Если осенью где скверно живётся обывателю, так это в Александровске-Грушевском или, как его чаще называют, Шахтах. Последнее название, вероятно, надолго ещё останется за угольным поселением, ибо сколько оно ни силится казаться городом, а всё-таки на него никак не походит, и не походит вот почему: во-первых, ни одно поселение на Дону, столь же населённое, не работает так усердно в пользу кабатчиков, как это испокон веков делают грушевцы, вынужденные в силу своей профессии пить и днём и ночью.
От первой причины происходит, вероятно, и некоторая двойственность в городском благоустройстве, поражающем своими контрастами непривычного человека. Весной и осенью, например, множество улиц буквально непроходимы: такой классической грязи во всех её видах и проявлениях, таких отвратительных ухабов и такого безобразного вида поселения, каким оно кажется в эти сезоны, вряд ли где подыщешь в другом уголке Дона.
С ним могут поспорить, и то только глубиной грязи, такие только станицы, как Егорлыцкая, Мечетинская, Хомутовская. В Александровске-Грушевском есть и мощёные улицы, но они в период «грязей» буквально теряются среди немощёных улиц и переулков. А вымостить городские улицы, в сущности, не так уж дорого стоит, как это кажется на первый взгляд. Камня около и в самом городе сколько угодно; рабочие руки тоже недороги.
Постройки городские – своего рода живая летопись, отражающая в себе характер прошлого и настоящего поселения: рядом с большим фундаментальным зданием торчат десятки серых, грязных, таких же некрасивых хат, каковы его хозяева-шахтёры, только что вылезшие из недр земли.
Что ни большое, ни массивное, долговечное, ценное, то принадлежит кабатчикам и благодетелям всех сортов и оттенков, создавших своё благосостояние за счёт заскорузлого, черномазого шахтёра-пропойцы.
Бывшие не так давно маленькие, неприютные, ошарпанные, грязные лачужки с болтавшимися на них такими же грязными и безобразными вывесками с надписями «Распивочная и на вынос», постепенно обратились сначала в «Листорации», увеличиваясь соответственно и в ширь и в высоту, а теперь это уже кирпичные хоромы с огромными вывесками вверху, в роде «Отель Разуваева», а внизу того же благодетеля «Листорация», бильярдные, буфеты и тому подобные заведения, одинаково успешно высасывающие заработок черномазого шахтёра…
Казалось бы, на такой неприглядной почве, на которой основалось всё Грушевское поселение, добрая половина коего состоит или из не помнящих родства, или не желающих его помнить, трудно народиться какому-либо искусству. Но стоит в праздник, да и в будни походить по улицам, чтобы убедиться, что пение и танцы совсем не чужды грушевцам.
Положим, пение в большинстве случаев неприличного свойства, но от кого и где шахтёр научится доброму, хорошему, светлому, когда его со всех сторон окружили кабаками, бильярдами, «хозяйскими» лавками, ужаснейшими вонючими помещениями, способствующими массовому разврату, словом всем, что развращает, губит человека.
Любовь к танцам наблюдается и в высшем слое, в среде, как принято кстати и некстати называть, интеллигентной публикой.
В городе есть общественный садик с клубом при нём или клуб с садиком, как хотите. В садике устроена площадка, на которой в положенные дни танцуют молодые и старые.
Случаются, конечно, и инциденты. Да было бы странно, если бы вдруг клуб да обходился без инцидентов! Мы, по крайней мере, вполне уверены, что у нас нигде нет таких удивительно целомудренных клубов. Естественно, что и в грушевском клубе бывали «столкновения». Столкновения эти в большинстве хотя и не кровавые, но очень характерны.
22 июля, например, собрались грушевские девицы и молодые люди в клуб и обратились к его содержателю с просьбой о разрешении им потанцевать. Разрешил. Запрыгали, но ненадолго. В разгар кадрили вдруг вместо пятой фигуры музыка заиграла «Под доской дубовой два друга лежат». Танцующие в недоумении. Вскоре всё объяснилось. Оказалось, что в клубе обретался один из старших членов, коему очень обидно показалось, что танцоры не спросили у него, как он витиевато выражается, «персонального разрешения», а получили таковое от содержателя клуба. «А если так… Ко мне, значится, неуважение… Музыка! Не моги играть! Играй романсы! Я не позволю всякому кабатчику тут распоряжаться».
И не позволил. Сконфуженные танцоры вместо пятой и шестой фигур торопливо продефилировали парами к подъезду и разбежались по домам…
Описанный инцидент до некоторой степени удостоверяет с одной стороны грубость нравов клубного грушевского начальства, а с другой – кротость, смирение и образцовое послушание, и незлобие молодых людей.
Вообще в Александровске-Грушевском контрасты на каждом шагу. Шахтовладельцы, например, - эта сила и мощь города – «действуют» каждый по-своему. Одни из них, заботясь о своём благополучии, столь же заботятся и о благополучии своих рабочих (конечно, в большинстве только с показной стороны), трудами которых они живут: и жилища им хорошие строят, и церковь, и разного рода приспособления, облегчающие труд, и кредитуют их «по-божески»… Другие же смотрят на рабочего только как на живую силу и обставляют их такими житейскими условиями, с которыми может мириться один лишь нетребовательный, не избалованный удобствами чумазый шахтёр.
Газета «Донская речь» № 243 от 22 сентября 1896 года.
Навигатор ← Черкасский округ
