Глава 10.
Разрешение и пистолет отец купил Жоре давно. Мамаев убедил родителей, что оружие ему может понадобиться для самообороны, мол, он сам-то человек мирный и ангельского характера, но мало ли что. Ему, правда, ещё ни разу не доводилось применять травматическое оружие к людям. Как-то вечером на пустыре пострелял в бездомных собак, но на том развлечение и закончилось. С шокером тоже так себе поигрался — проверил действие на проститутке и сам испугался, когда девица чуть не померла от судорог. Отвёз в травмпункт и хорошо заплатил за молчание. С тех пор оружие было заперто в шкафу. И теперь Жора с наслаждением чувствовал тяжесть пистолета, власть и силу, которые она давала.
— Вы поедете со мной в город и вскроете сейф в вашем кабинете, передадите всё ценное, и никто не пострадает! — Жора надменно цедил слова, как харизматичный кинозлодей.
Разрумянившаяся Таня восторженно поглядывала на него, блестя глазами и возбуждённо вздыхая пышным бюстом.
— А если мы не согласимся? — дед хмуро глянул исподлобья на Жору.— Вызовем полицию, сдадим властям.
— Нет, не вызовете! Держи её, — Мамаев сдёрнул со стула ойкнувшую Гедиминову и пихнул к Таньке. — Ваша жена останется тут. Если будете вести себя хорошо, ей не причинят вреда.
Жора покосился на своё отражение в створке межкомнатных дверей: прям герой боевика. Танька тоже в образе, молодец: одной рукой ухватила бабульку за тощий локоть, во второй сжала электрошокер и надавила кнопку. Агрегат издал громкий трескучий звук и сверкнул дугой.
— Доренька! Да что же это? — испуганно скрипнула старушка.
Толик сдавленно что-то чирикнул, но на него никто и не глянул. Дормидонт Иванович, сузив глаза, угрюмо следил за молодыми людьми.
— Вы ничего не добьётесь, юноша, — ржавый голос старика насмешливо скрежетнул, как камень о камень. — Можете сейчас извиниться, отправиться домой восвояси и навсегда забыть о нашем существовании. Целы останетесь.
— Ага! Щас тебе, рухлядь! — тявкнула Танька, сжав покрепче костлявое плечо Гедиминовой.
Жора видел, что клиенты почему-то не торопятся подчиняться.
«Какого хрена они валандаются? Сейчас я им!..».
Он вскинул руку и для убедительности грохнул из пистолета в полку на стене, уставленную круглыми и овальными блюдами. Осколки со звоном посыпались на пол. Толик сжался и закрыл голову руками. Таня выматерилась, бабка в её руках лишь трепыхнулась дохлой курицей. А вот Гедиминов как стоял у стола, так и не шелохнулся даже, у сжатых губ застыли жёсткие складки.
— Доходчиво, старичьё? — харкнул под ноги Мамаев. — Или ещё раз объяснить?
— Хорошо, — старик вздохнул, сделал шаг в сторону холла, и, помедлив в дверях, оглянулся. — Вы сделали свой выбор, и вам не жить.
— Да, да, конечно же! Сейчас помру от страха! Ступай себе! — Жора ткнул старика стволом между выступающих лопаток.
Гедиминов безмятежно направился в прихожую за пальто, как будто бы провожал дорогих гостей. Потом слышно громыхнула железная дверь в прихожей, послышался звук двигающихся ворот. Ах да, мажор-то за рулём, что он там сейчас водит, вольвешку новую или реношку? У Демидова свело спину от напряжения. Он чуть сгорбился и теперь с неприязнью смотрел на мокрые грязные следы на полу, усыпанном фарфоровыми обломками.
«Все люди вот так: кто-то приходит в гости с тортиком, а кто-то — только нагадить и в душу плюнуть!» — поднял глаза на Татьяну.
Та оттолкнула бабку к кухонному гарнитуру:
— Сгоноши пока чайку, ветошь, а то вдруг больше попить-то и не доведётся!
«Вот зачем тебе нужна эта девушка? Почему хочешь связать свою жизнь именно с ней? Хороша, конечно, но ведь тварь... Да может, ну его всё на фиг? Всегда есть варианты попроще... А может быть, она согласится? Ведь ты можешь спасти её, уведя сейчас из этого дома?».
Слышно было только, как ветер колышет кусты и сухие стебли плюща за окном. В электрическом самоваре шумела кипящая вода. У Гедиминовой дрожали руки, и ситечко стучало по чашке, пока она наливала чай с мятой.
— Что ж это такое делается, в своём доме никакого покою, — расстроено хныкала Глафира Пафнутьевна.
— Да хорош гундеть уже! — досадливо скривилась Симонова.
— Над стариками-то измываться вздумали! Неужели честной жизнью заработать не можете, недотыкомки вы непутёвые! — плаксиво бубнила Гедиминова себе под нос.
— Заработать-то можно, а вот жить нормально на эти копейки нельзя, — усмехнулась пухлыми губами Татьяна. — У вас-то откуда такие деньжищи? Скажете, не грабили никого? Тоже, небось, не своим горбом?
— Мы-то своё отпахали, деточка, столько лет людям добро делали... — жалобно скулила старуха.
— Ну и всё! Пожили сами, дайте другим! — перебила причитающую бабку Симонова.
Старуха оглянулась, стрельнув красными слезящимися глазами.
«Хищная!..» — вздрогнул Демидов от внезапной мысли и тут же стал себя успокаивать: — «Тебе показалось! Это просто безобидная и расстроенная бабушка, дряхлая больная женщина!».
Медленно прошаркала к столу, кряхтя, уселась и замолчала. Отхлебнула из чашки, с удовольствием зажмурилась, выпрямила спину и вдруг произнесла неожиданно спокойным и ровным голосом.
— Я бы на твоём месте не доверяла этому барану, Танечка. Кидала дешёвый этот Жорка, беспонтовый фраер и ссыкло.
У Толика от изумления отвисла челюсть. Он выжидающе перебегал глазами с одной на другую, и в голове кипела каша из путающихся мыслей:
«Что-то не так! Всё не так!.. Отсюда надо бежать! Хрен с ними с деньгами! Надо валить! Это непростые старики, ох непростые!».
На Симонову такая перемена тоже произвела впечатление, но она быстро взяла себя в руки и прищурилась на Гедиминову.
— С чего вы взяли?
— С того, что фуфел лажовый, а для убийства характер нужен. На мокруху он не способен, а вот подло утечь со всеми деньгами — такому шакалу как раз по силам, — старуха откинулась на спинку стула с беззаботным видом, будто бы отдыхала на веранде приморского курорта, а вовсе не была в заложниках. — Где ты его потом искать будешь? Думаешь, он вернётся и поделится с тобой долей?
