смеха у Варвары побежали мурашки по спине. – Признаться тебе в любви? Это у него получилось!
– Наташа...
– Знаешь что? – Наталья вдруг успокоилась, и это было страшнее крика. – Ты больше для меня не существуешь. Ни ты, ни он. Я вычеркну вас из своей жизни. Навсегда.
– Пожалуйста... – прошептала Варвара. – Твоя мама... она заставила меня...
Но Наталья уже уходила, не слыша, не желая слышать последние слова бывшей подруги. А вечером она нашла в почтовом ящике конверт. Внутри был рисунок – ее портрет с той самой брошью. На обороте дрожащим почерком было написано: "Прости меня. Когда-нибудь ты поймешь..."
Наталья порвала рисунок на мелкие кусочки.
Сейчас
Письмо матери лежало на столе, прочитанное. Наталья не пришла в себя от того, что только что прочитала. Не все поняла и не во все поверила.
– Мам, я дома! – звонкий голос дочери вырвал ее из размышлений.
– Привет, солнышко, – Наталья торопливо спрятала фотографии. – Как школа?
– Нормально, – Леночка бросила рюкзак на стул, достала из него альбом. – Смотри, что я нарисовала сегодня!
Наталья взяла в руки рисунок и замерла. С листа на нее смотрела... она сама. Только молодая, восемнадцатилетняя, с той самой брошью на груди.
– Лена... – голос дрогнул. – Откуда...
– А это я у бабушки в старом альбоме фотографию нашла, – беззаботно ответила дочь. – Представляешь, у меня даже получилось! Учительница рисования сказала, что у меня талант.
– Учительница рисования?
– Ну да, новая. Варвара Николаевна. Она такая классная! Знаешь, она говорит, что я могла бы поступить в художественную академию...
У Натальи закружилась голова. Варвара. Все это время она была рядом. Учила ее дочь...
– Давно она у вас преподает?
– Второй месяц, – Лена достала из рюкзака еще один рисунок. – А это она нам показывала свои работы. Смотри, какая красота!
На акварельном рисунке была изображена молодая женщина с сапфировой брошью. Варвара все эти годы помнила. Рисовала. Хранила в памяти...
– Мам, ты чего плачешь? – испуганно спросила Лена.
– Я? – Наталья провела рукой по щеке и с удивлением обнаружила на пальцах влагу. – Нет, это просто... От рисунка глаза устали.
– Врешь, – вдруг серьезно сказала дочь. – Ты сегодня какая-то странная. Это из-за бабушкиного наследства?
Наталья посмотрела на дочь – такую похожую на нее саму в молодости, но с чем-то неуловимо Варькиным во взгляде. В этой любви к рисованию, в этой способности видеть красоту...
– Да, милая. Бабушка оставила одно условие... – она помедлила. – Скажи, а Варвара Николаевна никогда не рассказывала о своем прошлом? О том, где она раньше жила, училась?
– Нет, – Лена пожала плечами. – Только сказала, что когда-то у нее была лучшая подруга, которая верила в нее больше, чем она сама. А потом они поссорились, и с тех пор она больше никому не показывала свои рисунки. До нас, в смысле.
Наталья почувствовала, как к горлу подступает ком. Варвара все эти годы хранила их дружбу в своем сердце. А она...
– Мам? – Лена тронула ее за руку. – Что с тобой?
– Ничего, солнышко, – Наталья обняла дочь. – Просто иногда жизнь делает очень странные повороты. Скажи... – она отстранилась, заглядывая дочери в глаза. – А ты правда хочешь поступать в художественную академию?
– Больше всего на свете! – выпалила Лена. – Но это же нереально, правда? У нас нет денег на подготовительные курсы, да и вообще...
– А если бы были?
– Что?
– Деньги. На учебу. На курсы. На все, что нужно.
Лена недоверчиво посмотрела на мать: – Ты что-то скрываешь от меня?
– Нет, милая. Просто... – Наталья глубоко вздохнула. – Просто пришло время исправлять ошибки.
