Владимир Маяковский - это нагромождение парадоксов, где гигантский, грубый голос с площадей соседствует с ранимой, почти детской чувствительностью.
За хрестоматийным образом «агитатора, горлопана, главаря» скрывался мастер сложнейших лирических форм, одержимый качеством строки перфекционист и человек, чья личная жизнь стала трагическим полигоном для испытания идей свободы и любви.
Кто же он на самом деле - не памятник, а живой человек?
Представьте себе человека, который на званом вечере у Лили Брик читал вслух не свои бунтарские вирши, а трогательную сказку «Аленький цветочек».
Поэт-футурист, разрисовавший себе желтую кофту кубистическими узорами, но годами аккуратно ведший домашнюю бухгалтерию, подсчитывая каждую копейку, потраченную на папиросы или поездку в трамвае.
Про себя он говорил просто, но с достоинством:
"Я - поэт, этим и интересен"
Маяковский родился 19 июля 1893 года в селе Багдади. Сейчас это Грузия, в те времена это Кутаисская губерния Российской империи.
Маяковский, на секундочку, потомственный дворянин.
Его отец был чиновником, чиновником лесного ведомства, а дед вообще казачьим есаулом.
Жили Маяковские не очень богато, у них был небольшой домик на три комнаты, полагался отцу по должности.
Но всё-таки Маяковские и не бедствовали.
Государственный чиновник, тем более лесной чиновник в провинции, это человек все-таки важный.
Первый язык Маяковского - грузинский, в юности он говорил на нем без акцента.
Вокруг были леса, горы, экзотические места, и конечно, на мальчика это все произвело огромное впечатление, рождая огромный простор для фантазий.
От Багдади до ближайшего города Кутаиси было 25 километров.
И вот в 1902 году Маяковского отдают в Кутаисскую гимназию.
Надо сказать, что учится он хорошо, а особенный талант у него к рисованию. И семья в какой-то момент решает, что Володя станет художником.
Но в тот же момент он и к стихам неравнодушен, так что отец дает ему читать Лермонтова и Пушкина, а Владимир учит стихи наизусть и с удовольствием декламирует их гостям.
У него с детства был громкий, красивый голос. И кроме вот этой любви к литературе и таланту к рисованию, у него есть несколько черт, которые достаются ему от отца.
Во-первых, крупное телосложение. К 14 годам – уже метр восемьдесят с лишним, а потом вообще под два метра.
Во-вторых, слабость к азартным играм. Маяковский уже в детстве был дико азартен. Он может, например, с утра до ночи играть с друзьями в шашки или в городки.
Потом появляются более серьезные игры — карты, домино, а если домино и городков под рукой нет, Маяковский придумывает состязательные игры на ходу — кто дальше прыгнет. Или кто прочтет стихотворение наизусть с любого места.
Причем ему очень важно выигрывать, а проигрыш для него всегда трагедия. И в жизни у него это главным лейтмотивом станет.
Маяковский никогда не успокаивается, пока не отыграется.
Дети играют на марки, которые тогда было модно собирать, и Маяковский выигрывает марок в общей сложности где-то на пару толстых альбомов.
Ну и вот, собственно, вот оно такое счастливое детство провинциального гимназиста.
И тут в семье происходит несчастье. В 1906 году, Маяковский в четвертом классе, происходит трагичная, нелепая смерть его отца.
Отец сшивал бумаги и укололся булавкой, и умер от заражения крови.
На Маяковского это производит огромное впечатление. Вы, возможно, слышали, что он до конца жизни будет маниакально бояться бактерий.
Он будет постоянно мыть руки, а когда будет пить пиво в ресторане, он всегда будет держать кружку всегда левой рукой, чтобы касаться губами кружки не с той стороны, с которой все остальные касались до него.
И у него это станет, конечно, фобией. Очевидно, что смерть отца в таком возрасте для парня трагедия, а семья еще вдобавок остается без средств существования.
Вдове с тремя детьми выделяют какую-то совсем небольшую пенсию, после чего скромный достаток семьи сменяется откровенной бедностью.
И, собственно говоря, вообще есть предположение, что пенсию им выделили, потому что дело было не в булавке. Есть версия, что отец Володи проигрался и покончил жизнь самоубийством.
Но мы этого доподлинно не знаем. Проиграл ли он казенные деньги или действительно булавка его уколола или булавка была придумана для того, чтобы сохранить репутацию семьи, доподлинно не известно.
Известно другое, что летом 1906 года Маяковские перебираются в Москву.
Живут очень бедно, а чтобы свести концы с концами, мать и сестры подрабатывают ремеслом.
Они что-то режут по дереву, какие-то тарелочки раскрашивают, сдают квартиру студентам и другим жильцам.
Естественно никакими особенными художественными навыками его мать и сёстры не обладают, так что их жалкие поделки покупают у них их же знакомые из жалости, и Володю это очень задевает, ему мучительно стыдно за своих домочадцев.
В то время Маяковский поступает в московскую гимназию. Кстати, в один класс с братом Пастернака.
Но в Москве Владимир учится плохо, потому что стандарты в московской гимназии выше, чем в Кутаиссе.
У Маяковского проблемы с правописанием. Физику и математику он вообще не понимает.
К тому же со сверстниками у него вообще не ладится. Ну и понятно, что они начинают его подтравливать.
Он странный, вспыльчивый, говорит на русском с грузинским акцентом.
Бунин потом будет злобно утверждать, что одноклассники звали Маяковского «идиот Полифемович» за его громогласный голос и за постоянную декламацию подчас совершенно несуразных вещей.
В четвертом классе будущий поэт остается на второй год, а из пятого класса его и вовсе выгоняют.
Кстати, проблемы с правописанием у него вообще до конца жизни останутся. Он будет многие слова писать так, как он слышит.
Порядки в семье Маяковских кавказские. Главный в доме мужчина, даже если этому мужчине всего 14 лет. К тому же в свои 14 лет Маяковский ростом со взрослого мужика и говорит басом.
Понятно, что ни сестры, ни мать его не контролируют.
А что тогда происходит в России? Вот отгремела первая русская революция. Ну то есть она отгремела, она не умерла, и все дышит этим духом.
Маяковский, естественно, связывается с революционерами. В те годы для московского гимназиста эта история вообще достаточно обычная.
К тому же в Москве в этот момент существует большое кавказское землячество, а друзья, знакомые и жильцы Маяковских в основном принадлежат к этой среде.
И вот одним из таких жильцов был достаточно известный в подполье боевик-анархист.
Понятно, какой образ жизни эти люди вели: налеты на полицейские участки, грабежи банков, грабежи, называются экспроприации, политические убийства, тайные встречи на конспиративных квартирах, поддельные документы.
Награбленное для дела революции потом проматывается в кабаках в большинстве своем.
В общем, с точки зрения 14-летнего пацана - это герои, небожители настоящие. А парень же, как мы знаем, хочет стать частью этого нового общества.
У него не получается с одноклассниками, а вот с этими большими пацанами что-то получается, так что подросток Маяковский полностью очарован революционной романтикой, и постепенно его начинают использовать для мелких поручений.
Маяковский потом будет всячески подчеркивать, что был в деле революции с ещё с 1908-го.
С партией он был рядом, но в партию его, конечно, никто не принимал, потому что за своего не считали.
