Итак, наконец, я смог нарисовать то, как я выгляжу в так называемой Чудовищной форме.
_____________
Пояснение для тех, кто тут впервые:
- Кто я? Азазель Аль-Калифа, архидемон Востока, ныне попавший в человеческое воплощение. И это, мать его, не выдумка.
- О чём моё творчество? Я пишу и рисую о реальных ангелах и демонах, Дьяволе и Боге, о тех событиях, что некогда были всерьёз; через своё творчество я стремлюсь донести людям правду о нашем мире, о мировой истории, о Звере и Святости, о Небесах и Адах, о смысле жизни и о том, что сокрыто с глаз.
- Как я узнал всё это? Я архидемон и я это Помню, а как Летописец, знаю всё обо всех. Я получаю откровения и видения, информацию извне и из памяти собственной души; и в этом я не один, ибо в сей мир угодил я вместе с Семиазой-архангелом, с коим мы всегда находим друг друга, во всех мирах: периодически мы также получаем одинаковые откровения независимо друг от друга.
- Какова моя цель? Открыть тебе, Человек, глаза, разум и сердце.
______________
Ежели честно, я долго не мог вспомнить свою чудовищную форму. Полагаю, это из-за того, что я покамест не приступил к написанию следующей книги моей серии летописей, восьмой по счёту, где в конце я должен описывать именно её, эту мою форму, проявившую себя в те времена при определённых обстоятельствах. Когда я нахожусь в процессе написания летописи, я максимально подключён к нужному ментальному каналу, из коего информация в тот момент льётся потоком, а мне остаётся лишь успевать записывать - и проживать повторно всё то, что пережил я да прожил в реальном времени тогда, за всю свою жизнь, изучать это словно бы со стороны, а также проживать, изучать да постигать жизни несметного числа иных товарищей, рогатых, пернатых, да самих Дьявола да Бога YHWH.
А покамест книга не пишется, ну никак не получалось у меня вспомнить, открыть воспоминание нужное. Да, в какой-то момент всё же возникло смутное: "кобра, огромная кобра с... руками?". Но и всё на этом. И я разумел, что это просто зачаток воспоминания, и что придёт время - и я вспомню уже конкретно.
И удивительно, но вспомнил я совершенно нежданно-негаданно, даже при условии, что не пишу покамест летопись. Да, это, впрочем, явление весьма обыденное: воспоминание или какая-то информация из Инфобанка Вселенной может шарахнуть внезапно, даже без триггеров извне: хренак! И увидел\вспомнил, в подробностях, ни с того ни с сего.
Хотя кое-что всё же, думаю, поспособствовало пробуждению данного воспоминания. Перед этим меня кое-что привело в крайнюю степень гнева. Не буду говорить, что именно это было; а ярость моя пожирала меня изнутри, и хотелось разорвать на части мерзость, которая посмела вякнуть мне кое-что самонадеянное да поганое, однако мерзость та была чрез многие города от меня, и физически я ничего не мог с этим сделать. Потому пришлось сидеть и сгорать в поту да жаре всеобъемлющего Гнева - пусть не могущего быть выплеснутым наружу, но, всё одно, сладкого, приятного, дичайше комфортного для меня Гнева, ибо, как я писал в одной из своих песен (музыка и текст готовы, остался лишь вокал):
"Кроме Ярости,
Всепожирающей Ярости,
Всеразрушающей Ярости,
Ежели что не по-моему;
В Ярости,
Жгуче безжалостной Ярости,
Зверски оскаленной Ярости
Мне хорошо и спокойно"
А когда Гнев схлынул да я сидел и уже просто размышлял о чём-то отстранённом, или же просто сидел, особливо ни о чём не думая да находясь в ощущениях (к сожалению, не помню точно), - фигак! Без причины, без триггера извне, просто внезапно да из ниоткуда на меня обрушилось видение, а то есть, пробудилось воспоминание, как обычно резко да неожиданно, и перед глазами - картина моего собственного лика, лика моей чудовищной формы. То бишь, туман рассеялся, и я полностью да чётко увидел, как я в этом "режиме" выгляжу. И радости моей не было предела! Такой подарок да так внезапно! Ведь я подумывал, что увижу это лишь при написании конкретного события в летописи.