Она достала телефон. Номер Варвары словно светился на экране.
– Мне нужно сделать один звонок. А потом мы с тобой серьезно поговорим.
Лена кивнула и ушла в свою комнату, а Наталья, собрав всю волю в кулак, нажала кнопку вызова.
Гудки. Один. Второй. Третий...
– Алло? – такой знакомый голос, только чуть более низкий, чем в юности.
– Варя... – имя, которое она не произносила тридцать лет, царапнуло горло. – Это Наташа.
Тишина. Только чье-то прерывистое дыхание в трубке.
– Наташа? – голос Варвары дрогнул. – Я... я знала, что ты позвонишь. Вера Петровна предупредила меня...
– Что? – Наталья похолодела. – Когда?
– Два месяца назад. Она пришла в мою школу. Сказала, что больна, что осталось недолго... – Варвара запнулась. – Просила дать уроки твоей дочери. Сказала, что это важно.
– Мама... – прошептала Наталья. – Так вот почему...
– Она много говорила о тебе, – тихо продолжила Варвара. – О том, как ты растишь дочь одна. О том, как Лена любит рисовать...
– Подожди... То есть ты все это время знала? Знала, что Лена – моя дочь?
– Да.
– И все равно взяла ее в группу? После всего, что я тебе сказала тогда?
– Наташа... – в голосе Варвары послышались слезы. – Я тридцать лет ждала возможности все объяснить. Тридцать лет носила это в себе. А когда увидела Лену... Она так похожа на тебя. Те же глаза, тот же упрямый подбородок... Я не могла отказать. Не могла снова предать.
– Предать? – Наталья почувствовала, как к горлу подступает ком. – О чем ты?
– Нам нужно встретиться, – твердо сказала Варвара. – Все эти годы я молчала, потому что обещала твоей маме. Но теперь... теперь пришло время правды.
– Когда?
– Сегодня. В семь вечера. Приходи в мою школу. Я покажу тебе кое-что... кое-что, что я хранила все эти годы.
Наталья положила трубку и только тогда заметила, что руки дрожат. Мама... Все это время она дергала за ниточки их судеб, словно кукловод. Даже после смерти продолжала вести их по какому-то одной ей известному пути.
В семь вечера Наталья стояла перед старинным особняком, где располагалась художественная школа Варвары. Сквозь высокие окна лился теплый свет, где-то играла классическая музыка.
Дверь открылась прежде, чем она успела позвонить.
– Здравствуй, Наташа, – Варвара стояла на пороге – все такая же стройная, только взрослее и с взглядом, наполненным опытом и горестями. – Проходи.
Они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. Варвара провела ее через просторный класс, где пахло красками и деревом, к небольшой двери в дальнем углу.
– Это мой кабинет, – сказала она, доставая ключ. – Здесь я храню то, что никому не показываю.
Комната была маленькой, но уютной. Стены от пола до потолка занимали книжные полки, заставленные альбомами и папками. Варвара подошла к старинному секретеру в углу, достала ключ из-под стопки бумаг.
– Знаешь, – она говорила, не оборачиваясь, – я каждый год рисовала тебя. На день рождения. На Новый год. Представляла, как ты меняешься, взрослеешь...
Щелкнул замок. Варвара достала большую папку в кожаном переплете.
– Вот, – она положила папку на стол. – Здесь вся моя жизнь. Вернее... жизнь, которую я проживала в своих рисунках.
Наталья раскрыла папку и замерла. С первого листа на нее смотрела она сама – восемнадцатилетняя, с той самой брошью. Рисунок, который она когда-то разорвала.
– Я много раз рисовала этот образ, – тихо сказала Варвара.
Наталья перелистывала страницы, и перед ней разворачивалась целая жизнь. Вот она – выпускница университета, в мантии и шапочке. Вот – молодая мама с младенцем на руках. Вот – успешная бизнес-леди в строгом костюме...
– Господи, Варя... – прошептала она. – Все эти годы...