Ну и он не был убежденным социалистом, давайте по-честному. Если бы в России тогда устраивали теракты не эсеры, а, например, саентологи, ну, наверное, Маяковский был бы саентологом, потому что это было модно.
То есть серьезные какие дела ему не поручали, но для разных мелких поручений был он незаменим.
Ему даже дали кличку «скорый», он мог что-то передать, за кем-то проследить, отнести записку.
Причем он бегал не только по революционным делам, а, например, и с добычей революции, то есть заложить награбленное или украденное в ломбарде, а потом совместно пропить со старшими товарищами.
Вроде бы достаточно невинные вещи, но за них, конечно же, грозили реальные сроки.
Первый арест случился в 1908-м и был символическим. Маяковский попался под руку на ряду полиции, которые накрыли нелегальную типографию.
Он неделю просидел в обезьяннике. Ничего ему больше не сделали, но на карандаш взяли.
А дальше слежка, осведомители, и второй арест. Это уже 1909 год. Второй арест серьезней. Бывшего гимназиста Маяковского обыскали и нашли у него дома в сундуке револьвер с боевыми патронами.
За это дали уже месяц в изоляторе. Могло всё закончиться и серьёзней, но помог друг его покойного отца, тюремный чиновник.
Он объяснил, что револьвер казенный, что он чиновник. Сказал, что заходил к своим друзьям Маяковским, и случайно оружие у них оставил, а мальчишка как раз собирался это оружие вернуть.
Ну и в общем его отмазали. До определенного момента это, конечно, все казалось очень весело, забавно, и Маяковский даже потом много раз рассказывал байку о том, что перед арестом он однажды съел записную книжку с адресами конспиративных квартир.
Но вот проходит год, и его арестовывают в третий раз. И это уже была, конечно, реальная проблема.
Арестовали по серьезному делу, во-первых. Во-вторых, ему на тот момент уже 16. А это уже, значит, что не пацанство, а взрослая уголовная ответственность.
Происходит резонансный случай. Летом 1909 года из женской тюрьмы в Москве сбегают 13 заключенных группы эсерок из боевой организации. Сидели по мрачным статьям. Некоторые сидят пожизненно.
Готовятся к отправке на каторгу старшей группы девицы, которая взрывала дачу Столыпина. Тогда, погибло 27 человек, включая детей и беременных женщин.
Другая девица планировала обвязаться динамитом и подорвать себя в здании госсовета, а вместе с ними бежит одна из надзирательниц, которую заранее внедрили в тюрьму.
То есть планированный побег. И вот этим девицам Маяковский передает в тюрьму гражданскую одежду, а шить эту гражданскую одежду он подрядил своих сестер и мать.
И вот во время побега он сам стоит на стрёме, как сказали бы блатные тогда, на соседней колокольне, и знаками показывает, пора лезть через стену или не пора.
Это уже не шутки, это если повезет, ссылка, а не повезет, то и каторга.
Маяковского арестовывают, при аресте он кривляется, читает жандармам частушки, но это всё, конечно, не помогает, и его отвозят в изолятор.
Сначала обычная камера, там он буянит, орёт, колотит в дверь, называет надзирателей халуями, отказывается возвращаться с прогулок и подбивает дело то же самое заключённых.
Что удивительно, Маяковского не бьют. Тогда, в общем, какая-то достаточно относительно либеральная была тюрьма.
И вот его начинает переводить из одного СИЗО в другое, и, наконец, он оказывается в знаменитой Бутырке.
А там уже реальный суровый арестантский режим. Его упаковывают в одиночку, где он сидит полгода, и там, наконец, понимает, что всё, как бы игры-то кончились. Он попал, причём попал серьезно.
И там, в одиночной камере, поведение у меняется радикально. Вся эта террористическая романтика проходит, причем раз и навсегда, так что политикой он действительно перестает интересоваться надолго, до самой революции 1917 года.
Учебу, которую он до этого момента презирает, он внезапно начинает любить. Пишет матери, что хочет продолжать учиться, просит прислать учебники, физику, математику, снова начинает рисовать.
Литературу, которую он, кстати, презирал, любую, кроме агитационной, вообще ничего не читал принципиально, а тут, по его собственному выражению, набросился на беллетристику, перечёл всё новейшее.
В частности, он читает новых поэтов, Белого, Бальмонта, символистов, всю эту новую поэтическую школу, да и сам впервые пробует писать.
Стихи пока очень слабые, детские и подражательные, он потом сам это не раз будет признавать, но начало, как говорится, положено.
Прокуратура требует для Маяковского несколько лет ссылки в Нарым, в Томской области.
Мать обивает пороги на приеме у московского градоначальника, ездит в Петербург.
Неизвестно, то ли это сработало, то ли 16-летнего дурачка из неполной семьи просто пожалели. В общем, 9 января 1910 года, его выпускают из Бутырки без приговора, с формулировкой "для водворения к родителям".
Забирали его в тюрьму ранней осенью, а вышел он зимой.
В городе уже сугробы, денег на трамваи у него, естественно, нет. И вот Маяковский в легкой куртке, ботинках без галош, бежит по Садовому. Добирается домой, и наконец, с наслаждением моется с мылом и горячей водой.
После этого забывает Володя про подпольщиков на следующие 10 лет.
Вместо этого Маяковский начинает заниматься с репетиторами. Серьезно готовится к поступлению в училище живописи, ваяния и зодчества.
Это тогда один из лучших художественных вузов в России, но он всё-таки поступает туда и там уже, конечно, ничего не прогуливает.
Скорее всего, Маяковский мог бы стать неплохим художником и, забегая чуть вперед, отмечу, что свой талант к живописи он в конце концов реализует.
Но в училище происходит с ним еще одно судьбоносное событие, которое радикально меняет траекторию его судьбы. Он знакомится с другим студентом Давидом Бурлюком.
Бурлюк считается невероятным авторитетом. Ну, во-первых, ему уже 30 лет, он носит длинные волосы, у него нет левого глаза, он отлично разбирается в искусстве, включая все самое новое и модное. И он вхож в богему, где как раз всё начинает бурлить.
Прямо на глазах рождается знаменитый русский авангард. И Маяковский, конечно, сам не промах. Он тоже считается авторитетным человеком.
Высоченный, любимец женщин. Он одет в какие-то бархатные блузы, никогда вообще не замолкает. У него отличный голос. Он постоянно острит, причем довольно ядовито.
Курит так, что никогда не пользуется спичками, прикуривает одну сигарету, одну папиросу от другой.
В общем, он институтская звезда. Бурлюк в то время его описывает как нечесанного, немытого, но с красивым лицом апаша и верзилу.
И поначалу эти двое не ладят. Маяковский троллит Бурлюка и издевается над его приверженностью к кубизму, а Бурлюк порывается в ответ ему рожу набить.
Но вместо того, чтобы подраться, они становятся друзьями. И для Маяковского это большая удача. Бурлюк впервые по-настоящему знакомит его с искусством. Заваливает книгами немецких, французских поэтов, а Маяковский это всё залпом проглатывает.
Кроме книг Бурлюк частенько подкидывает ему денег. А деньги у Бурлюка есть.
Его отец управляет имением богатого помещика, в то время как Маяковский абсолютно нищий. Ему не то, что нечего есть, он и спит иногда на скамейках в городских парках. Ну, это когда погода позволяет.