Глафира Пафнутьевна рассмеялась, будто рассохшаяся калитка заскрипела. Потом вдруг охнула и прижала руку к груди.
— Что? — дёрнулся к ней Демидов.
— Сейчас, подожди! Ой, прихватило что-то, подожди, — с трудом выговаривала бабка, хватая воздух.
— Лекарства где? — забеспокоился Толик, легонько встряхивая её за плечи и вглядываясь в лицо.
— В спальне.
Гедиминова махнула в холл, из центра которого наверх поднималась завитком кованая лестница с толстыми ступеньками светлого дерева.
— Давайте в комнату пойдём? Ляжете, укольчик сделаем... — уговаривал её Демидов, потом прикрикнул на растерявшуюся Таньку. — Чего стоишь, вызывай скорую!
Толик, осторожно придерживая под руку старуху, помог ей подняться по извивающейся лестнице.
«На фига старикам спальни на втором этаже, тут и здоровому-то трудно подниматься, а им-то?», — недоумевал он по пути.
Симонова тряхнула головой и схватила телефон. Набрала номер экстренной службы, но сразу сбросила вызов. Поколебалась несколько секунд и стала звонить Жоре.
Глава 11.
На втором этаже так же ни пылинки, на квадратную площадку выходили три двери, одна из них приоткрыта.
— Туда, — хрипло прошептала старуха, махнув рукой.
Половину спальни занимала большая кровать под гобеленовым покрывалом. Под ногами у Демидова мягко пружинил рыжий ковёр. Широкий комод с зеркалом. В углу за глубоким креслом торшер с плетёным абажуром. В санузле горели лампочки, отражаясь в глянце дорогой плитки. Холодного света из небольшого окна не хватало.
«Мрачно и чистенько, как в склепе...».
Толик осторожно усадил охающую Гедиминову на кровать, включил бра и стал рыться в ящиках прикроватной тумбочки, выкладывал блистеры таблеток и рассматривал пузырьки с каплями.
«Она ничем не пахнет, запаха тела нет, даже от волос не пахнет. Как это вообще может быть? Так не бывает!» — вернулись к нему жуткие подозрения. — «Вот, только валерьянка воняет!»
— И откуда же вы такие слова знаете, Глафира Пафнутьевна, «фраер», «мокруха»... — бросил он через плечо. — Приличная интеллигентная женщина, а выражаетесь, как криминальные элементы из сериала.
— Юность была бурная, доктор, — кротко вздохнула бабка. — С кем только дела не вели. Да и у мужа очень разные знакомства водились.
— В непростые времена? — усмехнулся Толик.
— А когда они простыми-то были. Лучше скажите, зачем вы-то с этими мошенниками связались? Денег захотели?
— Да хоть и так, — буркнул он, немного помолчав.
— И охота же вам быть ошельмованным... — ногти старухи царапнули по гобелену.
— Вот уж точно не ваше дело!.. Так, у вас есть иглы к этому шприцу? Рукав уберите, вену поищу...
— Или дело в девушке? Так она на вас и не смотрит. Врёт вам стерва эта, — продолжая говорить, Гедиминова неспешно стянула с костлявых плеч толстую вязаную кофту и начала расстёгивать пуговки на узких манжетах шерстяного платья. — Не уедет она с тобой, докторант.
— Вам-то откуда знать? — нахмурился Толик и вгляделся в стеклянный флакон. — Так. Вот это понизит давление и немного успокоит. Иглы где?
— В буфете на кухне, в среднем ящике. А ты иди, спроси у неё. И уже решай сам, жить или нет... Всегда есть выбор.
Он оглянулся и, как на нож, напоролся на зоркий и плотоядный внимательный взгляд внезапно молодых глаз. И настолько неуместно и страшно выглядели чистые и блестящие серо-зелёные глаза среди морщин ветхой кожи, что у Демидова пробежали по спине и рукам колючие мурашки. Он в панике попятился назад, споткнулся на пороге, не в силах отвернуться от старухи. Похожая на мумию, та всё сидела на кровати и не двигалась с места, потом по-птичьи наклонила голову набок.
Внезапно дверь в спальне дрогнула и с оглушительным грохотом захлопнулась, хотя никто к ней не прикасался.
На ослабевших ногах Толик неловко спустился по лестнице. Внизу оступился и до боли в пальцах вцепился в гладкие перила. На полном автопилоте прошёл на кухню и стал дрожащими руками выдвигать ящики в буфете.
«Что ж такое? Она же сказала, в каком ящике, уже из головы вылетело. Столовое серебро. Пусто. Тряпки и салфетки. Лекарства, вот — иглы!».
Таня стояла у окна, нервно кусая губы и вслушиваясь в безответные гудки в телефонной трубке.
— Тань? — тихонько окликнул Толик, переводя дыхание и опираясь о косяк в проёме. — Тань!
— Чего тебе? — раздражённо бросила она через плечо, не отрываясь от телефона. — Усыпил бабку?
— Нет, — покачал он головой. — Давай уедем?
— Ты что, совсем охренел на хрен? — прошипела девушка, поворачиваясь к нему с округлившимися от возмущения глазами.
— Тань, давай уедем? Не будем брать грех на душу? Уедем вместе. Куда захочешь! В любом городе сможем устроиться и с работой, и с жильём... Всё начнём заново!
— Да на фиг ты мне сдался! — огрызнулась Симонова. — Тут можно столько поднять, что вообще никогда работать не придётся! Иди, закончи дело! Или вали отсюда на хрен! Сдохнешь под забором со своими алкашами!
Демидов колебался, сделал шаг в прихожую, тупо уставился на мокрые лужицы у ботинок. Да, он может сейчас уйти, но тогда точно ничего не будет: ни денег, ни девушки, ни новой жизни.
«Смогу лечь в диспансер, прокапаться. После реабилитации курсы пройду, жизнь наладится. А Таня?.. Вот Жора сейчас облажается, и она сама ко мне прибежит. Надо же просто поживиться, как обычно? Я же в последний раз! Всего раз, и завязываю!».
В ладони зашуршала целлофаном упаковка игл, так сильно он сжал пальцами пакеты. Нет, нищета — дно! Всего-то небольшая передозировка, женщина просто уснёт, и всё...
Уняв сердцебиение, Демидов решительно поднялся по лестнице. Но его уверенность рассеялась на последней ступеньке: дверь в спальню снова приоткрыта. Он с опаской сунулся в комнату и с удивлением разглядел платье, кофту и трикотажные толстые колготки, небрежно разложенные на покрывале. На ковре у кровати сиротливо притулились маленькие тапки.