– Я следила за тобой, – призналась Варвара. – Издалека. Твоя мама иногда рассказывала о тебе. А потом я увидела заметку в газете о твоем повышении в банке, с фотографией... И поняла, что мои фантазии были не так уж далеки от реальности.
– Но почему? – Наталья подняла глаза. – Почему ты не пришла, не объяснила?
– Я пыталась, – Варвара опустилась в кресло. – В тот день, возле школы... Я хотела рассказать тебе правду. О том, что твоя мама пришла ко мне домой. Что она...
– Что она – что?
– Что она заставила меня поклясться на иконе, что я никогда не расскажу тебе правду об Игоре. Что если я посмею заговорить с тобой – она все равно испортит нашу дружбу, пустит про меня слухи... Тогда, я испугалась ее угроз.
Наталья пошатнулась, готовясь упасть от неожиданности и переполнявшего ее волнения.
– О чем ты говоришь? Какая правда об Игоре?
Варвара встала, подошла к окну. За стеклом догорал закат, окрашивая комнату в красные тона.
– В тот день в парке... – голос Варвары дрогнул. – Я действительно встречалась с Игорем. Твоя мама пришла ко мне накануне. Она была в отчаянии, Наташа. Сказала, что должна остановить вас, пока не стало слишком поздно.
– Остановить? Но почему?
– Потому что... – Варвара сделала глубокий вдох. – Потому что существовала вероятность, что вы с Игорем... что вы единокровные брат и сестра.
Наталья почувствовала, как комната начинает кружиться.
– Что... что ты такое говоришь?
– Твой отец... – Варвара наконец повернулась к ней. – Много лет назад, еще до твоего рождения, у него был роман с матерью Игоря. Твоя мама узнала об этом случайно, но молчала все эти годы. А когда увидела, что между вами начинаются чувства...
– Нет... – Наталья замотала головой. – Нет, это какой-то бред!
– В тот день в парке я рассказывала это Игорю. Твоя мама заставила меня поклясться, что я скажу ему правду. Она не могла сделать это сама – не хотела, чтобы ты узнала об отце... А когда ты увидела нас...
– Боже мой... – Наталья опустилась на стул. – Все эти годы... Ты пыталась мне сказать?
– Пыталась. Но твоя мама... – Варвара достала еще один конверт из секретера. – Она взяла с меня клятву молчать. Сказала, что не хочет разрушать твою память об отце. Что лучше пусть ты ненавидишь меня, чем узнаешь такую правду.
Дрожащими руками Наталья развернула письмо:
"Варенька,
Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых. Я знаю, что причинила тебе много боли, заставив взять на себя чужую вину. Но я не могла поступить иначе.
Тогда, тридцать лет назад, я узнала о романе мужа случайно – нашла старые письма. Нина, мать Игоря, писала ему о своей беременности... Я не знаю, родила ли она, я не смогла это выяснить. Но когда я увидела, как Игорь смотрит на Наташу... Они так похожи, Варенька. Те же глаза, остренький, чуть вздернутый нос...
Я не могла допустить их отношений. Но и правду рассказать не могла – это убило бы Наташу, разрушило бы всю её веру в отца, в семью, в любовь. Прости, что заставила тебя стать злодеем в её глазах. Я знаю, какую цену ты заплатила за мою трусость.
Теперь, когда меня не станет, помоги ей понять. Но будь осторожна – некоторые раны лучше не бередить.
Вера."
– А что стало с Игорем? – тихо спросила Наталья.
– Уехал в Москву, как и планировал. После того разговора в парке он был в шоке. Сказал, что никогда не вернется. Я следила за ним первое время – он женился, развелся...
– Вы никогда не выяснили... правду? О его происхождении?
– Нет, – покачала головой Варвара. – Твоя мама не решилась копать глубже. А потом... потом это уже не имело значения. Главное было – уберечь тебя.
Наталья встала, подошла к окну. Сумерки окутывали город, зажигались первые фонари.