Есть и более наглядная история. У Маяковского плохие зубы, а денег на врача, понятно, нет.
И к восемнадцати годам во рту у него просто ничего не остается. Он ходит как дед без зубов.
И вот этот контраст с внешностью плейбоя, конечно, комический.
Ну, понимаете, да? Красивый мужик, открывает рот, а там нет зубов.
Но работать Маяковский не идет. Вместо этого он страстно играет, причём играет постоянно, но шашки и марки, понятно, уже никому, конечно, не нужны, играет он только на деньги, либо в карты, либо на бильярде.
И играет достаточно хорошо, периодически поднимает неплохие деньги, и это для него не только страсть, но и работа, способ заработка. Кстати в дальнейшем азартные игры станут серьезной добавкой к его поэтическим гонорарам.
Но понятно, что это игра, и он нередко проигрывается, а эта же страсть, и она затягивает Маяковского, и эта одержимость сохранится у него до конца жизни.
В каждом новом городе он будет первым делом искать ближайшую бильярдную. Знакомых он изводит бесконечными пари.
Сколько шагов до конца улицы? Какой трамвай придет первым?
Однажды с подругой надо было занять денег у знакомых. Заключили пари. Перед тем, как попросить, предполагали, кто сколько даст. Кто из этой парочки точнее угадывал сумму заемного, тот и забирал деньги.
В карты, по воспоминаниям современников, с Маяковским вообще играть лучше было не садиться. Играл страшно, и никого не отпускал из-за стола, пока не выигрывал или, наоборот, не проигрывал последний рубль.
Проигрыш им всегда воспринимается как личное оскорбление и вообще жуткая несправедливость.
И вот, пока студент Маяковский пропадает в бильярдных, художественный мир Москвы и Питера бушует. Старое искусство сталкивается с новым. Футуристы с классиками. Скандальные выставки следуют одна за другой.
Группы и группировки воюют между собой в газетах, потому что никаких соцсетей пока же нет. Выходят разгромные статьи, ответные статьи, всё это кипит.
Всё очень модно, всё свежо, всё остро, и очень увлекательно.
Само слово футуризм появилось в 1909 году. Одна за другой возникают группы и художественные объединения. "Бубновый валет", "Ослиный хвост", и все прочие.
На слуху такие ребята, как Малевич, Татлин, Гончарова, Ларионов, Велимир Хлебников, который вообще гением считается.
И вот в это все решает ворваться Бурлюк. Вместе с Хлебниковым они организуют группу "Гелея".
И начинают, конечно, с чего? Как и все авангардисты, как и все представители нового искусства. Начинают с манифеста. Скандального, ну как скандального, просто-напросто хамского, этот легендарный манифест ни много ни мало пощечина общественному вкусу.
Они в частности предлагают сбросить Пушкина, Достоевского и Толстого с парохода современности. Именно бросить, а не сбросить.
Это поправка Маяковского. Он резонно замечает, что если их сбрасывать, то получается, что они на этом пароходе вроде как были.
Вообще, пощечина наполовину состоит из таких стильных оскорблений. Ну, например, Бунину нужна только дача на реке. Такую награду судьба дает портным.
Кроме Бунина, там оскорблен, ну, примерно весь литературный истеблишмент того времени, от Бальмонта до Горького. Ну, чтобы времени зря не терять и сразу как бы всех одной краской, ну, и о себе конечно громко заявить.
Манифест был напечатан на оберточной бумаге, тоже ради кича.
Тираж всего 600 экземпляров, зато все 600 разлетаются за несколько дней с прилавков.
Пресса в бешенстве, их называют поэтами свихнувшегося мозгов, шайкой буйно помешанных.
А их манифест называют вымученным бредом претенциозно-бездарных людей.
Это все цитаты из рецензий в столичной прессе. Главные слова здесь, разумеется, рецензия и столичная пресса. Ведь план-то сработал. После этой пощечины обществу авторы проснулись знаменитыми.
А ведь еще они толком ничего и не написали, кроме этого манифеста. Но, помимо прочего, именно в этой пощечине состоялся литературный дебют Маяковского.
К тому времени он уже окончательно решил – буду поэтом, не художником.
Произошло это так. Однажды Маяковский и Бурлюк шли по ночному Сретенскому бульвару Москвы. И Маяковский краснея, застенчиво прочел Бурлюку свои стихи.
Ну, как свои, он сказал, что это написал один знакомый. А Бурлюк, даже не дослушав до конца, остановился и заорал.
«Да это ж вы сами написали! Да вы же поэт! Вы гениальный поэт!»
Ну, футуристы вообще любили себя хвалить и превозносить друг друга, объявлять друг друга гением.
«Давид, ты гений!», «Нет, Володя, ты гений!» Это была часть стиля.
Но вы знаете, в случае с Маяковским это была абсолютная правда. Каким-то образом в этом молодом дикаре проснулся дар, он блестяще обращался с русским словом.
Это можно не объяснять, я вам уже сказал вначале, откройте сборник стихов Маяковского на любой странице. Это потрясающие образные и пластичные стихи, при этом стихи полные какого-то животного напора.
Современному человеку, нам с вами они больше всего, наверное, напоминают рэп, то есть панчи, после которых ожидаешь восторженный рёв толпы. И, собственно, Маяковский никогда не писал за столом, он всегда находился в движении, сочиняет на ходу, либо на улице, либо ходит по комнате из угла в угол.
И Маяковский до сих пор читается удивительно свежо и современно. Какое впечатление это производило на современников, даже страшно представить. Люди же никогда ничего подобного не слышали, ни по форме, ни по содержанию.
Здесь надо сделать небольшое отступление. Давайте коротко обсудим такое явление, как футуризм.
Наполовину это был, конечно, новаторский художественный эксперимент. Вполне искренний в своей попытке найти какие-то новые формы искусства. Но только наполовину.
Еще наполовину это был пиар. Только-только рождается массовое общество. Желтая пресса появляется и все прочее. Появился по-настоящему массовый зритель. И футуристы первыми поняли, что лучший способ прославиться в такой обстановке - это скандал. Причем чем мощнее и громче, тем лучше.
Времена еще относительно пуританские, и шокировать обывателя довольно легко. Многие из художников-футуристов получили академическое образование и могли нарисовать вполне обычный, а не кубический портрет, если бы хотели.
Многие из поэтов-футуристов могли написать вполне убедительные стихи под Пушкина, и многие Пушкина вполне искренне ценили и любили. Но разве это интересно?
Академических портретов без них полно, и стихов таких тоже полно. И прославиться таким образом невозможно. К славе и коммерческому успеху стоит длиннющая очередь.
А вот если ты называл свою выставку «ослиный хвост», то на тебя уже обращали внимание. А уж есть на выставке случалась драка, то это вообще прекрасно.
В какой-то момент художник Ларионов, например, придумал раскрашивать себе и товарищам лица. И в таком виде ходить по улицам. Ничего особенного, просто какая-нибудь завитушка такая на щеке или на лбу.
Ну или нос выкрашенной красной краской, или золотой краской. Один этот, по нынешним временам, когда у половины хип-хоп сцены татуировки на лицах, это вообще нас совершенно с вами это не шокирует.
А тогда один этот прием мог просто сделать половину карьеры. Несколько месяцев об этом бы газеты писали.
К Ларионову выстраивается очередь поклонниц, и девушке требуют раскрасить им грудь.
