Не так давно я был на замечательной экскурсии от 1931center по Палевскому жилмассиву в Петербурге. Хочу поделиться большим постом про уникальность этого района. Пост будет действительно большой, так как нужно описать огромный пласт истории, которая привела к появлению Палевского жилмассива.
В отличие от обычных экскурсий: "посмотрите налево, посмотрите направо... тут жил, тут абьюзил, тут любил", Костя с Сашей (создатели и творцы сообщества 1931center) рассказывают в ключе стихотворения Мандельштама: "Смотрите! Идеи в обществе были такие и вот как это превратилось в здание, в улицу, в страну"
Это была отсылка к стихотворению Мандельштама:
Не мучнистой бабочкой белой
В землю я заемный прах верну -
Я хочу, чтоб мыслящее тело
Превратилось в улицу, в страну -
Позвоночное, обугленное тело,
Осознавшее свою длину.
Я привел его потому что именно такие проекты действительно отражают чаяния от чего хотели уйти и к чему пришли. Именно на таких проектах понимаешь за что боролись и умирали в годы революции
Промышленная революция XIX века с огромной скоростью меняла весь жизненный уклад, который выстраивался столетия. Города превращались в огромные загрязненные пространства, перенаселенные, оторванные от природы, с сильным гендерным перекосом в мужскую сторону. В 1898 году социолог-утопист Говард публикует книгу с концепцией нового города-сада, где люди живут в гармонии с природой. Концепция постепенно развивалась в родной для Говарда Англии, но также была подхвачена и социалистами в других странах.
Но вернемся в Петербург. Для соединения идей и архитектуры Костя с Сашей очень точно взяли в качестве примера воспоминания Ивана Бабушкина (одного из первых революционеров, друга Крупской и Ленина), красной нитью вплетая его воспоминания в архитектурную идею жилмассива
Летом 1891 года Бабушкин устраивается на Семянниковский завод, где работает по 12-14 часов в день.
Из воспоминаний Бабушкина: "Работая в Кронштадте, я чувствовал, что работа меня нисколько не обременяет, уставать от работы редко когда приходилось; работая поденно, человек не измучается, не так скоро истреплет свою жизнь. Совсем не то — работа сдельная, поштучная: на этой работе человек себя не жалеет, он положительно забывает о своем здоровьи, не заглядывает вперед своей жизни, никогда не задумывается, как влияет работа на продолжительность его жизни."
"Первый год работы на заводе меня удовлетворял, несмотря на то, что, как можно выразиться, я не жил, а только работал, работал и работал; работал день, работал вечер и ночь и иногда дня по два не являлся на квартиру, отстоящую в двадцати минутах ходьбы от завода. Помню, одно время при экстренной работе пришлось проработать около 60 часов, делая перерывы только для приема пищи. До чего это могло доводить? Достаточно сказать, что, идя иногда с завода на квартиру, я дорогой засыпал и просыпался от удара о фонарный столб. Откроешь глаза и опять идешь, и опять засыпаешь и видишь сон вроде того, что плывешь на лодке по Неве и ударяешься носом в берег, но реальность сейчас же доказывает, что это не настоящий берег реки, а простые перила у мостков"
Так работая, не видишь никакой жизни, мысль ни на чем не останавливается, и все желания сводятся к тому, чтобы дождаться скорее какого-либо праздника, а настанет праздник, проспишь до 12 или до 1 часу и опять ничего не увидишь, ничего не узнаешь и ничего не услышишь, а завтра опять работа, та же тяжелая, продолжительная, убийственная работа и никакой жизни, никакого отдыха.
Согласитесь, такую жизнь хочется изменить. Про выгорание тогда, думаю, слышали только те, кто от усталости сваливался в доменные печи на этом заводе. Какие там уж 21+10 дней доп отпуска, линии психологической поддержки и т.п. Собственно, где тонко, там и рвется, и Иван находит выход своему недовольству в революционном движении. На одном из обедов к нему подходит "Костя" и приглашает в воскресенье почитать...