"Кобра с руками" оказалась следующей: лик - мой обычный, но как-то более хищный; зрачки змеиные, очи цвету жёлтого, язык раздвоенный; капюшон аки у кобры, четыре пары рук когтистых на торсе, что переходит в змеиный хвост. И во размерах я стократ более, нежели в базовой форме, однако в метрах сказать не смогу.
После этого, к слову, интересно вышло: созванивались с Семиазой, и я ему: "а я вспомнил свою чудовищную форму! Знаешь, как я выгляжу?"
А он мне в ответ с ухмылкой: "как Нахема?"
До этого момента ни я, ни он не помнили мой чудовищный лик. А, чтоб вы разумели поболее, Нахема - архидемоница-нагайна (ламия), то бишь, дева египетская со змеиным хвостом, да с таким же капюшоном аки у кобры. Только рук у неё одна пара. И мне вот интересно, как же тогда она выглядит уже в своей чудовищной проявленности, ежели в таком виде она ходит обыкновенно, лишь только размеров не гигантских, а близкая к человечьему росту (мы выше и больше людей, но ныне не на много, не как во времена стародавние).
...А казалось бы, ведь это было очевидно! В седьмой летописи я описывал проявления своего Гнева: в моменты, когда во мне вспыхивала Ярость, в Ярости этой у меня разом проявлялись очи змеиные да язык с клыками на лике, более хищном от сего оскала; а на спине моей издревле начертан узор как на капюшоне у кобры, оттого одно из прозвищ у меня "Кобра" в череде общего множества. Но проявлялись признаки эти на лике на некий миг, ибо Гнев мой я усмирял быстро, не дозволяя ему разгуляться по полной. Ведь, ежели он распалится в полную силу, я перекинусь полностью в форму чудовищную, и в проявленности этой разнесу всё вокруг, да и всех, к чертям собачьим, клубящийся страшно да загребающий руками множественным, рвущий клыками плоть живую да пожирающий пастью, что раскрывается тогда чрезмерно, словно бы неестественно.
И в состоянии этом... в состоянии проявленного Зверя да Гнева Всепожирающего... так хорошо и спокойно. То одно из высших наслаждений, одна из высших Свобод. Единение со своей природой на полную силу, величие да красота максимальные, истинные. Тот, кто испытал этот кайф, более не захочет из него обратно. И усмирить себя в состоянии Зверя уже не хочется. Но я... по определённого рода причинам заставлял себя сдерживаться. Я, хоть и нарцисс, однако не настоль психопат, насколь многие из наших чинов. Я держу себя в руках здравого смысла, а своего Зверя держу на поводке. Нет, не оттого, что не приемлю его или отторгаю, - вовсе нет, ведь как Клипотическая единица, как Архидемон да чудовище, я умею работать со своим Зверем, люблю его и нахожусь с ним в союзе. Тут вспомнились уже иные мои строки, из иной моей песни (тоже лишь вокал напеть осталось):
"Мы с тобой враги, но всё же
Друг меж другом мы похожи.
Человек, ты знай, я, может,
Хоть по сути бесорожий,
Но сражаюсь в битве той же,
Лабиринт во мне такой же.
Правда я и Молох личный
Оба монстры, и в союзе с ним
Мне отлично!"
Молох - это тёмная сторона и Бытия, и живой души.
Так отчего держу на цепи? Оттого, что во мне всё ещё, наряду со Зверем, жива и Святость, и калечить да причинять боль своим близким мне по большому счёту не очень хочется. Например, помнится, был случай в моём Чертоге, в моём дворце Калиф-эль-Кахир, что в Аль-Кахире (в Каире) с Изнанки за мечетью Мухаммеда Али. Один из моих хадимов, мальчишка малый, арапчонок Омар, прокрался однажды в мои покои из любопытства детского. Я описывал этот случай в седьмой летописи:
— Так... вот... — продолжил Паймон, поглядев на них рассеянно, на наложницу взгляд перевёл. — Чего же, коль такой ваш хозяин добрый... — замолчал мэр на миг некий, глядя на деву внимательно, да закончил ровно: — ...боитесь вы все его?