Ну, во-первых, внимание приятно. Во-вторых, арт-рынок-то никто не отменял, картины начинают продаваться, билеты на выставки начинают продаваться, билеты на лекции растут в цене.
А ведь на лекции, если повезет, могла же случиться еще одна драка. Словом, футуризм Маяковскому подходил как родной.
Оскорблять людей со сцены, попадать в газеты и еще получать за это неплохие деньги. Ну разве это не мечта? К тому же основной формой футуристической поэзии была не публикация, а публичное выступление. Практически рэп-батл, говоря современным языком.
А Маяковский словно был рожден для публичных выступлений. Огромный красавец с глубоким, красивым, громким голосом.
Курсистки на него вешаются. Известны случаи, когда благообразные старушки падают в обморок. Например, когда он со сцены оскорбляет "Наше всё" Александра Сергеевича Пушкина.
Маяковский читает стихи так, будто он бьет зрителя по щекам. И стихи, к тому же, были совершенно искренние и блестящие.
Кстати, почему у Маяковского первого периода то и дело повторяется тема еды?
Ну, все же учили в школе «Эй, мужчина, у вас в усах капуста».
А всё потому, что футуристы чаще всего выступают в ресторанах и кабаре. То есть буквально перед богатой, скучающей публикой, купцами, их содержанками, и эта публик сидит и жрёт за столиками.
Сидит и жрет каких-то рябчиков, а у голодных футуристов это вызывает жгучую ненависть.
Выступать перед людьми, которые едят, вообще очень сложно. «Что вы жрете?» – как бы спрашивает их со сцены Маяковский. «Я в этот момент перед вами душу выворачиваю, а вы жрете».
Ну, и контраст, конечно, потрясающий, и в конце этих выступлений все расходятся оскорбленные, но очень довольные друг другом.
В том числе и футуристы. Футуристы выступают перед жрущими людьми, которые платят им за это деньги. И через какое-то время сами футуристы уже этих кабаре и рябчиков могут себе позволить.
Из студенческого рванья они переодеваются в шубы, в афраки, в цилиндры.
Маяковский еще вчера на скамейках спал, жил на 50 копеек в день, а теперь зарабатывает огромные деньги, тысячи рублей. Причем ему в этот момент 20 лет или около того, ну вы можете себе представить.
Училище он, конечно же, бросает.
Тут стоит отметить, что "Гелея" была далеко не самой прорывной из групп футуристов. Фактически в ее активе был только один гениальный хедлайнер, это сам Маяковский.
Но "Гелея" была самой скандальной. Выступала много, часто, успешно, регулярно попадала в светскую хронику. Причем пресса тех лет хорошо сохранилась, все это можно почитать.
Ну, например, сомнительное кабаре «Розовый фонарь». Внутри битком, снаружи очередь. Цены, по описанию светского хроникера, в 2-3 раза дороже, чем в самом дорогом ресторане. С билетами то же самое, все билеты распроданы.
Публика, по описанию того же корреспондента, "вырожденцы с пробором". Люди требуют:
«Рыжего! Давайте рыжего!»
Тут выходит Маяковский и кричит:
«Да! Я рыжий! Рыжее искусство!»
И начинает читать стихи:
«А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется, и вот я захохочу и радостно плюну в лицо вам!»
Публика свистит и хохочет. А вскоре встает в очереди в буфет за шампанским и бутербродами.
Успех невероятный. Все шло так удачно, что футуристы даже планировали открыть собственный театр. Предполагалось, что сцены там не будет, зрители будут подвешены к потолку в специальных сетках, а декорации будут крепиться к актерам.
Почему? Ну просто потому что так скандальней.
Хотя какие-то художественные обоснования, конечно, были. И разъяснялись на лекции. Сообщалось, что заниматься всем этим будет знаменитый новый модный режиссер Всеволод Мейерхольд.
Проект театра, понятно, публикуют все газеты. Владимир Маяковский пишет для него первую пьесу «Трагедия», где на фоне жизни современного города разворачивается драма поэта Маяковского, самого великого и самого непонятого.
Скромненько так и со вкусом про себя любимого.
Ну, а дальше театр можно уже вообще не открывать, ведь опубликованы декорации, о чем будет пьеса, и скандал уже произошел сам по себе.
В другой раз Маяковский производит фурор своей легендарной «желтой кофтой». А в то время все, кроме костюма тройки, тогда считается более-менее скандальным.
На деле, как сообщают очевидцы, это была просто блуза из тех, что носили рабочие. Просто блуза желтого цвета. И к тому же статному Маяковскому она очень идет.
Но в газетах кофта обрастает подробностями и превращается в настоящий вызов общественной морали. А ведь таких сценических костюмах у Маяковского целый гардероб.
Ну вот из любимых это желтая кофта и кофта в черно-оранжевую полоску. И два пиджака. Один ярко-розовый, второй малиновый.
То есть получается, что оскорбить мораль публики можно было за 15 копеек.
Свои выступления Маяковский обычно начинает с небольшой лекции, а лекцию начинает с фразы
«Хочу предупредить, что человек я очень умный».
Ну, дальше он обычно рассказывает, что Пушкин – это пыль под его ногами, Толстой и Достоевский – просто его предшественники. В общем, изобретательно выделывается.
Публика, надо сказать, его обожает. Она, в общем, за этим и приходит, чтобы Маяковский стоял и троллил классиков, и публику заодно.
Периодически футуристы пытаются еще объяснять какие-то свои художественные моменты и выступать без скандала и раскрашенных лиц, но это как раз зрителей возмущает.
Их можно понять, они пришли на панк-концерт, а тут какая-то лекция.
На выступлениях футуристов постоянно дежурят городовые, причем их числом футуристы похваляются друг перед другом.
Например, поэт-авиатор Каменский, изобретатель слова «самолет», хвастался таким сопровождением: uенерал-губернатор, обер-полицмейстер, 8 приставов, 16 помощников приставов, а также 15 околоточных, 60 пеших городовых и 50 конных.
Ну, на деле, конечно, скорее всего, это был один заспанный жандарм, но кто в этом будет признаваться.
Маяковский, Бурлюк и их окружение совершают по стране несколько туров, причём почти везде собирают приличные залы.
Не обходится без драмы. В одну из поездок к ним присоединяется Игорь Северянин, основатель так называемого эгофутуризма. В частности, это автор знаменитых ананасов в шампанском.
Все понимают, что это целиком и полностью коммерческое мероприятие. Северянин вроде как старше, успешнее и более известен. Он несомненный хедлайнер и выступает последним.
При этом он очень переживает, что молодежь его затмит, и чтобы избежать этого, берёт с Маяковского и Бурлюка клятвенное обещание, что они не будут раскрашивать лица и вообще не будут хулиганить.
Обещание эти двое, конечно, нарушают. Хулиганят, раскрашиваются, как в последний раз, и после такого разогрева градус повысить уже невозможно.
После этого Северянин с этими своими ананасами выглядит бледно. Пока он читает, зрители уже идет в гардероб за шубами, так что с середины тура Северянин сбегает в Москву.
Маяковский, кстати, вскоре увековечит его в одном из стихотворений. Там будет такой панч про пропитое лицо Северянина.
