В 1911 году Осип Мандельштам решил поступить на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, отделение романских языков.
Но для поступления надо было преодолеть одно препятствие: аттестат зрелости у брата был неважный, и все ограничения для принятия евреев в высшие учебные заведения распространялись и на него. Это фактически лишало его возможности попасть в университет. Пришлось думать о крещении. Оно снимало все ограничения, так как в царской России евреи подвергались гонениям прежде всего как иноверцы.
Мать по этому поводу не слишком огорчалась, но для отца крещение Осипа было серьезным переживанием. Процедура перемены веры происходила просто и сводилась к перемене документов и уплате небольшой суммы,
— писал брат Мандельштама Евгений Эмильевич в своих мемуарах.
Следующим летом Осип готовился к университетскому экзамену по греческому языку. Прилежным студентом он никогда не был — программу осваивал в основном перед сдачей, а чаще — пересдачей зачетов и экзаменов. Старшекурсник романо-германского отделения, в будущем — известный литературовед Константин Мочульский предложил Мандельштаму помощь в подготовке к экзамену. С тех пор с греческим языком у поэта сложились особые отношения.
Он приходил на уроки с чудовищным опозданием, совершенно потрясенный открывшимися ему тайнами греческой грамматики. Он взмахивал руками, бегал по комнате и декламировал нараспев склонения и спряжения. Чтение Гомера превращалось в сказочное событие; наречия, энклитики, местоимения преследовали его во сне <...>. Когда я ему сообщил, что причастие прошедшего времени от глагола «пайдево» (воспитывать) звучит «пепайдевкос», он задохнулся от восторга и в этот день не мог больше заниматься.
Мандельштам в буквальном смысле превратил грамматику в поэзию. Однажды он пришел на занятие и с виноватой улыбкой сообщил учителю: «Я ничего не приготовил, но написал стихи». Вот пара строф, которые запомнил и записал Мочульский:
И глагольных окончаний колокол
Мне вдали указывает путь,
Чтобы в келье скромного филолога
От моих печалей отдохнуть.
Забываю тяготы и горести,
И меня преследует вопрос:
Приращенье нужно ли в аористе
И какой залог «пепайдевкос»?
Мочульский вспоминал, что Осип так и не разрешил для себя этих вопросов.
Я очень боялся, что на экзамене он провалится, но и тут судьба его хранила, и он каким-то чудом выдержал испытание. Мандельштам не выучил греческого языка, но он отгадал его.
Через несколько лет после экзамена учитель и ученик встретились в Профессорском уголке — дачном поселке на западе Алушты, где отдыхали, работали и жили представители русской интеллигенции.
Каменистая Таврида казалась ему Элладой и вдохновляла его своими «кудрявыми» виноградниками, древним морем и синими горами. Глухим голосом, под шум прибоя, он читал мне изумительные стихи о холмах Тавриды, где «всюду Бахуса службы», о белой комнате, где «как прялка, стоит тишина».
Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина,
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена —
Не Елена — другая, — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Эти строфы — из известного стихотворения Мандельштама, написанного тем летом в Крыму — «Золотистого меда струя из бутылки текла…» Поводом к его созданию стала реальная встреча поэта со знакомой семьей художников в Профессорском уголке. История и краткий разбор этого стихотворения — в одной из следующих статей канала.
В раннем и позднем творчестве поэта возрождались античные сюжеты и образы. При этом Мандельштама нельзя назвать поэтом-ученым, который пользовался богатством классической поэзии и мифологии, вводя их в свои произведения. Он не был переводчиком или подражателем греческим поэтам. Его представления об античности не «гомеровские» или «горациевы», а мандельштамовские. А язык, которым поэт выразил эти представления, — неподдельный природнорусский.