Толик увидел полоску света в ванной и услышал шорох.
«Голая ушла? Значит, ноги-то пока носят, а вот голова уже подводит! Не отрубилась бы она там? Пахнет чем-то...».
— Глафира Пафнутьевна! Вы одеты? Можно? — он нерешительно стукнул костяшками пальцев по двери. — Вы в порядке? Я нашёл иглы, давайте укол...
Дверь резко распахнулась, и он не успел закричать: лицо старухи окровавлено, кожа растрескалась, её разорвал нос, выдвинувшийся вперёд и превратившийся в острый загнутый клюв с зазубренными краями. Из открытого птичьего рта вырвался отрывистый резкий клёкот. Плоские круглые серо-зелёные глаза таращились, не мигая, над головой развевались редкие седые патлы. Дряхлое старушечье тело выглядело обыденно отталкивающе: дряблая тусклая кожа свисала фартуком на животе, над ним болтались сморщенные тряпочки иссохших грудей. Но беззащитным мерзкое и хрупкое существо не выглядело, оно угрожающе зашипело. За его спиной громоздились сложенные крылья в серых перьях и пухе, занявшие почти всё пространство, их движение смело стеклянные полки и зеркало над раковиной.
Демидов совсем близко увидел синеватые чешуйки на пальцах и загнутые когти. Яростным стремительным ударом его отбросило назад на пол, тяжёлая тошнотворная вонь дохлятины забила рот и нос, не давая вдохнуть. Крылья раскрылись, толкнув волну отвратительного трупного запаха и уронив несколько пушинок.
«Вот она, настоящая Глафира!» — мелькнула, торжествуя, последняя светлая мысль.
Полуптица легко по-вороньи подпрыгнула и обрушилась сверху, руками и ногами разбивая и кроша рёбра. Огромные крылья загородили потолок. И прежде чем навсегда потухло в огне боли сознание, Толик услышал, как чавкало чудовище.
Глава 12.
Снегопад припустил, и в лобовое стекло мело пушистыми хлопьями. Это в городе снег не так заметен, а тут, подгоняемый ветром, он цеплялся за кусты и деревья, быстро оседал в лесополосе.
Мамаев ко всем своим автомобилям относился внимательнее и бережнее, чем к женщинам. Он вёл машину аккуратно, старался объезжать ямы, следил за раскатанными колеями на разбитой дороге. Трасса за городом, будний день, если застрянешь, так и вытянуть будет некому. Сейчас на Лесную, оттуда на заправку и до центра минут двадцать пять — тридцать.
«Сначала всё из сейфа выгрести! Деда припугнуть, как следует, и оттащить к нотариусу. Пусть дарственную на всё пишет, тогда не отыграть уже. Только бы дуба не дал по пути...!».
— Дурак ты, Жора, — вдруг равнодушно проскрипел Гедиминов, словно они за грибами не той дорогой поехали.
Мамаев мельком глянул на старика. Тот расстегнул дорогое пальто и стягивал перчатки с костлявых кистей, обвитых вспухшими венами.
— С чего это я дурак?
— С того, что сейф в квартире — замануха для идиотов вроде тебя. Приедем, я сигнализацию нажму, ты и сделать ничего не успеешь, — Гедиминов бросил шляпу на заднее сиденье.
— Успею позвонить, чтобы свернули шею вашей кляче благоверной, — злобно ощерился Жора. — Или чтоб с лестницы скинули, много ли той надо!
— Ты бы лучше за профурсетку свою переживал, — Дормидонт Иванович поджал тонкие растрескавшиеся губы в сухих чешуйках кожи. — Сейф-то пустой. Главное хранилище на даче, тайник в подвале. Там стена фальшивая железом зашитая.
— В смысле?
— В коромысле, — Гедиминов размотал широкий шарф и ядовито хихикнул. — Глафира сейчас твоей Таньке деньги с перепугу отдаст, где ты потом будешь искать свою подельницу и сожительницу ненаглядную? Думаешь, она с тобой поделится или будет передачки в тюрьму слать? Нет, укатят они со студентиком на наши кровные, а ты будешь на нарах чалиться, за всех отдуваться!
В голове у Мамаева заметались звонкие и нецензурные мысли. Аккуратно притормозив, он развернул машину и нажал на газ. Только разогнался немного, как вдруг Гедиминов резко схватил руль и с неожиданной силой вывернул из рук Жоры. Автомобиль вскопал сугроб, вылетел с дороги и, с хрустом снеся несколько озябших берёзок, грохнул капотом о потемневшую пожилую ель...
Монотонно пищал сигнал: пассажирская дверь не закрыта и ремень отстёгнут. Очнувшись, Жора не сразу сфокусировался на белом пятне перед глазами. Наконец-то понял, что смотрит на сработавшую подушку безопасности, в чём-то испачканную сбоку. Медленно коснулся лба: пальцам липко от крови. Он опустил салонное зеркало, и судорожный вздох от шока отозвался резкой болью в груди: справа на лице гематома, а над бровью — порез, осколком от лобового стекла задело.
«Меня навсегда изуродовало? Неужели рёбра сломаны?» — испугался он.
Ещё ни разу Мамаев не попадал в ДТП и теперь лихорадочно соображал, что произошло, и что теперь надо делать? Кстати, о пассажире! Дормидонта Ивановича в машине не было, а на распахнутой двери висело его пальто, шарф, кофта, брюки.
Не найдя в карманах телефона, посмотрел на часы. Всего полпервого, но из-за снежных туч вокруг потемнело. В голове звенело, и Жора с трудом сфокусировал взгляд на цепочке следов, теряющихся в рыхлых снежных завалах сушняка. Недалеко от машины лежали два ботинка.
«Он же не мог уйти без одежды!» — тупо уставился Мамаев на шмотки.
Дышать было больно, лёгкие обжигал морозный воздух. Нужно выбраться на дорогу, просто пройти по колеям, вернуться по своим же следам. Вон же, за деревьями ряд высоких заборов на Лесной улице. Жора с трудом сделал несколько шагов, нагрёб в ботинки снега. Недалеко от машины в рыхлом снегу увидел какой-то мусор. Присмотрелся, и тут же холод и травмы перестали его волновать: в металлических смятых обломках он признал свой пистолет, оружие будто бы разорвали на части, если такое вообще можно было сделать!
Над головой затрещали ветки. Мамаев в испуге задрал голову, но ничего не увидел, кроме нескольких сероватых пёрышек, кружащихся в воздухе. В ледяной тишине раздался хищный металлический клёкот, позади что-то с хрустом проломило хворост и рухнуло с неба в сугроб.