Поджала невольница губы, взор отвела совместно с девами прочими, ничего не сказала покамест; да попритихли и хадимы шумные, переглянулись друг с другом тревожно, на Паймона напряжённо воззрились, да будто неловкость некая воцарилась за столом цветастым, отяжелел в одночасье воздух.
— Ну? — изогнул бровь Паймон требовательно, наблюдая поведение это престранное. — Он так мне сам молвил. Или не правда то?
Подняла джарийе взгляд на него вновь, помедлила малость, — а после повысила голос печальный, позвала громко:
— Омар!..
А опосля стола да подалее, коль идти вглубь кухоньки, дверь иная была во стене да слева, кладовая там находилась али иное помещение сходное — не видать то было; раскрылась спустя минуту-иную дверь сия со скрипом протяжным, тоскливым, да выглянул из-за неё бесёнок некий, мальчишка-хадим, арапчонок, в рубахе грязной да во штанах холщовых, кастрюлю во руке правой держащий.
— Джарийе Кифи? — подал он голос робко.
— Пойди сюда, — кивнула ему Кифи ласково.
Помедлив малость да помявшись подле двери деревянной, отставил Омар кастрюлю на пол, приблизился нерешительно, на Паймона поглядывая, остановился подле наложницы, затем опомнился, поклонился мэру поспешно, приложив ладонь ко груди.
— Покажи... — молвила ему осторожно Кифи, разглядывая мальчишку печально, — ...гостю нашему, что соделал с тобою эмир наш.
Взглянул на неё Омар растерянно очами невинными, да засим и послушался: за ткань рубахи неопрятной взялся, стянул одёжу чрез голову, во руке правой оставил, поглядев на Паймона молча. И оробел тот в одночасье, затаив дыхание: не было руки левой напрочь, обрубком страшным плечо кончалось, да сотня рубцов жутких вдобавок пятнами извилистыми расползались от него во стороны, багровели следами болезненными.
— Я сам виноват! — покачал головой арапчонок поспешно, наблюдая потрясение гостя. — Мне любопытно стало!.. Во покои его я зашёл, без спросу. А там у него — граммофон! Хозяин так музыку слушает, он без ума от мотивов местных. Я граммофон потрогал — гладкий! Да в тот момент господин и вернулся... Я испугался — да и уронил машину эту нечаянно! С грохотом упала она на ковёр!.. И тогда... — мальчишка опустил взгляд печально, — ...О, Аллах... Мне никогда не забыть этот лик, когда накинулся на меня Хозяин... Его глаза... Как у змеи точно, жёлтые, зрачки сузившие во щель вертикальную... Страшный взгляд... Искажённые уста в оскале клыков вострых, тонких, словно бы и впрямь у кобры... Да язык под стать... Раздвоенный... Оказавший себя, извившись, во злобном крике... Во крике «пошёл вон, щенок!!»... Да руку, коей разбил я граммофон музыкальный, в тот миг он из плеча мне и вырвал.
Мурашки пробежали хладом жутким по спине Паймона опешившего; лишь пуще округлил мэр глаза, таращась на прислужку махонького, на ребёнка малого, годов этак одиннадцати, ежели по человечьим меркам, — а пред глазами всё возникали раз за разом очи змеиные, жёлтые, да язык раздвоенный в оскале клыков вострых, хоть и не видел Паймон воочию, — да кровь багряная всё разливалась рекою по ковру восточному, пёстрому, на коем скорчился арапчонок рыдающий подле ног у Калифы жуткого, во длани коего — рука оторванная.
— И коль поискать... — подала голос Кифи, наблюдая за Паймоном безрадостно. — У всякого из нас здесь найдутся следы похожие.
Перевёл на неё Паймон взор свой дикий, ничего не ответил покамест.
— Потому и боимся. — Добавила наложница ровно. — Доброта его — неподдельна... Но и Зверь во глазах был искренен.
Жалею ли я о содеянном? Нет. Самовольничать так не давал разрешенья. А рука вырванная-то не восстановилась обратно. Казалось бы, должна была - ан нет, отчего-то так и остался мальчишка без руки левой, с обрубком лишь у плеча. Дабы помнили.
Однако калечить своих подопечных мне не шибко хочется. Ведь это мой Народ, и самолично я выбирал себе каждого из моих хадимов.