Дальше Бурлюк и Маяковский едут в Одессу и там Маяковский впервые в жизни по-настоящему влюбляется. Он встречает Марию Денисову, красавицу и к тому же талантливого скульптора.
Надо сказать, что у Маяковского вообще были странные отношения с женщинами. Сам он был селебрити, двухметровый красавец, харизматик и огромный талант.
Понятно, что он мог получить любую женщину и часто получал их.
Но по описанию друзей он предпочитал либо замужних мещанок, которые изменяли мужьям на дачах, либо юных эмансипированных и экзальтированных курсисток.
Но к тем женщинам, которые сами на него вешались, он относился весьма презрительно. Ухаживал за всеми скорее на автомате и минут через десять вообще об этом забывал.
Он мог сказать, показывая на красивую женщину:
Смотри-ка, какой вкусный кусок мяса. А у женщины спросить: "Ну что, красивая, правда?"
Соблазнил он, в частности, дочь знаменитого архитектора Шехтеля и бросил. Правда, она, кажется, была не в претензии.
Ну, то есть Маяковский — типичная рок-звезда, причём рок-звезда, которой только 20 лет.
Что же касается настоящей влюбленности, Маяковский влюблялся в тех женщин, которых по какой-то причине получить не мог. И влюблялся до безумия, до одури.
Как поражение в картах, он воспринимал это как личную трагедию, и пытался до последнего отыграться. Нервничал, впадал в чернейшие депрессии, не находил себе места.
Вообще, Маяковский старательно делал себе имидж громкого, агрессивного человека. Такого уверенного в себе героя-любовника, а позже, вестника революции.
С его внешностью и манерой поведения это было, конечно, несложно. Он так и выглядел. Но, как и все гениальные поэты, на самом деле внутри-то он был человек тонкий и человек болезненных чувств.
И если присмотреться, лучшие и главные его стихи, они не про политику, и даже не про эпатаж, и даже не про заумные эксперименты.
Они про любовь. Причем любовь несчастную.
Упомянутая Мария Денисова отвергла поэта и заявила ему, что «Володь, я выхожу замуж».
Маяковский этот отказ переживает просто с невероятным трудом. Это первый его серьезный кризис, и в этот первый кризис он пишет огромный хит, поэму «Облако в штанах».
Это практически поминутная хроника чувств и эмоций отвергнутого человека. Оттуда, в частности, всяческие богоборческие пассажи Маяковского, которые обычно цитируют вне контекста, как политическое заявление.
На самом деле никакой политики там нет, никакого атеизма там особого нет. Лирический герой «Облака в штанах» очень молод и очень влюблен. И в какой-то момент он в отчаянии начинает грозить небу кулаком, потому что его баба бросила, отказала ему любимая женщина. Зачем тогда вообще эта жизнь нужна?
Рабочим названием поэмы сначала было «Тринадцатый апостол», и эту свою любовь Маяковский переживал именно как мученичество.
Кстати, интересно, что "Облако в штанах" хотя и было написано про Марию, но из печати вышло уже с посвящением совсем другой женщине.
На титульном листе было написано «Тебе, Лиля».
А получилось это так. На одной из тусовок авангардной богемы Маяковский знакомился со своей фанаткой Эльзой Брик, а через нее с ее сестрой Лилей Брик, и её мужем Осипом Бриком.
Женаты Лиля с Осипом были на тот момент всего два года. Осип Брик – успешный юрист, сын богатого коммерсанта, а Лиля – харизматичная рыжая тусовщица из зажиточной буржуазной семьи.
На свадьбу родители подарили жениху и невесте четырехкомнатную квартиру в центре Москвы.
Маяковский сначала эту парочку рассматривал как меценатов. Ну, то есть, проще говоря, как мажоров, с которых можно что-нибудь стрясти. Но довольно быстро Маяковский с ними сдружился.
Осип стал его фанатом. Под влиянием поэзии он бросил юриспруденцию, всерьез увлекся новым искусством и стал, в общем, неплохим литературным критиком.
"Облако в штанах" глубоко его поразило. И, собственно, впервые было издано именно на деньги Осипа Брика.
Причем часть этих денег Маяковский просто себе в карман положил. Ну, назвал завышенную сумму и часть гонорара скрысил, но потом этого очень стыдился, надо признать.
А вот с Лилией Брик все получилось сложнее. Маяковский в нее истово, фанатично влюбился. Собственно говоря, отныне и навсегда она стала главной женщиной его жизни.
Конечно, не единственной, но главной и с огромным отрывом.
Осип и Лиля Брик, хоть и были женаты, но жили в типичном для тогдашней богемы открытом браке.
И вот одним из любовников Лили Бриг становится Маяковский, причём более-менее постоянным.
Он и Лиля вначале действительно неразлучны. Они ночами гуляют по проспектам и набережным.
Маяковский безумно влюблен. Друзьям он говорил, что встретил ту единственную, которую полюбил навсегда.
Про Лилю же сказать такого нельзя. Она к Маяковскому испытывает сложные чувства.
Брик говорила, что влюблена в "Облако" от текста до обложки, она выучила поэму наизусть, и переплела в кожу с золотым обрезом у самого дорогого переплетчика.
То есть в Маяковском она, прежде всего, видела гениального поэта. А вот в остальном она предпочитала мужа, она, в общем, очень любила Осипа, и поэтому Маяковского она иногда прогоняла.
И, надо сказать, очень изобретательно мотала ему нервы, как только женщины умеют.
Маяковский в ответ страдает, угрожает самоубийством.
Например, был такой эпизод. Лилия и Маяковский идут по улице. Маяковский говорит, знаешь, я написал тебе поэму о Дон Жуане. И читает поэму наизусть.
Но Лилия в очередной раз смертельно устала от Маяковского, и она ему говорит:
"Опять про любовь, а про что-нибудь другое нельзя писать? Тебе самому-то не надоело?"
Маяковский в бешенстве, в слезах достаёт рукопись поэмы, рвёт её в клочья и бросает по ветру. Поэму так никогда и не восстановили, кстати сказать. Мы с вами её никогда не прочтём.
И вот в этом любовном треугольнике Осип, Лилия и Владимир проводят следующие 10 с лишним лет. Маяковский знакомит их со своим кругом, с богемой. И, конечно, на Лилю Брик и Осипа падает отблеск славы Маяковского.
А Маяковскому дружба с Бриками придаёт буржуазный лоск. Они учат его хорошо одеваться, носить дорогие цилиндры, носить трость.
Лиля заставила его наконец-то вставить зубы.
Конечно, всё это звучит странно, местами как анекдот. Но нужно помнить, что участникам всей этой истории по 20 с небольшим лет.
Они живут в чрезвычайно романтическое время, они сами романтики, они делают глупости, но делают их всерьез, с полной отдачей. И кажется, вот от всех этих терзаний они получают огромное удовольствие, особенное удовольствие. Это люди серебряного века.
Между тем наступило август 1914, начинается Первая мировая.
Интересно, что Маяковский войну принял. Говорили даже, что в день начала боевых действий он забрался на памятник генералу Скобелеву и обратился к толпе своим хорошо поставленным громким голосом и начал призывать громить немецкое посольство.
Вскоре Маяковский пишет стихотворение, в котором требует от русских солдат вытереть окровавленные штыки от чулки венских красоток.
И в этом нет ничего особенного. Дикий патриотический порыв был тогда у всей страны.