Жора обернулся и... почувствовал, как ногам на мгновение стало тепло и мокро. Но обоссанные джинсы его не волновали.
«Не может быть! Не может быть!» — верещала паника у него в голове.
Оно было ниже среднего роста: жидкое дряхлое тело старика Гедиминова, обнажённое, в обвисших складках обветшалой кожи, покрытой редкими седыми волосами. За его спиной с шорохом складывались большие серые крылья, покрытые взлохмаченными пёстрыми перьями. Через лоб Дормидонта шла вертикальная окровавленная трещина, кожа лопнула, кости словно выступили вперёд. Нос стал зазубренным клювом, с ним соединилась верхняя челюсть. Существо приоткрыло рот, издало воинственный угрожающий крик, показывая мясистый треугольный птичий язык. Оно легко вскочило на поваленное дерево и с удовольствием потянулось, с щелчком вправляя выбитые суставы. На удлинившихся пальцах ног и скрюченных кистях загибались желтоватые когти.
От чудовища отвратительно пахло разлагающимися останками, словно оно выбралось из сгнившего гроба. Жора захлебнулся от едкой вони тухлого мяса.
«Беги!» — повелительно махнул рукой монстр, указывая вперёд.
Знакомый голос старика Гедиминова, но чистый, молодой и насмешливый, прозвучал сразу отовсюду, как будто бы передавался по радио. Мамаев хотел закричать, но едва выдавил из себя дохлый писк. Неуклюже попятился, но зацепился ногой за корягу и упал.
Неведомое существо взмыло в воздух, сбивая снег с еловых веток. Гулкие ритмичные звуки хлопающих крыльев разносились вокруг. Взлетев над деревьями, чудище бесшумно ринулось вниз. Жора на четвереньках пополз по кустам, стряхивая снег. Ободрав в кровь руки и порвав куртку, пытался встать. Упал, запутавшись в траве, снова поднялся и побежал. Туда, на дорогу, там дома, там где-то должны быть люди!
Стремительный резкий удар пришёлся в спину, и Мамаев врезался в сухой берёзовый ствол с обломанной кроной. Он совершенно перестал ориентироваться, и ничего не чувствовал, кроме горячей крови, заливающей разбитое лицо. В этот момент его плечи, вспарывая одежду, кожу и мышцы, сжали когтистые лапы-ноги и мощным рывком вздёрнули вверх. Земля провалилась из-под ног, перед глазами мелькнули верхушки деревьев. Жора, хлюпая и кашляя, хватал ртом воздух и беспомощно дрыгался. С гнилым запахом сырой могильной земли не мог справиться даже ледяной ветер, свистящий в ушах, хотя поднялись они высоко.
И вдруг хватка ослабла, когти разжались, и чудовище отбросило добычу, как грязный комок ветоши. На доли секунды у Мамаева возникло восхитительное ощущение невесомости.
«Ты же мог жить, как человек!» — услышал он, потом была оглушительная вспышка раздирающей боли, и Жора перестал быть...
Глава 13.
Танька была в бешенстве: ведь дозвониться до любовника так и не получилось. Она в ярости саданула кулаком по шкафу, в нём тихим звоном испуганно отозвались фужеры.
«Вот сука!».
А вдруг бабка оказалась права, и Жора свалил с деньгами? Вот сволочь!
«Грёбаный мажор-паскуда! Что же делать?».
Симонова бросила смартфон на стол. Наверху раздался неясный шум, что-то уронили и разбили.
— Толь! — нетерпеливо окликнула она.
Начхать на бабку. Никуда отсюда старая карга не денется. Особенно, если к стулу привязать. Надо валить в город, может быть удастся догнать Мамаева. На втором этаже тихо. Странно.
— Толь? — нерешительно позвала Татьяна.
Она прислушалась, не дождалась ответа и стала подниматься по завивающейся лестнице, аккуратно переступая на каблуках по треугольным ступенькам и крепко хватаясь за лакированные перила. С опаской повертела головой, оглядывая пустой этаж. Одна из дверей чуть приоткрыта. Симоновой послышался тихий шорох, какая-то шуршащая возня. Что там такое?
— Толя? — голос сорвался, изменив ей.
«Какого хрена он не отвечает?!».
Борясь с желанием сбежать, ничего не выясняя, она подошла к спальне и толкнула дверь...
Крик застрял в горле, она перестала дышать, схватившись за косяк! Жутко воняло протухшим мясом или ещё какой дохлятиной. Первое, за что зацепился взгляд — согнутая горбом спина и гребень позвонков, выпирающих под бледной кожей. Вместо топорщащихся лопаток в стороны распахнуты огромные крылья, покрытые серыми и чёрными перьями, закрывающие полкомнаты.
Седая гарпия подняла получеловеческую голову: крупный клюв — будто нос выдвинулся вперёд и разорвал кожу на лице, сросся с верхней челюстью и загнулся острым крючком, круглые серо-зелёные глаза мигнули белёсой плёнкой. Жилистые руки и ноги с окровавленными когтями рвали бездыханное тело Демидова, осколки рёбер белели в растерзанной грудной клетке.
«Нет! Невозможно!» — колотилось в голове у Симоновой.
Таня не дышала и сделала маленький шаг, отступая. Жуткое существо раскрыло рот, издавая угрожающий клёкочущий звук, и ринулось к дверям. Крылья, ломая перья и роняя пух, своротили с места лампу, разбили зеркало и опрокинули стулья. Татьяна рванулась назад по лестнице, скатилась вниз, споткнулась на нижней ступеньке и подвернула ногу. Скуля от страха и хромая, Симонова успела сделать два шага в сторону кухни. Надо выбраться на террасу, выход на улицу совсем близко!
Полуптица проворно спускалась, перебирая руками и ногами, как четырьмя лапами, и сложив за спиной шуршащие и скребущие об стены крылья. Догнав Таньку, оно с размаху врезалось в неё и отшвырнуло в угол кухни-столовой.
Симонова ничего не соображала, она неловко поднялась, цепляясь за матовые ручки на ящиках гарнитура.
— Не подходи! — заорала она, плача и задыхаясь от ужаса.
Монстр выпрямился, встал на ноги и шагнул к ней, протягивая руки с грязными когтями. От крыльев остро пахло падалью под тонким слоем сырой земли. Вне себя от паники, пытаясь защититься, Танька кинулась влево, ухватила за ручку хромированный шипящий самовар, дёрнув за длинный шнур, и бросила в крылатое чудовище! У неё перед глазами словно в замедленной съёмке поплыло облако пара и летящая впереди металлического жбана волна кипятка...
Но мерзкая полуптица была быстрее и, загородившись крылом, отбила горячий снаряд. На ноги Таньке плеснули остатки воды из самовара, загремевшего и покатившегося по мокрой плитке. В воздухе повисла душная сырость.