...Тем временем, у каждого из архидемонов есть ряд форм. Да, их может быть не две, а гораздо более. Да и у меня-то вряд ли их лишь две, просто я не помню. В целом, мы способны принять разный облик, - выходя к людям, например, можем предстать с любым ликом, в любом виде. Однако это не будет нашими истинными ликами, а будет лишь трансформацией-иллюзией, на которую тратится ресурс энергии. Я и вовсе, например, не любил надевать подобные маски, мне принципиально всегда оставаться Собой. К тому же, подобные трансформации всё же отличаются в разных уровнях надпространств: надпространства это бытийные уровни, как слои лежащие друг на друге да друг в друге, это глобальный "слоёный пирог" Бытия. Есть физический уровень, есть ближний к нему полуфизический-полудуховный, далее - тоньше, тоньше и тоньше, и так до самых наитончайших сфер, состоящих из одних энергий, информации, программного кода Бытия и так далее. Мы, архидемоны, обычно находимся на Земле в полуфизическом-полудуховном состоянии, в этой проявленности мы можем влиять на физический мир, оставаясь при этом незримыми для человечьего глаза. Но также возможно выйти в форму духовную, в коей уже получится подселяться, проникать во сны, пребывать в состоянии безграничного духа, что уже не взаимодействует с физическими объектами собственными руками, а также трансформироваться бесконечно и во что угодно, принимая какую угодно форму да лик. Это весьма легко в духовном проявлении, однако в полуфизическом ситуация немного сложнее.
В чём сложнее? В том, что на нас действует закон проявленности символизма. В данном случае, что-то касаемо своей внешности мы, конечно, можем трансформировать, однако также мы подневольны собственному психологическому (личностному) портрету да условиям, на нас влияющим. Чтобы было понятнее, пример: архидемон Маммон.
Он был рожден в семье фоморов, урождённый ирландский фомор, и возмужал в стройного, подтянутого да крепкого юношу с власами чёрными длины средней. Однако, уже ставший полководцем, вызвал на дуэль Бельфегора, желая сместить того с его Клипы, из ордена Клипот; вместо Бельфегора на дуэль вышел Асмодей и сразил Маммона до смерти, тем самым отправив в Пекло; в Пекле Маммон был вынужден провести довольно долгое время, бесконечно сражаясь с тамошними чудовищами в поисках выхода в Земной мир, снедаемый позором поражения да яростным гневом; и процесс сей видоизменил его вскорости: из Пекла вышел Маммон лысым, огромным, с обширным чревом, тяжёлый станом да поступью, ставший чудовищем подобно тем, коих пожирал в Пекле, сражая насмерть оружием верным, что поначалу было мечом, но, как и Маммон, видеоизменилось, да приняло вид секиры. И в дальнейшем, я ведаю, Маммон в тайне скорбел по своей наружности, разумея, что его такового страшатся да оттого сторонятся, не желая иметь с ним дел. Ежели б он способен был изменить свою форму так, как ему захочется, - разве стал бы он сидеть да страдать?
Помнится, в Вавилоне то было. Я тогда странствовал по миру да зашёл во дворец Маммона. Отрывок из седьмой летописи (в шестой и седьмой книге я писал о себе в третьем лице):
Хмыкнул Маммон одобрительно, услыхав глас гостя, развёл рукою, оказав зал тронный:
«Посмотри на сию разруху. Умирает мой Вавилон. „Врата Бога“, да Бог в них не вхож. Падёт град великий скоро. Всё так, как предрёк Исайя»
«Мне жаль твой город, — молвил Азазель на это. — Он возлюблен и мною. Но умирает старик, да взамен его дитя рождается. Не скорби о старике умирающем, — дитя на руки прими взамен»
«Складно молвишь, шеддим, — ухмыльнулся Маммон лукаво, изучая лик точёный да стройный, прикрытый длиною куфии. — Но кто доверит дитя чудовищу?»
Поглядел на архидемона Азазель печально, улыбнулся слегка, ответил:
«Да разве же ты чудовище?»
«А ты не видишь? — вопросил Маммон с насмешкою мрачной. — Да не слыхал, видать, что обо мне все молвят»
«Обо мне тоже молвят многое. Но коли скажет кто, что я — сорняк, разве вырастут у меня колючки? Коли бросит кто, что я — червь подножный, разве лягу я во грязь в тот час?»