Кстати, у футуристов вообще принято было воспевать войну как единственную гигиену мира. И в целом вообще русские авангардисты всегда заявляли, что их искусство - это местный аутентичный противовес заемной западной классике.
Маяковский даже принял участие в создании патриотических лубков вместе с Малевичем. Малевич рисовал, а Маяковский сочинял хлесткие подписи народном духе.
Например, «Сдал австрийца русским львов! Где им, зайцам? Против львов!» Ну или, например, «С криком Deutschland über alles немцы с поля убирались».
Примечательно, что знаменитое стихотворение «Вам», которое считается антивоенным, изначально называлось «Вам, которые в тылу» и имело вполне однозначный смысл.
Вы тут котлеты жрете, а могли бы добровольцами записаться.
Однако, когда пришла повестка, Маяковский попал в достаточно двусмысленное положение. С одной стороны, он ушел в армию, с другой стороны, ушел чертежником в автомобильную роту при столичном штабе.
Там на тот момент уже служил его друг Бурлюк, их обоих туда пристроил Максим Горький, который мог, что называется, отмазывать людей от попадания в окопы, причём активно этим пользовался, чтобы, так сказать, укрепить влияние свое и в литературной тусовке, ну и вообще спасти симпатичных ему поэтов.
А вскоре прогремели две революции. Сначала февральская, затем октябрьская. В этот момент Маяковский вспомнил о своем юношеском увлечении политикой, о котором он 10 лет не вспоминал.
Как и многие среди богемы, Маяковский радостно приветствовал события февраля. Октябрь он, надо сказать, тоже принял.
Как авангардист со стажем, он не мог это не принять, это было просто неприлично. Казалось, вот оно, наконец наступает новая реальность, сметает она прогнивший старый мир, наступает новый мир молодых, сильных, смелых, все, как предсказывали футуристы.
Ну и потом любая революция восхищала их прежде всего как движ, как всех молодых людей во все, в общем, времена.
И в этом восторге была и доля практического расчета. Футуристы предполагали, и небезосновательно, что официальным искусством нового мира будут как раз они.
Отчасти эта надежда оправдалась, отчасти нет. Сохранилась одна показательная история.
В разгаре гражданская война. Маяковский выпускает новый манифест футуризма. Там, в частности, есть такая фраза:
Отменяется проживание искусства в музеях, кладовых и сараях человеческого гения.
Манифест стилизован под декрет, его наклеивают на забор. Вокруг забора собирается толпа, поднимается крик:
«Батюшки! Большевики сарай отбирают!»
Граждане в панике. Но, несмотря на просоветскую позицию, от боевых действий Маяковский всячески открещивается. Из Петрограда он уезжает в Москву, а когда советское правительство переезжает в Москву, возвращается в Петербург.
В семнадцатом он пишет большую поэму «Человек». Не про революцию, а в основном про себя любимого.
Ее части скромно озаглавлены: рождение Маяковского, жизнь Маяковского, страсти Маяковского, вознесение Маяковского, Маяковский в небе.
Забавно, что муж его первой любви, Марии Денисовы, в этот момент воюет в должности комиссара первой конармии Буденного.
Вообще репутация у Маяковского по-прежнему скандальная, как у всех футуристов. И проблемы с советской властью начинаются у него и у его друзей почти сразу.
В какой-то момент Красная Гвардия громит анархистов. Причем из особняков в центре Москвы, которые те захватили, анархистов выкуривают с артиллерией.
С анархистами на тот момент плотно связан Бурлюк, который после этого бежит в Америку.
Есть и более серьезный момент. Дело в том, что Ленин терпеть не может футуристов и лично Маяковского. У вождя мирового пролетариата классические средние вкусы, а футуризм он определяет как нелепейшие кривляния, которые выдают за нечто новое.
Ну, к счастью, у Маяковского есть покровитель, причём очень влиятельный покровитель. Луначарский - первый советский нарком просвещения, то есть, по-нашему, министр культуры.
Луначарский большой фанат авангарда и вообще большой поклонник Маяковского. В 1919 году с его подачи Маяковский начинает работать в РОСТа - российском телеграфном агентстве.
Туда же, кстати, он помог трудоустроить Бриков, а финдиректором у них работает бывший молодой человек Лили, сын миллионера. В общем большая и дружная шведская семья.
В РОСТа Маяковский рисует плакаты, которые сейчас считаются классикой, образцом агитации времен гражданской войны, но неизвестно, видел ли вообще их кто-нибудь в тот момент за пределами центра Москвы.
В основном потому, что большинство плакатов сделано не под массовую печать, а под трафарет, а средний тираж у такого плаката 150 экземпляров.
Но для Маяковского это был неплохой заработок, чтобы выжить в те голодные времена.
Параллельно Маяковский пишет революционную поэму «150 миллионов», но несмотря на то, что поэма абсолютно просоветская, печатают ее неохотно.
Процесс публикации в госиздате тянется года два, а гонорар Маяковскому удается получить вообще только после двух судов.
Поэма выходит в 1921-м, и Маяковский шлёт её Ленину с приветом, и, как оказалось, это была не очень хорошая идея, потому что Ленин приходит в бешенство. Он говорит:
Как не стыдно издавать такое в пять тысяч экземпляров. Вздор. Претенциозно-махровая глупость. Луначарского сечь за футуризм.
И вот в печати, в советской печати, Маяковского уже осторожно пробуют на зуб. Появляется термин «маяковщина». И все это, конечно, не так безобидно, как может показаться, ведь в том же 1921 году по сфабрикованным обвинениям расстреливают Николая Гумилева.
Они, конечно, идеологические антиподы, но смерть Гумилева Маяковского глубоко потрясает, и за жену Гумилева, Анну Ахматову, поэт лично просит своих высокопоставленных друзей. И, как выясняется позже, он единственный из тех, кто имеет такую возможность.
И, к счастью, Маяковскому везет. Он пишет и публикует стихотворение "Прозаседавшиеся", достаточно незатейливую критику на бюрократию, и оно опять попадается на глаза Ленину. Но, в отличие от поэмы, вождю такое дело очень нравится.
А на дворе новая эпоха. НЭП.
Для Маяковского в этой эпохе важны два момента. Во-первых, снова разрешен частный бизнес, и Маяковский с друзьями организовывает свой журнал. И небольшое издательство, так называемый "ЛЕФ". Левый фронт искусства.
Из больших поэтов во фронте только Маяковский, зато к нему примыкают талантливые киношники: Эйзенштейн и Кулешов.
Дзига Вертов и сам Маяковский всерьез увлекается кино, он пишет несколько сценариев, у него получается что-то вроде пролетарского сюрреализма.
С одной стороны революционный посыл, с другой все время какие-то люди уменьшаются и увеличиваются, и происходят вообще чудеса, а в конце обязательное самоубийство.
Второй момент. Снова разрешена богемная жизнь, которую активно с удовольствием пробуют недавние революционеры. Дом Бриков, где живет Маяковский, превращается вообще в главный московский салон.
Поэт жалуется народу, что там такое же столпотворение, как в публичном доме, но бесплатно, да и в публичный дом хотя бы днем не ходят, а в Лилин салон ходят все.
Часто заглядывает сам Луначарский, заглядывают высокопоставленные чекисты.