"— Может, хочешь почитать? Так почитай — сказал Костя, подавая мне листок. Я развернул и приступил к чтению. С первых же слов я понял, что это что-то особенное, чего мне никогда в течение своей жизни не приходилось видеть и слышать. Первые слова, которые я прочел, вызвали во мне особое чувство. Мысль непроизвольно запрыгала, и я с трудом начал читать дальше. В листке говорилось про попов, про царя и правительство, говорилось в ругательской форме, и я тут же каждым словом проникался насквозь, верил и убеждался, что это так и есть, и нужно поступать так, как советует этот листок. У меня уже вырисовывалось в голове, что вот меня казнят за совершенное преступление, и вся жизнь пойдет прахом. Тут же как молотом ударило по моей голове, что никакого царствия небесного нет и никогда не существовало, а все это простая выдумка для одурачивания народа. Всему, что было написано в листке, я сразу поверил, и тем сильнее это действовало на меня. С трудом дочитывал я листок и чувствовал, что он меня тяготит от массы нахлынувших мыслей. Так как нужно было его возвращать сейчас же, то подробное содержание листка в памяти не сохранилось, но смысл глубоко врезался в моем мозгу, и отныне я, навсегда, стал анти-правительственным элементом. Листок был народовольческий; это было первое произведение нелегальной литературы, из которого я вычитал впервые откровенные слова против правительства. Я молча передал листок Косте, сразу уразумел цель моего приглашения и решил, что нужно жертвовать для этого дела всем, вплоть до своей жизни. Я был уверен, что Костя смотрит на это дело такими же глазами, как и я, и уже по тому одному мы с ним являемся братьями, но как смотрят и думают другие два товарища, я не знал и потому молчал, как и они, выразивши, впрочем, свою радость и удовольствие по поводу листка, как умел."
Зачем я (вместе с экскурсоводами), делаю такое большое отступление к словам Ивана? Потому что именно они показывают от чего хотели уйти в начале века. Какая усталость была в обществе и как она выразилась в архитектуре Палевского жилмассива.
К тому же времени в нас зарождается сознательная ненависть и к сверхурочным работам. Идя перед вечером через мастерскую нижним этажем, мы с озлоблением смотрели на висевший у стены фонарь, в котором горела свеча, а на стеклах была надпись: «Сегодня полночь работать от 7 ч. вечера до 10 1/2 ч. вечера» или «Сегодня ночь работать от 7 ч. вечера до 2 ч. ночи». Эти надписи чередовались изо дня в день, т.е. сегодня полночь, завтра ночь. Таким образом приходилось вырабатывать от 30-ти до 45-ти рабочих дней в месяц, что на своеобразном остроумном языке семянниковцев выражалось так: «у меня или у тебя в этом месяце больше дней, чем у самого бога» и, действительно, несчастными п о л н о ч а м и и н о ч а м и иногда нагоняли в течение месяца до 20-ти лишних дней.
И вот, Иван с товарищами становится революционным деятелем. Он учится в соседнем от завода здании, где преподает Надежда Константиновна. Он активно участвует в собраниях и вовлекает в революционную деятельность новых членов. Живет, работает и учится он в промышленном районе Петербурга и по соседству есть ткацкие фабрики, принадлежавшие англичанам. На ткацких фабриках трудятся гораздо более низкоквалифицированные работники, чем на сталелитейных заводах, а значит получают они меньше, работают больше, недовольство их жизнью запредельное и их легко вовлечь в революционные кружки. Сказано - сделано, Иван отправляется в фабричные дома. Надо отметить, что ужасные условия жизни у ткачей были не только в России, первое значительное восстание ткачей было Селезии (Германия)
"Однажды, рассказывая про жизнь на фабрике, товарищ упомянул о новом доме, выстроенном фабрикантом для своих рабочих, говоря, что дом этот является чем-то особенным в фабричной жизни рабочих. Однако, трудно было понять, что это за дом. Не то он какой-то особенный по благоустройству, не то это просто огромнейшая казарма, в которой всюду пахнет фабрикой, в которой хорошее и дурное, приятное и скверное перемешано в кучу, не то это прямо дом какого-то ужаса."
"Вдавшись саженей на 40 от проспекта, виднелось внушительное каменное здание, еще совершенно но.вое по своему наружному виду. Должно быть, это и есть—решили мы с Костей—и по узенькому переулку, по проложенным рельсам направились к заманчивому обиталищу. Очутившись во дворе, мы увидели группы рабочих и работниц. Мужчины, большей частью молодые, стояли кучками и о чем-то, видимо, толковали, делая энергичные движения руками; девушки местами сидели, отделившись от остальных, местами болтали с парнями, часто вскрикивая и отбегая в сторону, но тотчас же возвращаясь к своему кружку. Вся эта толпа парней и девушек живо напоминала порядочное село какой-нибудь губернии."