«Ты в лик мне смотришь без робости, — заметил Маммон спокойно, не сводя взору с гостя разумного. — Разве я для тебя не противен?»
«Мне по нраву... сила да стать, — ответил Азазель, взор потупив, улыбнулся затем лукаво, посмотрев на архидемона вновь. — Да крепость лика грубого мужеского. Все красивы на этом свете. А всё уродство — лишь в очах без любви»
Изогнул бровь Маммон с интересом, наблюдая сие кокетство, усмехнулся, отвёл взгляд во сторону.
«Дозволь разумение высказать, — добавил Азазель засим. — Я ведь с этим к тебе и пришёл. Одиночество... Оно не дурно. Но кто-то от одиночества гибнет. Крепость рушится твоя, полководец... потому как ты себе не крепость. Лика собственного ты стыдишься, сам себя ненавидишь жгуче. Необходим тебе тот... кто взглянет на тебя безбоязно. Кто возлюбит тебя без притворства, от сердца, искренно. В том покой ты обретёшь сердечный. Одинок ты, мой друг, немыслимо»
Кстати, весьма интересно, а есть ли у Маммона чудовищная форма? На моей памяти, если и есть, то он никогда ей не пользовался.
Думаю, для моих человечьих читателей стоит упомянуть, что на наружность нашу не влияет ни физическая пища, ни возраст в плане физиологических процессов, как у людей. А что влияет? Как уже молвил: наш психологический портрет. То, чем мы являемся, отражается на нашей наружности; таким образом, наш лик - суть обнажённая душа. Оттого многие из самых архаичных, самых древних архидемонов, по итогу трансформировались внешне в нечто, весьма далёкое от понятия "человекообразный". Например, тот же Пут Сатанакия, полководец легионов Адовых, Во Древе Стоящий:
Ну не выглядел он так поначалу, когда лишь только пал вместе с прочими. Есть ли у него более "человекообразная" форма? Покамест не помню. Помню лишь, что во Древе, на коем он стоит, в разломе том - пропасть чёрная, ход прямиком в Пекло; в Пекле же находится его Чертог, - да, отнюдь не в человечьем мире; то ли башня это, то ли что-то подобное, и там кабинет у Пута, стол дубовый с бумагами, за коем в костюме полюбляет сидеть он. Каким образом костюм надевает? А это весьма интересно: он сидит на нём аки голова, а туловище, что в костюме, - вообще не известно, что из себя такое. Ну, вспомним, вспомним.
Отрывок из шестой летописи ("Тлеющий Ад 6: Выгорающий Рай I. Девочка с красными бантиками"):
— Тут так интересно, так здорово! — воскликнула Маша бодрая, тиская друга любимого. — Я с чёртиками пообщалась со всякими! Здесь так много их, разных! Каких только нет! И все очень добрые! А вы часто так собираетесь? Мне так здесь нравится!
— Столь редко вижу, чтоб человек так чертям радовался, — усмехнулся Пут Сатанакия.
Маша взглянула на него с интересом, не выпуская из объятий Гавриила мрачного, произнесла засим дружелюбно:
— Ты такой страшный! Симпатичный очень! А что в этой пропасти? Там, под тобой!
— Там Пекло, — ответил Пут, глядя на неё в ответ.
— Ого! Там грешники жарятся?
— Нет, — вновь издал архидемон смешок мирный, склонившись чуть. — Там мы́ умираем от хлада.
Покоробили странно слова эти Гавриила хмурого, поднял взгляд он, на Пута поглядев внимательно, а Маша вопросила с удивлением искренним:
— Почему? Пекло — это же когда жарко!
— Люд мыслит, что в Аду придуманном жарко воистину, — ответил Пут Сатанакия под взором архистратига задумчивого. — Но в Аду настоящем... холодно. Ведь лёд... — взгляд очей жутких на Гавриила устремился вдруг, — ...пуще огня всякого. И насмерть замерзать от хлада больней да страшнее, чем сгорать в огне.
— Не факт, — произнёс Гавриил растерянно.
— Ну ты же разумеешь, темноокий, что речь моя не про тот лёд, что вода застывшая, да не про тот пламень, что во костре горит.