Например, такой персонаж, как Яков Блюмкин, застреливший в свое время немецкого посла. Или Яков Агранов, на тот момент один из ключевых людей в советской госбезопасности. Человек, который вёл, кстати, следствие по делу Гумилёва.
Осипа Брика новые друзья тоже устраивают в ЧК консультантом по буржуям, а в гостях у Маяковского и Бриков чекисты, понятно, отдыхают от работы и наслаждаются культурным досугом.
Все стороны довольны. Богема имеет связи в ЧК, а чекистам нравится, что их пустили в круг богемы. Например, Лиле чекисты дарят маузер и учат из него стрелять.
Сейчас иногда говорят, что Лили Брик была чуть ли не кадровой сотрудницей ЧК. Вряд ли она ей конечно была, но если даже и была, то вероятнее всего ей просто оформили карточку, чтобы упростить получение выездной визы.
На жаргоне тех лет получение визы называлось «приделать крылышки». И вопрос этот не праздный, можно сказать жизненно важный.
Страна разорена гражданской войной. Купить ничего невозможно, особенно из вещей, которые нужны женщине. Платья, чулки, духи, пудра, помада - ничего этого нет в стране.
Зато все это есть за границей. Но за границу либо высылают навсегда, либо выпускают по особому распоряжению. Оформляется это всегда как заграничная командировка от какого-нибудь учреждения.
И вот "ЛЕФ" начинает по нескольку раз в год командировать за рубеж своих сотрудников — Осипа, Лилю и Владимира. Иногда вместе, иногда поодиночке.
Там они в рамках работы должны проводить советскую линию, на самом деле они исследуют курорты, изучают дорогие отели и тестируют ассортимент магазинов Берлина, Лондона и Парижа. Что, конечно, возмутительно с точки зрения молодой Советской Республики.
Но Маяковский, который содержит теперь всех троих, может себе это позволить.
В 1924-м умирает Ленин, а Луначарский, которого вождь так и не высек, остается министром культуры до 1929 года, и под его протекцией Маяковский превращается в самого печатаемого, самого издаваемого поэта страны. И, конечно, самого богатого.
Но дело объективно тут не только в протекции. Маяковский самый громкий из поэтов, оставшихся в Союзе. Кроме него есть Пастернак, Мандельштам, Есенин.
Строго говоря, положение Маяковского тоже двусмысленное. Формально он советский поэт, певец труда, но на практике его главные произведения из советских лет, как и раньше, про любовь и про него самого, а сборник "Про это", изданный за государственный счет, украшает портрет Лили Брик. Прям во всю обложку.
Луначарский на это что-то говорит про борьбу с буржуазным бытом, но ему самому смешно.
Ко дню рождения Пушкина Маяковский пишет стихотворение «Юбилейное», в котором обращается к памятнику поэта и заявляет, что он один, то есть Маяковский он один, ему, Пушкину, ровня.
И тут, кажется, неловко становится уже даже самому Маяковскому, правда ненадолго.
Кстати, когда с него хотят взыскать дополнительные налоги, он и про это публикует возмущённые стихотворения.
Когда Маяковский не пишет на злобу дня, он, можно сказать, оправдывается и пытается в стихах доказать, что поэзия тоже форма пролетарского труда. Вроде как, солнце же тоже не работает в цеху, оно просто на нас светит, вот и с советским поэтом примерно так же.
Получается это, конечно, не очень убедительно.
В свои 30 с небольшим Маяковский по-прежнему молодая звезда. У него с Бриками отдельная квартира с горячей водой и ванной. На тот момент это невиданная роскошь.
Он гоняет в Париж, в Берлин, заезжает в Мехико, в Нью-Йорк. Кстати, в Нью-Йорке у него короткий роман, от которого вскоре рождается внебрачная дочь, но Маяковский узнает о ее рождении уже потом, постфактум.
Везде у него карты, бильярд, рулетка, а в берлинских ресторанах он обычно берет сразу две кружки пива. Говорит, для меня и для моего гения.
Даже у его знаменитого стихотворения про серпастый и молоткастый советский паспорт есть важный нюанс. Оно про советский паспорт, на который смотрит иностранный пограничник. То есть с владельцем этого документа происходит исключительная вещь. Ему разрешили выезд.
Маяковский зарабатывает в среднем 12 тысяч рублей в год. Обычный рабочий, чтобы было понятно, тогда зарабатывал 900 рублей в год. И значительная часть этих 12 тысяч уходит на загранпоездки.
Сохранилось, например, множество писем Лили Брик с инструкциями, сколько чего и откуда привезти. Причём инструкции очень подробные.
Платье из такого-то материала, такого-то цвета, чулки обязательно такие-то, сумка такая-то, отрез костюмной ткани для костюма Осипа, шляпка определенного фасона, бусы с примечаниями. Лучше голубые, если в Берлине так еще носят.
Ну и так далее, десятки и десятки позиций разных. Все это Маяковский покупает и отчитывается. Честно признается, что литр духов французских он не потянет.
Благодаря Маяковскому Брик становится одной из первых женщин Советского Союза, получивших водительские права.
А дело было так. Маяковский покупает ей в Париже машину Рено за свои деньги и привозит в Советский Союз.
Переписка про этот автомобиль сохранилась. Лили сообщает, какой должен быть автомобиль. Цвет серый, чтобы, значит, фонарики и прочищалка для лобового стекла, попонка, чтобы вода в радиаторе не замерзала. Ну и так далее.
И самое главное, машина должна быть в точности такой, как у жены французского посла.
Когда история с автомобилем затягивается, начинаются вообще потрясающие письма, ну практически как комментарии в личке теперь. Она пишет ему
Ну щеник, а она звала его щен или мужчин. Ну щеник, ну хочу машинку. И там где-то 20 восклицательных знаков на одно предложение.
Но Маяковский, конечно, сам хорош. История затягивается только потому, что деньги на автомобиль он сначала проигрывает. Причем дважды. Сначала в Москве в карты, а потом во Франции в рулетку.
И покупает машину он только с трудом, перезаняв, достав нужную сумму с третьей попытки.
Вообще откуда взялось это слово щеник? Так звали собаку, которую Маяковский однажды притащил с улицы в дом. Лиля решила, что собака и Маяковский очень похожи. И вот это прозвище за Маяковским закрепилось. И оно ему очень нравилось, так что в конце своих писем к Лиле он обязательно набрасывает морду щенка.
При всем этом, давайте будем честны, Маяковский много работает. Когда он не за границей, то зарабатывает деньги. Активно ездит по стране, выступает.
Есть, например, его письмо, где он пишет, что выступал в пяти городах за пять дней.
"Сегодня вечером в Краснодаре буду не читать, а хрипеть. Умоляю устроителей, чтобы они не везли меня в Новороссийск, а они уговаривают ехать еще и в Саратов."
Но гастроли нужны, потому что с Uосиздатом у Маяковского постоянная война. Гонорары ему задерживают, заставляют часами стоять в очередях.
Тем не менее, понятно, как Маяковский выглядит на общем фоне вот этой коллективной советской бытовой жизни. Он с ней просто в ярком, в диком противоречии.
Маяковский пишет "наша партия", "мы революционеры", но в партии он не состоит, и более того, его туда никто не звал. У советской власти для таких как он есть специальный термин - попутчик, а журнал «Лев» за глаза называют журнал «блев».
И вот пытаясь как-то поправить это положение, Маяковский совершает политические ошибки. В конце 20-х он пишет поэму «Хорошо».