Существо с приглушённым рычанием шагнуло к ней. Симонова, подвывая от боли, упала на пол и забилась в угол. Вдруг у неё в голове вспыхнула мысль, засветилась искра надежды на спасение от этого кошмара. И Танька заорала, подняв руки и загораживаясь от монстра:
— У меня ребёнок! Я сделала это ради сына! Отпусти меня! У меня ребёнок!
Чудовище замерло на миг, затем склонило голову набок. Дряхлая фурия смотрела внимательно, в круглых глазах мигнула белёсая плёнка. Монстр оглянулся и сделал шаг назад к столу. Подцепив окровавленными когтями, полуптица взяла и бросила телефон Таньке в руки. Та поймала и вдруг услышала помолодевший и чистый голос женщины, только шёл он отовсюду, как если бы музыка играла из колонки в соседней комнате, а не из клюва чудовища.
Оно приподняло руку, показывая на смартфон. А голос Глафиры громко велел:
— Покажи!
И Танька поняла, что это конец! Ведь ни одной фотографии сына она себе не оставила: удаляла всё, что присылала мать, взывавшая к совести загулявшей дочери. Симонова приоткрыла рот, челюсть тряслась, она даже не сообразила, что же соврать. Успела только взвизгнуть, когда с внезапной силой монстр вцепился в неё и, легко приподняв, одним мощным броском выкинул её сквозь стеклянную дверь на террасу.
Боль ослепила на мгновение. Таня покатилась по заиндевевшим каменным плитам и осколкам, левая рука отнялась и не слушалась. Чудовище неумолимо приближалось. Крепко ухватив Симонову за ноги, оно проволокло девушку по террасе, легко размахнулось и швырнуло, как мокрую тряпку, через лужайку к крытой веранде с маленьким прудом в углу участка. От удара о кирпичный столб из тела вышибло дух, в спине что-то хрястнуло, и Танька потеряла сознание...
В себя Симонова пришла от холода, дышать было больно, в груди жгло, а руки и ноги не двигались. Во рту вкус крови и распухший прокушенный язык. Таня лежала на краю веранды, видела край темнеющего неба за нависающей крышей и побелевший заснеженный газон.
Звон в ушах стал чуть тише, и она услышала потрескивание дров. Морщась от боли, Симонова попыталась позвать на помощь. Но голос ей не подчинялся, в горле только что-то булькнуло, а на раскрывшихся губах полопалась замёрзшая кожа. Склонившаяся у растопленного очага и сложившая крылья фигура обернулась на звук. Глафира подошла к Тане, от перьев и кожи полуптицы так же стойко несло тухлым мясом и гнилыми жжёными костями. Перед глазами девушки пролетели белые пушинки.
«Надо было жить по-человечески...» — мелодично прозвучал голос Гедиминовой.
Что-то тяжело и громко ударило в крышу веранды, стряхнув со скатов снег. Рядом на газон упало что-то бесформенное, мокро шмякнув в траву.
«Это Жора! Это было Жорой! Жора мёртв!» — вспыхнуло узнавание оборванной и грязной одежды.
А следом, взметнув метель гулко хлопающими крыльями, в облаке гнилостного смрада приземлился второй монстр. Сознание Татьяны поплыло в зябкой дымке, и последнее, что она увидела, были нежные объятия омерзительных созданий. Чудовища ворковали, прикрыв глаза и чуть пощёлкивая клювами, ласково перебирали взъерошенные перья за плечами и бережно укутывали друг друга крыльями в тёплый мягкий кокон...
Глава 14.
Нина Петровна Симонова ехала в маршрутке с работы. Чтобы отвлечься, рассеянно пробежала глазами заметку в ленте: «Многодетный отец выиграл на ипподроме в Ростове-на-Дону! Семья находилась в отчаянном положении, оказалась на грани нищеты. Органы соцопеки угрожали изъять пятерых детей, если родители не поправят материального положения. И глава семейства сделал на последние деньги ставку на скачках. И выиграл! Семья переехала, сняла большую квартиру, спешно рассчитывается с долгами...».
«Вот же придурок! Детей отбирают, а он, вместо того, чтобы на вторую или третью работу устроиться, пошёл на ипподроме играть! Чудо новогоднее, блин!» — беззлобно возмущалась Нина Петровна.
Недовольством от новостей она старалась заглушить своё волнение. Ехала она в школу, директор вызвала для «личной и очень важной беседы». Нина Петровна уже успела себе нагородить незнамо что, и теперь её даже подташнивало от переживаний, как институтку перед первым балом. Внутри всё переворачивалось, когда Нина Петровна воображала себе разные картины, связанные с внуком, одна страшнее другой.
Чтобы хоть немного отвлечься, она стала думать про Таню, жалеть дочь, потом жалеть себя. Растила Танюшу одна, столько вложила, и на английский водила, и курсы разные, и одевала как куколку. Всё считала себя виноватой, что девочка без отца растёт, боялась не долюбить или обделить в чём-то. А получилось — перелюбила, вырастила бессовестную и неблагодарную дрянь, у которой ничего святого, которая учёбу бросила и работать не желала. И в этом тоже Нина Петровна считала себя виноватой.
Поэтому она, когда семнадцатилетняя Таня залетела и родила неизвестно от кого, заняла оборону вокруг внука. Нина Петровна не дала отказаться от новорожденного и заставила записать отчество по своему деду Ивану, которого в семье очень уважали. Оформила опеку без особых затруднений, знакомая из собеса помогла с документами.
Костик рос здоровым и сильным мальчиком, кареглазый шатен — в мать, но фигура стройнее — видно, в безымянного отца. Деньгами Танька не помогала, но Нина Петровна справлялась сама, работала посменно в магазине кассиром, да ещё на полставки уборщицей оформилась, ведь так всё подорожало. Лишь изредка она беспокоила дочь, просила поддержки, например, когда нужно было готовить Костика к школе или оплачивать спортивную секцию. Посылала фото и видео, всё надеялась, ёкнет у дочери сердце, душа дрогнет, откликнется, приедет. Пусть без подарков, но хоть как-то в жизни сына появится... Теперь уж и надеяться перестала. Уже недели две от Таньки ни слуху, ни духу. Сообщения не читает. Наверное опять с каким-нибудь хахалем укатила.
Нина Петровна внимательно наблюдала за внуком, часто говорила с учителями, с родителями его одноклассников, советовалась с педагогом-психологом. Переживала, что мальчик без матери растёт, что вдруг травмы там какие душевные, сейчас столько пишут о сломленной детской психике.