"Мы решили прежде всего осмотреть внутренность самого здания и потом уже походить по двору и потолкаться среди самих фабричных. Широкая дверь в середине фасада здания вела во внутрь, да и народ входил и выходил каждую минуту через эту дверь, поэтому и мы направились в нее же. Громаднейшая широкая лестница показывала, что здание приспособлено для большого количества жителей, стены были вымазаны простой краской, но носили следы чистоты и опрятности, здоровые чугунные или железные перила внушали доверие к солидности и прочности здания. Мы поднялись на одну лестницу и вошли в коридор, в котором нас, как обухом по голове, ударил в нос скверный удушливый воздух, распространявшийся по всему коридору из анти-гигиенических ретирадов."
"Отворив, таким образом, двери одной каморки и никого там не застав, мы спокойно взошли и затворили за собою дверь. Нашим глазам представилась вся картина размещения и обстановки этой комнаты. По правой и левой стороне около стен стояло по две кровати, заполнявшие всю длину комнаты почти без промежутка, так, что длина комнаты как бы измерялась двумя кроватями; у окна между кроватями стоял стол и невзрачный стульчик; этим и ограничивалась вся обстановка такой каморки. На каждой кровати спало по два человека, а значит всего в комнате жило 8 человек холостяков, которые платили или вернее с которых вычитали за такое помещение от полутора до двух рублей в месяц с каждого. Значит такая каморка оплачивалась 14-тью или 16-тью рублями в месяц, заработок же каждого обитателя колебался между 8-ью и 12— 15-тью рублями в месяц. И все же фабрикант гордился тем, что он благодетельствует рабочих, беря их на работу, с условием, чтобы они жили в этом доме, если только таковой не набит битком. Мы вышли из каморки и заглянули еще в несколько. Все каморки были похожи одна на другую и производили угнетающее впечатление У нас пропала охота осматривать дальше — общую кухню, прачечную и помещения для. семейных, где серая обстановка скрашивалась лишь одеялом, составленным из бесчисленного множества разного рода лоскуточков ярких цветов и которое покрывало кровать, завешенную пологом. Полог служил двум целям: с одной стороны он должен был прикрыть нищету, с другой — он удовлетворял чувству элементарной стыдливости, ибо рядом стояла такая же семейная кровать с такой же семейной жизнью. Все это было слишком ужасно и подавляло меня, заводского рабочего, живущего более культурной жизнью, с более широкими потребностями."
"Сзади слышен стоном стонущий гул в коридоре, отвратительный воздух беспрестанно надвигается оттуда же, и все сильней и сильней подымается в душе озлобление и ненависть против притеснителей с одной стороны и невежества — с другой, не позволяющего уяснить причины маложеланного существования."
О! нужно как можно больше знания нести в эти скученные места.
Знания, конечно вели к желанию изменений. Бабушкин, Крупская и остальные вели свою деятельность через кружки в учебных центрах. Все события, описанные выше, относятся к периоду 1893-94 годов, т.е. до революции 1905 еще более десяти лет, а до Октябрьской – более двадцати. Но уже тогда Иван, скорее всего, мечтал о комфортном рабочем дне и нормальных жилищных условиях, за которые он отдал свою в 1906 году где-то недалеко от Байкала. Да, скорее всего, рука корректора придала драматизма воспоминаниям Ивана Бабушкина, но настроения революционных людей в целом это передает достаточно точно.
Случается революция, гражданская война, потом все немного налаживается и новое советское правительство пытается материализовать те идеалы, за которые гибли такие, как Иван. Тут и возникает идея постройки в промышленном районе, ну если не города, то района-сада или начала, первого штриха, так сказать, города-сада, ведь надо же выполнить обещания, которые пронзали воздух с трибун.
Денег, конечно, катастрофически не хватало, революционно сознательных граждан не хватало еще больше, а мотивацию (это бессердечную сволочь) никто не отменял. Чтобы построить здания нужны были значительные средства, которых у государства не было, а граждане не готовы были отдавать те крохи, которые остались после всей этой смуты 20-х годов. Для мотивации людей к труду и долгосрочному финансированию по всей стране началось кооперативное строительство. То есть то или иное общество (Политкаторжан, Медсанстроя, Военстроя и других) могло создать кооператив пайщиков и построить дом для нужд пайщиков. Дело шло достаточно медленно, но отвечало духу коммунизма и поддерживалось при необходимости государством. Была идея, что первые кооперативы будут значительно поддержаны молодым государством, а далее простые люди увидят, что ничего страшного нет, начнут активно вкладываться в кооперативы и государственное участие требоваться не будет.
Палевский жилмассив стал одним из первых образцово-показательных строительств Советской России. В 1924-25 годах объявляют конкурс на создание жилмассива в Володарском районе. Судя по отрывочным сведениям, победу в конкурсе одержал известный архитектор Иван Фомин, во всяком случае он получил 1-ую премию (одно из самых известных его зданий – РЖД на Садовом кольце в Москве), но реализован был проект архитектора Зазерского и Рыбина, которые предложили 2-х этажное строительство. Но! И в проекте Фомина и в реализованном проекте четко прослеживается концепция города-сада, ведь за нее, в том числе погибали простые рабочие, которые хотели комфортных условий жизни.