– Знаешь, что самое странное? – сказала она, не оборачиваясь. – Я ведь всегда чувствовала, что за той историей что-то кроется. Что-то большее, чем просто предательство лучшей подруги... И теперь, когда я знаю правду... – она обернулась к Варваре. – Спасибо тебе. За то, что защитила меня тогда. За то, что взяла на себя мою боль.
Наталья встала, подошла к окну. Сумерки окутывали город, зажигались первые фонари.
– Знаешь, что самое странное? – сказала она, не оборачиваясь. – Я ведь тоже не смогла тебя забыть. Все эти годы помнила, смотрела на наши фотографии...
– А брошь? – вдруг спросила Варвара. – Вера Петровна сказала, что оставила ее мне. Почему?
Наталья достала из сумки шкатулку, открыла ее. Сапфир тускло блеснул в свете настольной лампы.
– Знаешь, не сразу, но я прочитала письмо матери. Из него я поняла, что эта брошь – как проклятие нашей семьи. Не знаю верить ли в это. Она разрушила жизнь моей матери и моего отца. Похожие истории были и у бабушки… А потом, она чуть не разрушила нашу дружбу...
– И что ты предлагаешь?
– Давай избавимся от нее. Навсегда. Только нужно к нотариусу заехать, показать что я отдала брошь тебе.
Через час они стояли на мосту через городской пруд. Осеннее солнце почти скрылось за горизонтом, окрашивая воду в кроваво-красные тона.
– Готова? – Наталья достала брошь.
– Подожди, – Варвара взяла ее за руку. – Давай сначала кое-что сделаем.
Она достала из сумки альбом и карандаш, быстрыми штрихами набросала эскиз – они вдвоем на мосту, с брошью между ними.
– Теперь она навсегда останется в истории, – улыбнулась Варвара. – Но уже не сможет никому причинить боль.
Они разжали пальцы одновременно. Брошь сверкнула в последних лучах заката и исчезла в темной воде.
– Знаешь, – задумчиво произнесла Варвара, – я ведь так и не вышла замуж.
– И я после развода одна... – Наталья улыбнулась. – Зато у меня есть Леночка. Она так похожа на тебя – той, прежней. Такая же талантливая...
– Она поступит, – уверенно сказала Варвара. – У нее настоящий дар. И я помогу ей подготовиться.
– Спасибо, – Наталья крепко обняла подругу. – За все. За то, что не сдалась. За то, что хранила нашу дружбу все эти годы. За то, что простила...
– Нам обеим есть за что просить прощения, – Варвара смахнула слезу. – И знаешь что? Твоя мама, при всех ее ошибках, все-таки добилась своего – она защитила тебя от неправильного выбора. И в конце концов свела нас снова.
– Думаешь, она специально все это спланировала? Школу, Лену, завещание?
– Уверена, – кивнула Варвара. – Она была мудрее, чем мы думали. И намного дальновиднее.
Прошел год. В художественной школе Варвары появилась новая традиция – каждую субботу две немолодые женщины устраивали чаепития для учеников, рассказывая удивительные истории о дружбе, предательстве и прощении. А на стене в кабинете директора появилась новая картина – две девочки с белыми бантами, смеющиеся над чем-то своим, только им понятным. В уголке подпись: "Навсегда".
Лена поступила в художественную академию, с отличием окончила первый курс. А еще через год Варвара встретила его – мужчину своей мечты, на открытии персональной выставки Лены, куда Наталья притащила "совершенно случайно" своего коллегу.
Брошь была изолирована от людей на дне пруда. Некоторые вещи должны оставаться в прошлом, чтобы будущее могло начаться с чистого листа. Но иногда, проходя по мосту, они останавливаются и смотрят на воду, в которой отражаются их улыбающиеся лица. Теперь уже без тени старой боли.
А Вера Петровна... Что ж, может быть, она и правда все видела наперед. Ведь иногда материнское сердце знает больше, чем мы можем себе представить. И его последняя воля оказалась мудрее всех наших обид и предрассудков.