Костику двенадцатый год, учится нормально, хулиганит в меру. В футбол гоняет, в телефон играет, в общем «как все». Бабушке помогает и на огороде, и по дому, готовит сам уже. Нина Петровна успокаивала себя, что с внуком всё в порядке, что ребёнок не должен быть идеальным. Но она так часто читала в интернете о случаях травли, малолетних преступниках, вовлечении подростков в оборот запрещённых веществ, что постоянно находилась в состоянии сжатой пружины. Нина Петровна без устали накручивала себя, воображая разные ужасы, которые непременно случатся с внуком. Доводила этими фантазиями себя до жуткого сердцебиения, потом плохо спала и долго пила чай почти пополам с пустырником, чтобы успокоиться.
И вот, когда директор школы пригласила на беседу, в голове Нины Петровны крутилось истошно паникующее: «Вот оно, началось!».
В холле школы устроили выставку детских рисунков и поделок на новогоднюю тематику. Кривобокие, но обаятельные снеговики, разухабистые краснощёкие Снегурочки, нарядные ёлки всех мастей и размеров радовали глаз. В картонных домиках, оклеенных ватой, светились разноцветные фонарики на батарейках. Нина Петровна притормозила рядом со страшненькой корявой фигурой, собранной из шишек и украшенной лоскутками и мишурой. Прищурилась и прочла картонку: «Рождественский ангел».
«Матерь божья! Это где ж ребёнок такое уродище видел! Ну, вот так теперь ангелочков дети представляют. Это всё Тик-ток виноват!» — недовольно поджала она губы.
Нина Петровна прошла к директору, посидела пять минут в приёмной, настороженно прислушиваясь к сердитому телефонному разговору за дверью. Из кабинета вышла с бумагами секретарь и кивнула ей:
— Симонова? Заходите.
Нина Петровна глубоко вдохнула и медленно выдохнула, пытаясь мысленно приготовиться ко всем бедам сразу.
— Здравствуйте, Ксения Викторовна, — вежливо поздоровалась она с директором, присаживаясь на краешек стула для посетителей.
— Добрый вечер, Нина Петровна, — приветливо улыбнулась ей директриса. — Ну, Костик ваш! Это что-то! Мы тут все просто офонарели!
— А что такое? — Симонова почувствовала, как руки похолодели, а сердце в истерике рухнуло и затрепыхалось где-то под печенью.
— Он вам ничего не рассказал? — вскинула чернильные брови Ксения Викторовна.
— Нет. Господи! Да что стряслось-то?
— Всё в порядке! Что вы так разволновались? Он, наверное, сам ещё не разобрался, что к чему. Вот, смотрите, — директор протянула несколько бумаг, сцепленных скрепкой с плотным красивым конвертом.
У Нины Петровны перед глазами расплылись строки, логотип с птичками, таблицы с цифрами. Бумаги дрожали у неё в руках: «Константину Ивановичу Симонову две тысячи двенадцатого года рождения...», «решение принял попечительский совет...», «список частных школ Москвы...», «грантовая программа полностью покрывает стоимость обучения...», «индивидуальный подход к ученику...», «материальная база для учебного процесса...», «предоставляет пансион для проживания и питание...», «на территории бассейн и стадион...».
— Ничего не понимаю, — растерянно выдохнула Нина Петровна.
— Костика приглашают в Москву, он будет учиться в одной из лучших частных школ! — Ксения Викторовна сделала большие глаза. — Нина Петровна, это же такая возможность, отличная путёвка в жизнь, такой старт!
— Кто приглашает? Я не поняла! — у неё закружилась голова.
— Да вот же, смотрите! Благотворительный фонд «Два ангела». Я с двумя членами попечительского совета лет пять назад в Ростове встречалась на мероприятии от Управления. Такая мила пара, чудесные интеллигентные старички из прежнего времени. Фонд небольшой, но отделения по крупным городам. Их учредители время от времени устраивают таким образом судьбу детей из неполных семей, неблагополучных или сирот. Ведь, правда, многие из них умненькие, талантливые и дисциплинированные, как ваш Костик, и заслуживают шанс на хорошее образование! Хоть кто-то выучится и человеком станет! — директриса энергично жестикулировала и чуть не смахнула со стола кружку с засохшим кофейным потёком на боку.
Нина Петровна рассмотрела тиснёный рисунок над шапкой информационного письма: небрежными золотистыми росчерками намечены две абстрактные крылатые фигуры, они лицами друг к другу, а крылья смыкаются кругом вокруг них. «Два ангела».
Симонова попросила воды и ещё немного посидела у директора, чтобы успокоиться. Ксения Викторовна распечатала список документов, которые нужно будет собрать для оформления. Этот год Костик доучится в Семикаракорске, а в конце августа ему подготовят место в пансионе московской частной школы. Директор рекомендовала проконсультироваться с психологом, как Нине Петровне помочь внуку справиться со стрессом, связанным с переездом и сменой школы.
«Да, конечно же, это очень страшно — вот так взять и отпустить ребёнка в другой город! Как он там справится без меня, вдруг его будут обижать, а вдруг ему там не понравится? Но ведь такой шанс раз в жизни выпадает! Я должна сделать правильный выбор. Сейчас вот струшу, а Костя лет через пять вызверится, что я ему судьбу сломала и все перспективы похерила! Надо после праздников начать готовить все справки, а то там опять выходные перенесут, и всё такое...» — сосредоточенно размышляла Нина Петровна, шагая домой по обледенелому тротуару.
Снег на каникулы только обещали, неделю назад чуть краем атмосферного фронта зацепило, подсыпало, на том и всё. Зима южная не похожа на сибирскую, что ж поделать. Нина Петровна вдруг остановилась и подняла лицо к небу, чтобы немного охладить разгорячённый лоб. Из темноты откуда-то сверху вспорхнули редкие снежинки.
Нина Петровна перевела дыхание и прошла дальше по улице, свернула в свой Девятый переулок. Лязгнула металлическая калитка в заборе. Неказистый, но крепкий домик в один этаж приветливо светился разноцветными гирляндами на окнах. А за тюлем в большой комнате видна нарядная ёлка, обмотанная лампочками и щедро обвешанная шарами по принципу «праздника чем больше, тем лучше». Симонова открыла входную дверь в маленькую прихожую и сразу ощутила тёплый ванильный запах сладкой выпечки.
Навстречу ей из кухни вышел немного смущённый Костик. Уже почти догнал бабушку по росту, через год уже за метр семьдесят вытянется. На лбу под тёмным вихром отпечаток пальцев, испачканных в муке.
— Бабуль, привет! Ты только не сердись... — начал он издалека, как обычно.