Поэму принимают далеко не все. На выступлениях из зала начинают ему передавать хамские записки. Ну, например, такое:
«Все хорошие поэты или умирают молодыми, или кончают с собой. А вы когда застрелитесь?».
Он пишет две советских пьесы, как ему кажется идеологически верной.
В "Клопе" критикует нэпмана мещанина Присыпкина, который развёл у себя буржуазный быт, ровно такой же, как и до революции, но только на советском материале, а в "Бане" он описывает коррумпированного бюрократа Победоносикова.
Получается неловко, потому что все знают, как сам Маяковский живёт. Он высмеивает то, чем он ежедневно живёт.
И если за "Клопа" его в прессе вяло поругивают, то за "Баню" уже просто разносят.
Причем проблемы начинаются не только у него. Проблемы начинаются и у Мейерхольда, который ставит его пьесу.
К тому же Луначарский к тому моменту уже в опале, и отстранен, а чекиста Блюмкина показательно расстреляли.
Тогда Маяковский делает еще один странный ход, он устраивает выставку имени самого себя. Причем частным образом, на свои деньги, а выставка называется «20 лет работы».
Рассылают приглашения, в том числе партийным деятелям и даже товарищу Сталину. Но не приходят не только партийные деятели, но и большинство литературных друзей и знакомых Маяковского.
Наконец, Маяковский выходит из своего «ЛЕФа» и вступает в ассоциацию пролетарских писателей, которая с "ЛЕФом" в это время враждует.
И это тоже не работает, ведь в ассоциации сидит новая поросль. Литераторы, так сказать, от сохи, от станка.
Маяковскому они завидуют, терпеть его не могут. Причем завидуют как таланту, так и коммерческому успеху. И вот вместо того, чтобы принять его с почестями, его начинают на собраниях полоскать, как школьника, требовать от него исправиться, покаяться, пересмотреть свои взгляды на жизнь.
Его отправляют даже на завод, вести там художественную самодеятельность.
И в довершение всего, Маяковскому впервые отказывают в заграничной визе, f Лиля Брик "отлучает его от тела" и постоянно заставляет страдать, причём говорит:
«Володя, это тебе на пользу идёт, пострадаешь, пострадаешь, потом поэму гениальную напишешь».
Но в какой-то момент она ему говорит:
«Володь, тебе бы влюбиться уже в кого-то. Ну сколько это можно?»
И вот в Париже он влюбился в красивейшую, потрясающую женщину Татьяну Яковлеву, и Лили Брик естественно всё сразу донесли.
Ей было всё равно, они спят вместе и спят, но потом ей сказали, что он ей стихи уже посвящает, и тут уже, конечно, Брик сдержаться не могла.
Она сделала все, чтобы Маяковский вернулся к ней и, собственно, сказала, что «Яковлева твоя помолвлена с французским виконтом, забудь о ней, она тебя обманывает».
И все сделала, чтобы их отношения расстроились, и к отказу в заграничной визе Лиля Брик приняла самое непосредственное участие.
В 1925 году происходит страшное событие для всей литературной сцены - самоубийство Сергея Есенина. Маяковского это глубоко потрясло. Он даже в на знаменитое есенинское предсмертное стихотворение написал ответ.
Но у Есенина, как вы помните, стихотворение заканчивается «в этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей», а у Маяковского в ответ "в этой жизни помереть нетрудно, сделать жизнь значительно трудней".
Прошло всего пять лет, но оказалось, что мир неузнаваемо изменился, и что в новых условиях жиnь трудно.
И вот Маяковский, у которого расстроились отношения с новой властью, у которого непонятные отношение в любви, которого расчехвостили в газетах, отправляют на завод идеологические кружки вести, и не выпускают за границу.
В общем, у него начинается депрессия, которая всё усиливается и усиливается, друзья отдаляются, с Лилией Брик отношения никакие.
И вот 14 апреля 1930 года Владимир Маяковский стреляет себе в сердце.
Похороны Маяковского превратились в стихийный протест против закручивания гаек в литературе, а Лили Брик пишет в своём дневнике:
"Володик показал мне, какой это чудовищный эгоизм - застрелиться."
Мозг Маяковского извлекли, b отправили в институт мозга на изучение. Оказалось, что он весит 1700 грамм на 360 грамм больше, чем у Ленина.
Дальше Лили Брик, по слухам, идет к Сталину и просит, чтобы разрешили сделать музей Маяковского, и Сталин разрешает, он делает этот музей, rjnjhsq становится распорядителем всех архивов Маяковского, и надо заметить, что с подачи Лили Брик из архивов пропадают все письма, которые Маяковский писал Яковлевой.
Таким образом, Лили Брик навсегда остается его главной, главной, единственной музой и распорядителем его творческого наследства.
У Маяковского есть несколько строф, которые хорошо подходят для эпилога. Например, из «Юбилейного»:
«Хорошо у нас в стране советов. Можно жить, работать можно дружно. Только вот поэтов, к сожалению, нету. Впрочем, может, это и не нужно».
Или из последней поэмы «Во весь голос», совершенно гениальные строчки:
Уважаемые товарищи потомки, роясь в сегодняшнем окаменевшем говне, изучая наших дней потемки, вы, возможно, спросите и обо мне.
Тут понятно, что Маяковский лукавит и дальше справедливо сообщает, что стих дойдет до читателей даже через головы поэтов и чиновников. И он действительно дойдет, Маяковский остался в истории.
Но был и ещё один характерный эпизод, который тоже подходит для эпилога. В конце 20-х Маяковский в очередной раз столкнулся в бильярдной с Булгаковым. Они достаточно часто играли, но между ними отношения были напряжённые, и публика ждала скандала, вроде как они такие идеологические враги.
Они сыграли несколько партий, и Маяковский подкалывал Булгакова, когда Булгаков промахивался:
Разбогатеете на пьесках своих, дачу купите с бильярдом. Тогда навещу, потренирую вас.
Наконец Булгаков ответил:
"Слушайте, Владимир Владимирович, какую дачу? — Дачу на наших с вами костях построит ваш новый мещанин Присыпкин."
Маяковский по воспоминаниям тех, кто был в этот момент бильярдный, выкатил лошадиный глаз. Потом помолчал, закурил папироску и сказал «абсолютно согласен».
Так каким же был Маяковский на самом деле?
Ответ, возможно, кроется в деталях, которые не вписываются в легенду. Не в громовых «Левых маршах», а в том, что он собственноручно собирал и переплетал в альбомы статьи о своем творчестве - от восторженных до разгромных, трепетно сохраняя даже самую ядовитую критику.
Не в образе «апостола революции», а в его последней, так и неоконченной поэме «Во весь голос», где он с почти болезненной рефлексией пытался оценить итог своего пути.
Маяковский-человек был сложным, противоречивым и бесконечно уязвимым организмом, заключенным в броню имиджа, который сам же и создал.
Его трагедия в том, что публичная маска в итоге стала тесна и невыносима для частного человека. Он не был ни пламенным революционером до конца, ни сломленным диссидентом.
Он был гениальным поэтом, который искал невозможного: абсолютной искренности в мире, где все стало относительным.
Его подлинное лицо - это не бронзовый профиль с плаката, а живая мимика, которую мы только начинаем различать спустя столетие.