— Мне одинаково погано и во льду, и в пламени.
— А без них — жизнь ли?
— Без них я жизни не ведаю, посему не могу ответить.
— А без них и не будет жизни.
У Бельфегора, также нередко мною тут упоминаемого, ведаю я чудовищную форму, описывал её в статье про него:
В планах у меня нарисовать его чудовищную форму гораздо более достоверно. Нужно этим заняться. В целом, на этом рисунке передано верно. Огромное, чёрное существо, состоящее из бесчисленных конечностей, с очами, горящими огнями красными, да то без пасти, то с пастью, всё на пути своём пожирающей, бешеное во своих движениях.
...Так всё-таки что такое проявленный символизм во внешности? Опять же, еще один пример. Знакомьтесь: настоящий архидемон Паймон, лорд адов, падший, управитель Испании, мэр, король да бургомистр (листайте фото).
Это характерный пример проявленного символизма во внешности. Отрывок из шестой летописи, Макабр Пута:
— Коли пытаешься меня так утешить... — продолжал Паймон тем временем. — Брось эту дурость. Известно мне, какого обо мне тут все мнения. Чёртов карлик, коротышка-самодур неудачливый... Извечно так было. На Небесах-то я росту был... ну не шибко великого, малого тоже, но не настоль. А пал... и вот. Чёрт пойми, почему. Слабый, маленький, от горшка два вершка, что на Небесах, что после. Хотел стать сильнее с падением... Да наоборот всё вышло. Ты не ведаешь, каково это, быть хилым, таким, что отпор дать не можешь да лишь... в ширинки всем по жизни дышишь...
— Ну, вообще-то... я понимаю прекрасно. — Ответила Саша мрачно, нахмурившись. — Ты что, не видишь? Я тощая и тоже невысокого роста. И всю жизнь жила в страхе бессильном пред теми, кто сильнее и выше.
— Но ты выше меня! — всплеснул руками Паймон в сердцах, взглянув на девушку горестно. — Ты больше, даже если всё так, как ты молвишь! Я самый маленький, самый слабый, самый... ничтожный!.. — он отвернулся вновь, да слёзы во гласе его зазвучали горькие, будто и впрямь вот-вот разрыдается, что, впрочем, и намеревался соделать-то. — Ничтожество... — процедил мэр злобно, с презрением лютым к себе самому. — И никому не нужен. Что душа, что наружность... Не видать от земли никому.
Да вдруг схватили Паймона резко руки сильные чьи-то, за талию подхватили немедля, от бревна оторвали в воздух; опешил мэр, уразумев, что ввысь летит резво, руками замахал в панике лютой, — да к удивлению своему непомерному, в миг последующий на плече Теофила очутился сидящим. Руками перестав размахивать, затих Паймон, глаза вытаращив, взгляд опустил, воззрившись на козлоногого бодрого, что за бёдра его придерживал одной рукою, подле бревна в рост целый стоя да косясь на мэра с ухмылкою задорной, коварною. Черносмольный да Саша обернулись на зрелище, воззрились удивлённо, ничего не сказали, поглядели и Папа Римский, отец Энрико да монашек Ваня, поблизости о чём-то беседовавшие.
— Ты чего?.. — вопросил Паймон обомлевший, сжался робко, высоты испугавшись искренно. — Ты... Ты чего?...
— Ну а теперича от земли видать? — осведомился Теофил дружелюбно, упёршись рукою в пояс да изогнув бровь деловито.
Открыл Паймон рот растерянно, уразуметь силясь слова эти, — а когда дошло до него, наконец, то стиснуло сердце тисками будто, дух перехватило люто, да слёзы на глаза навернулись немедля; да и зарыдал мэр маленький, зажмурившись горько, руками себя обхватил да так и плакал всё, вне себя от чувств этаких, от благодарности жгучей, от тепла болезненного, разлившего себя во груди.
— Своя у всякого тягость, — добавил Теофил поддатый, держа на плече Паймона рыдающего да глядя на него дружелюбно, мирно, под взглядами товарищей у костра яркого. — Я прежде-то тебя осудил... Страсть не люблю малодушных... Да призадумался ныне. Ведь у всякого свой путь. Не выбираем мы, кем родиться. Да токмо выбираем, кем быть. Коли будешь ты, болезный, о себе мыслить дурно — дурным и будешь. Малодушным себя назовёшь — малодушным и станешь, станешь, ежели уверуешь искренно. Мой совет тебе: в иное веруй. Да вере своей делом, того, соответствуй. Так, глядишь, рост-то твой и подвытянется. А покамест не веруешь... дружеско плечо подымет. На кой ведь ещё друзья?