— Привет! На что не сердиться-то? — Нина Петровна оперлась на стенку и стала снимать сапоги.
— Я хотел проверить, готов пирог или нет, ткнул зубочисткой и сломал её там. И вторую тоже. А третья в варенье застряла, — Костик обезоруживающе улыбнулся.
— Ой, ерунда!
Нина Петровна с облегчением махнула рукой. После всего, что она себе сегодня в голове перекрутила и передумала, даже сгоревший до углей пирог вряд ли бы её расстроил. Аккуратно поставила сапожки на коврик и снова обратилась к внуку:
— Ты лучше расскажи, какой такой грант ты получил? Я вот только что от Ксении Викторовны.
— А! Это... — подросток вальяжно облокотился на дверной косяк. — На школьном портале анкету выгружали, там ещё тесты были по всем предметам, я прошёл, отправил. И вроде бы по баллам нормально получилось. Я думал, может, хоть год закрою без троек.
— Без троек он закроет... — проворчала Нина Петровна, но не смогла долго удерживать сердитое и суровое выражение лица, а рассмеялась и ласково потрепала его по голове. — Ах ты, Котик!
— А что там? Я какое-нибудь место занял? — заинтересовался внук.
— Не скажу пока. Это тебе сюрприз, считай, как подарок к Новому году!
— И крутой подарок? — состроил он лукавую мордочку.
— Да не то слово! — устало улыбнулась Нина Петровна, почти без сил от пережитых волнений.
«Вот вечно ты так, сама себя накрутишь, панику наведёшь, а ничего не случилось! А может быть и не случилось потому, что я заранее напугалась!».
— Бабуля, супер! — Костик сгрёб её в охапку, крепко обняв и чуть не уронив. — Ой! А это откуда?
— Что? — не поняла Симонова.
— Ты где-то кур щипала? — усмехнулся Костик.
Он снял с плеча бабушкиного пальто и показал ей пушистое белое пёрышко. А Нина Петровна почему-то вспомнила странную детскую поделку на школьной выставке и улыбнулась:
— Нет, Котик, это ангелы мимо пролетали.
Эпилог.
Новый год неслышно подкрался на мяконьких лапках. В эркере гостиной в квартире на Лермонтовской стояла высокая живая ёлка, смолисто пахнущая и нарядная. Сверху донизу колючие ветки увиты гранёными стеклянными бусами, в них отражались огоньки гирлянд, пуская весёлые «зайчики».
На белоснежной скатерти в центре — серебряная этажерка с фруктами. На гладких, будто отполированных, бочках зелёных яблок застыли блики, от мягких жёлтых груш исходил сладкий почти карамельный аромат, красно-оранжевые душистые мандарины с бугристой кожурой норовили раскатиться по столу, а сбоку свисали кистью бусины чёрного винограда в сизом налёте. По обеим сторонам этажерки — канделябры по семь свечей, над огоньками колебался жаркий воздух.
Под плоскими тарелками сложенные квадратом салфетки. Рядом подготовлены ложки, вилки и ножи, стаканы для вина и бокалы для шампанского. Двойные прозрачные солонки с мелкой солью и душистым перцем. Перед каждым прибором — маленькие хрустальные вазочки с букетиками свежих цветов, тонкий аромат чайных роз затерялся среди фруктов. Слева — маленькие тарелочки с пирожками и ломтиками хлеба: белого, серого зернового и ржаного, присыпанного тмином. На продолговатом блюде с одной стороны от канделябра сервировано жаркое. С другой стороны блюдо с разварной лососиной.
Сбоку отдельно стоял круглый столик с закусками: тарелочки с ломтиками сливочного сыра, янтарная сёмга, розовая ветчина, жирная колбаса, селёдка в пряностях, лоснящиеся солёные грибочки.
Глафира Пафнутьевна на секунду замерла перед большим зеркалом в спальне, дотронулась до золотого кулона над низким декольте чёрного бархатного платья с белыми кружевами и с удовольствием оглядела стройную гибкую фигуру. Если бы сейчас Гедиминову увидала Танька Симонова, то вряд ли признала в ней сухую согбенную старуху, и не дала бы Глафире больше тридцати лет! Кожа упругая и светящаяся, блестящие серо-зелёные глаза кокетливо прищурились своему отражению. Женщина поправила высокую причёску из густых волос пепельного цвета. На руках мелодично звякнули драгоценные браслеты.
Шурша тяжёлым подолом, она достала из встроенного на кухне винного шкафа бутылки с вином. Поставила шампанское в серебряное ведёрко со льдом. Ловко вынула из духовки горячую форму, чтобы остудить пудинг.
В гостиной негромко работал проигрыватель с пластинкой. Мелодичные переливы «Музыкальных иллюстраций к повести «Метель» невесомо вальсировали по комнате.
Башня напольных часов гулко отзвонила девять. В прихожей загремели ключи, и стукнула входная дверь. Глафира замерла у стола, прислушиваясь к лёгким танцующим шагам за спиной. Помолодевший Дормидонт Иванович, сероглазый, стройный импозантный брюнет с бородкой и усами, на цыпочках подошёл к жене и тихонько поцеловал её в затылок.
— Твоя новая проделка на скачках попала в новости, Доренька, — Гедиминова, притворно хмурясь, постучала длинным овальным ногтем по экрану смартфона на столе.
— Газетчиков и репортёров ноги кормят, Глашенька, что поделать, — кротко вздохнул муж.
— Сколько раз тебе объясняла: не газетчики, а журналисты новостных порталов и блогеры.
— Я не успеваю за этим миром, — Дормидонт из-за спины протянул жене в руке прозрачную коробку с изумительной белоснежной орхидеей, казавшейся восковой. — С Новым годом!
— Миленький! — восхищённо ахнула она, приоткрыв коробку и с наслаждением вдыхая холодный цветочный аромат.
Глафира обернулась и оглядела мужа с ног до головы, провела рукой по груди, погладив шелковистую шерстяную ткань нового костюма, и смахнула с плеча невидимую пылинку:
— Такое хорошее сукно. Но, думала, пошьёшь себе что-то моднее и современнее, — покачала она головой, усмехаясь. — Кто же сейчас носит тройки с бархатным жилетом?
— Ты же знаешь, я — неисправимый ретроград, — тонко улыбнулся Дормидонт жене, целуя её пальцы. Бриллиант в булавке чёрного шёлкового галстука переливался мелкими радужными искорками.
— И это в тебе я тоже люблю, — рассмеялась она, обнимая мужа. — Садись, будем ужинать.
Неспешно начали с закусок и вина, обмениваясь незначительными замечаниями и передавая друг другу тарелки.
— И это рейнское? — он поморщился, лишь попробовав.