Разработка проекта велась в тесном сотрудничестве с пайщиками рабочими заводов «Володарский металлист» Александровской ситценабивной фабрики Паля. Костя и Саша подчеркивали, что основными пайщиками и владельцами впоследствии стал именно металлургический завод, т.к. у фабричных денег на подобное строительство попросту не было. Строительство было очень дорогое и даже пайщики-металлисты, которые получали в 3-4 раза больше не смогли собрать более 1% от требуемого объема финансирования. При этом, как я отметил ранее, архитектурные решения согласовывались с пайщиками и этажность также. Было высчитано, что 1м2 двухэтажного строительства дешевле на 10%, чем трехэтажного, что привело к тому, что основная масса домов была двухэтажными. Жилмассив сразу планировался с большими общими зонами – не забываем про коммунизм, который уже был не за горами, тем более всех империалистов к тому моменту уже выгнали, и вот она общая дорога к светлому будущему, за которое боролись более четверти века.
Заказчики хотели не просто отдельные квартиры, но и отдельные входы для каждой квартиры. Welcome!
На первом этаже были отдельные квартиры, и отдельная дверь вела на второй этаж, где были также отдельные квартиры
Собственно, окончание экскурсии было как раз в одной из квартир, где очень многие детали были заботливо сохранены и можно было увидеть что получили те рабочие, которые более четверти века назад начали бороться за какие-никакие свои права.
Те самые 2 двери, каждая в свою квартиру
Обратите внимание на еще первые индексы Ленинграда
Та сама лестница на второй этаж. Все детали оригинальные 1925 года и перила и крепление
Тамбур. Обратите внимание, что на самой лестнице есть окно (справа струится свет) и в тамбуре окно. Для экономия электроэнергии
Туалет. Тоже с окном. Ванной не было. В 1920х годах идеи ванной в квартире толком не существовало. Во дворцах и усадьбах были комнаты с ванной, но для массового простого люда, конечно, были бани. Идея индивидуального помывочного пространства пришла в архитектуру несколько позже
На кухне был холодильный шкаф, где температура была значительно ниже, чем в помещениях.
На кухне была печь, которая выходила и в комнату. Честно говоря, у меня сложилась ощущение, что печь была только для обогрева, т.к. закладка дров, похоже была только из комнаты. Возможно была еще отдельная небольшая печь для готовки.
Комната, соседствующая с кухней, в которую как раз выходил кухонная печь. Обратите внимание, какие широкие половицы были в этом проекте. Позже, конечно, таких широких половиц не делали, действительно строили образцово-показательно
Вся фурнитура в этой квартире осталась с момента постройки. Это не менее поразительно, чем сохраненные широченные половицы.
Ну и сами оставшиеся 2 комнаты, которые когда-то тоже имели печь для отопления, но она не сохранилась, видимо с установкой центрального отопления.
Вот такие квартиры получили рабочие-металлисты, которые вошли в РЖСКТ «Володарский металлист».
Конечно мы знаем и последующую историю, но в 30-е годы люди исполнили свою мечту о новом комфортном жилье не по 2 человека на кровати в малюсенькой комнате, а семьей в 3-х комнатной квартире с кухней в городе-саде. На заднем плане частично административные, частично жилые дома, которые как ратуша с часами закрывали этот район от остального города. Да, это было, если можно так сказать MVP, которое не прошло фазу масштабирования, но оно было… и осталось на века.
Период кооперативного строительства продолжался примерно до середины 30-х годов. Достаточно быстро стало понятно, что образцово-показательные дома не способствовали образованию и развитию кооперативно-коммунистических хозяйств, рабочим не была близка модель кооперации. Программы стали сворачивать, а в 1937 году кооперативы упразднили, передав весь жилой фонд государству. Так закончилась эра исполнения мечты рабочих о городе-саде и начиналась новая эра сталинок, широких проспектов и централизованного желания. Сталинки сменились хрущевками, потом панельками. Тут снова забрезжили идеи зеленых микрорайонов, но они были уничтожены идеей точечной застройки.
Закончит хочется отсылкой к первому стихотворению, что с дома начинается улица, с улицы город с города страна. Архитектура как ничто лучше отражает идеи, которые главенствуют в период стройки: отношение друг к другу, к природе, к человеку. Главное – осознавать свою длину.