Паймон, ежели молвить честно, малодушен. Это самое точное слово. И в его случае (а всё ведь всё равно индивидуально) это малодушие выразилось в малом росте. И он заложник своего положения, это замкнутый круг: в бесчисленных самокопаниях и рефлексиях малый дух, породивший малый рост, из-за малого роста лишь питает своё малодушие, не в силах преодолеть эту сердечную тягость. Внешнее - отражение внутреннего.
Или иной случай могу вспомнить: архидемон Горо, барон адов, управитель Китая и Японии, изначально бывший человеком.
Когда Горо обратился в демона, он также выглядел иначе. Он был прям осанкой, подтянут, да наружно не столь стар. Но ноша вечной жизни оказалась для человека, мечтавшего о ней, непосильно тяжёлой: и вековая усталость да опустошённость Горо сказалась на его внешности, заставив его сгорбиться да превратиться в этакого "деда", как зовут его его же братья, хоть и наружно он не настолько стар, на мой взгляд, но эта старость шибко выражена в его манерах и движениях.
...Разумеется, и у Сатаны, великого Князя Тьмы, есть различные формы, а также и чудовищная. Как уже я молвил в иных статьях, вот его базовая форма, истинный лик:
Но ежели это - базовая, какая же форма тогда у него чудовищная? Ответ прост: Красный Дракон. Так зовётся его чудовищный лик. Его я не нарисовал покамест, но вы могли наблюдать похожий образ в человечьем искусстве не раз: мощный да сильный человек с рогами да драконьими крыльями, весь цвету красного, великий в размерах да росте, как и я огромен в своей чудовищной форме. Да, это и впрямь не человечья фантазия, а память о Дьяволе, идущая из глубины веков. Забавно, что чудовищный лик Сатаны - человекообразен. И опять символизм... Шайтан, к слову, перед человеком часто принимает самый разный облик, никогда не показывая своего истинного козлиного лица. Лишь перед нами он не носит эти маски.
Да также, касаемо символизма, всё немного сложнее, чем единственное влияние внутреннего на внешнее. То бишь, сюда приплетается ещё влияние Бытийного Сценария, в коем всё - на своих местах, таковое, коим необходимо ему быть; наши мысли также влияют на нас самих, наши представления о себе, наше мнение о самих себе формирует нас так или иначе, наше положение, статус, роль. Всего и не перечислить, ведь механизм Бытия многосоставен, в нём всё переплетено тончайшей единой Системой.
Ну а в завершении статьи, вспомню не столь давний случай, над которым я порой размышляю время от времени. А то говорил я по телефону с Семиазой. Не помню, о чём, но оно и не важно; говорю, значит, что-то, встаю с дивана да иду в коридор, - и вдруг в коридоре на меня обрушивается разом престранное: р-раз! и нахлынуло резко, мгновенно, стремительно, ощущение, словно бы меня наизнанку выворачивает, то бишь, словно бы душу сейчас вывернет из тела, и я перекинусь именно в свою чудовищную форму, освободившись от оков человечьего тела! И так же быстро, как нахлынуло, это ощущение просто... иссякло. Иссякло, оставив меня стоящим в коридоре в растерянности, обескураженности да смятении, - и разочаровании. Произошло всё это за секунды. Что это было?.. Я находился в мгновении от того, чтобы обрести свободу? Или что это такое меня пыталось вырвать из тела? А может, не что, а кто? Или это не кто-то, а само оно как-то сработало?.. В общем, я навсегда запомнил то ощущение стремительно надвигающейся свободы, так же разом просто навеки сгинувшей. Но, мечтая выскользнуть из этого ненавистного тела, я, разумеется, помню: нужно быть осторожным. Ведь там, по Ту Сторону, меня ждут те, кого я всеми силами должен суметь избежать. Скоро, в новой статье, расскажу вчерашнее своё приключение по этой теме.