— Уж что нашла, миленький. Приличный рислинг теперь редкость. Будем в поездке в новом году, там напробуешься в своё удовольствие. Возьми рыбки или сыру, — угощала жена, сама она предпочитала крепко перчёное мясо и красное вино.
— Видел выписку из банка. Ты снова подкармливаешь бездарностей? — Дормидонт Иванович глянул на жену, шутливо обличая, как будто бы раскрыл маленький женский секрет.
— Эти молодые люди пишут интересные работы, а ничего так не поддерживает талант, как покупка картины. Ты слишком суров к живописцам, Доренька, — лукаво поглядела на него жена.
— Живописцы — у Третьякова в Лаврушинском переулке выставляются, а не вот эти твои... — Гедиминов выразительно поморщился.
— Давай тогда поговорим о новых музыкальных талантах? — хитро прищурилась Глафира Пафнутьевна, зная, как пресечь на время их излюбленный и бесконечный спор.
— Нет! — рассмеялся муж и потянулся за кусочком хлеба.
Потом перешли к первому горячему блюду, и праздничный ужин покатился к полуночи своим чередом.
— А к бульону, пожалуйста, миленький, вот, пирожки с ливером.
— Изумительно получилось, Глашенька!
— Ещё бы! Столько времени всю эту требуху полоскала, да вымачивала! — вздохнула Гедиминова и спохватилась. — Чуть не забыла: ты отправил письмо о том мальчике Симонове?
— Конечно же! Ещё на прошлой неделе. Я же обещал! — Гедиминов потянулся за солонкой. — Школа ждёт его осенью.
— Отлично, миленький! А весной ты должен съездить к морю, там нужен новый мост, помнишь, я читала тебе? — она видела, что муж не отвлёкся от блюда и повторила с нажимом: — Ты помнишь?
— К Чёрному морю? — он увлечённо уплетал горячий бульон с пирожками.
— Карскому, Доренька! — сердито стукнула ложкой по тарелке Глафира. — Ты никогда меня не слушаешь!
— Неправда, Глашенька! Я очень внимателен, особенно к твоим кулинарным талантам. Вот из мозгов-то пудинг хорош, и соус из шампиньонов ко вкусу пришёлся! — крякнул Дормидонт Иванович, разрезая румяную корочку из молотых сухарей.
— Да только мало получилось, — фыркнула Глафира. — Кажется, в иной телячьей голове мозгов больше, чем у этих недотыкомок!
— Зато жаркого много, — Дормидонт встал и отошёл перевернуть пластинку, потом подал жене тарелку с куском мяса, вдыхая аппетитный аромат. — В этом году с вишнями?
— Да, вишни и сироп хорошие нашла, да вот мадера так себе, вот и соус не удался, — расстроено надула она губки. — Надо было сделать из красной смородины с корицей, как к жареному вепрю делали.
— Ты нарочно так всегда говоришь, чтобы я больше хвалил тебя, — нежно улыбнулся Гедиминов жене, и в её глазах отразилась его улыбка. — Давай, я тебе лососинки положу? Что ты тут с подливой наколдовала опять?
— К рыбным паштетам такая хорошо идёт: на сметане и с рублеными маслинами, — Глафира щедро полила кусочек рыбы соусом.
— Затейница моя, — ласково чмокнул её муж в макушку. — А, кстати, что ты думаешь насчёт того рыбопромыслового кооператива? Помнишь, они хотели ферму открыть?
— Живут на Дону, а чтоб разводить рыбу, собрались копать яму где-то на пустыре? Совершенно бессмысленная затея! — возмущённо вскинула она брови.
— Вот и я так же думаю! Непременно разворуют всё, — кивнул Гедиминов.
После ужина они вместе прибрали со стола. Достали сладкое вино, сыры, пирожные с заварным кремом и миндальное бланманже, политое малиновым сиропом.
— Ты не представляешь себе, о чём я загадал на будущий год, — достал из ведёрка шампанское и подмигнул жене Дормидонт Иванович.
— А ты ни за что не догадаешься, что я приготовила тебе в подарок! — рассмеялась она и, легко кружась под музыку, подошла к мужу и уселась к нему на колени. — Угадай!
Дормидонт закатил глаза, в шутку изображая мучительную пытку. Глафира звонко расхохоталась, запрокидывая голову. Потом из глубокого бокового кармана достала узкий конверт:
— На Рождество мы будем в Павловске, — торжественно проговорила она и увидела, как засветился от радости муж. — Да, в том милом отеле на Мариинской, который тебе тогда так понравился.
— Спасибо, Глашута, — Гедиминов крепко обнял жену, прижимаясь щекой к тёплому бархату её платья, потом поднял на неё глаза и усмехнулся. — Немного зная тебя, подозреваю, что кроме отдыха в отеле ты запланировала ещё и массу дел на севере.
— Всегда есть какие-то дела для нас, миленький, — ласкаясь, она запускала бледные пальчики в густы волосы мужа, перебирая их. — Уж так повелось.
— Ты не устала от всего этого? — Гедиминов на мгновение стал серьёзным, чуть сдвинув брови.
На секунду Глафира задумалась. Человечеству больше трёх тысяч лет. И это время они вдвоём среди людей. В России обосновались ещё до первых царей, взяв себе фамилию одного из древнейших родов.
Их сила только росла. Они помогали сделать выбор, поддерживали, награждали, спасали согласно воле их Создателя. А иногда казнили и, покарав, пожирали убийц, растлителей, клятвопреступников и воров. Чудесные яства из жертв обновляли и восстанавливали тела, дарили божьим созданиям свежую и привлекательную наружность, но молодость и красота таяли каждый раз тем быстрее, чем больше добра ангелы дарили людям. Такое существование не могло не утомить, но они трепетно хранили любовь друг к другу и к миру вокруг.
— Не знаю, — она повела покатыми плечами. — Наверное, привыкла. Всё по кругу, бесконечно: получаешь, отдаёшь, снова получаешь, опять раздаёшь, и заново.
Дормидонт бросил взгляд на часы и улыбнулся:
— Тогда предлагаю выпить шампанского за нашу с тобой вечность!
Жена вскочила и захлопала в ладоши, когда он открыл пузатую бутылку и салютовал грохнувшей пробкой году прошлому и году грядущему. Гедиминовы со звоном сдвинули искрящиеся игристым напитком высокие бокалы:
— С Новым годом, Доренька!
— С Новым счастьем, Глашута!
Продолжение следует...
Автор: Анастасия Альт
Источник: https://litclubbs.ru/articles/64378-milaja-para-chast-2.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Содержание:
Оформите Премиум-подписку и помогите развитию Бумажного Слона.
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: