Общежитие педучилища представляло собой нечто среднее между монастырем и домом для благородных девиц. Огороженное со всех сторон высокой оградой, запиравшейся на ночь сторожихой под руководством строгой комендантши, оно казалось неприступной крепостью.
На вахте всегда сидела строгая бабка, в молодости, наверное, служившая в КГБ. Иначе, как объяснить ее невероятное чутье на неблагонадежных студенток. Таких вахтерши видели насквозь и за ними приглядывали особо. Потому что неблагонадежные всегда находили способ улизнуть из под семи запоров на волю, где непременно находили приключения на свою неугомонную пятую точку.
Каждый вечер в общаге проводили обход жилых комнат и подсчет их обитателей. Если кого-то на месте не находилось – вся охранная рота, состоявшая из воспитателей, сторожей и педагогов, вставала по тревоге. Горе той девчонке, которая не смогла оказаться на месте в положенное время. Ее исключали из общежития и доставляли родителям. Поэтому все старались соблюдать режим и дисциплину. Хотя бы до десяти вечера. А потом…
Потом начиналась веселая студенческая жизнь. Студенты колобродили по этажам до глубокой ночи. Кому-то обязательно нужно было зайти в соседнюю комнату, чтобы списать конспект. Кто-то, решив пожарить картошки, обнаруживал отсутствие соли. И картошки тоже. Да и масло кончилось. Начиналось паломничество по богатым «избам», где добрые хозяева одаривали милостью несчастных.
В итоге, на общей кухне собиралось человек десять страждущих. Они чистили картошку, жарили сразу четыре сковороды. У кого-то находилась мамина-папина тушенка, а кто-то, самый хитрожопый, из-под кровати доставал бутылку домашней наливки. Едоки, как мыши, юркали в самую дальнюю комнату и пировали там. Даже умудрялись музыку послушать.
Время было тяжелое, и родители студентов растерялись в новых условиях, где правыми оказывались не честные, трудолюбивые и добрые, а хитрые, наглые и… стойкие. Студентам неоткуда было ждать помощи в виде денег и продуктов. Городские, до этого считавшиеся благополучными, остались практически без финансовой поддержки. А кушать хотелось каждый день. Поэтому девчонки объединились с дочерьми сельчан. Там худо-бедно с продуктами дела обстояли получше. Комната, в которой проживала Валя, сто шестая, считалась «деревенской». Все ее обитатели приехали из сельских поселений. Каждое воскресенье девочки, сгибаясь от тяжести неподъемных баулов, еле-еле добредали от автовокзала до общежития. Родители не скупились, поэтому и стол был богатым. Наташка привозила трехлитровые банки с молоком, творог и домашнее масло. Светка – огурцы маринованные, грибы, капусту. Валя – картошку, крольчатину и яйца.
Но Надя, общее достояние сто шестой, всех перещеголяла. Ее родители в Россию переехали из Украины, привезя с собой национальные традиции и уклад жизни. Поэтому каждый вечер воскресенья сто шестая благоухала. Господи, это был рай на земле! Надька доставала из сумки сало копченое, колечки домашней колбасы, рубец и еще целую кучу ароматных вкусностей, заботливо завернутых в газету. Вкуснее Надькиной колбасы Валя ни до, ни после не ела никогда. Надю в шутку называли «главной житницей Советского Союза».
Они пировали три дня. Подчистую съедались Надины гостинцы, выпивалось молоко. Вечером в среду девчонки на ужин доедали творог. В четверг и пятницу варили суп из кролика, откупоривали банки с соленьями. В субботу пили чай с хлебом, нисколько не переживая о скудности трапезы. После субботних занятий все разъедутся по домам, а там родители накормят и затарят баулы на следующую учебную неделю. Аппетит у всех был – что надо. Удивительно, как такая прорва еды вмещалась в маленьких худышек, похожих на тощих воробьев. А вмещалась как-то. Если бы еще столько же дали – смели и не подавились бы.
Главной в сто шестой была, конечно, Надя. Она истово следила за порядком и не позволяла разводиться грязи в комнате. Окна открывались нараспашку, полы мылись каждый день, а бардак в тумбочках жестоко ликвидировался под Надиным присмотром. На стенках висели коврики, на полу – яркие дорожки. Цветы в горшках придавали уют и колорит маленькому помещению – Надя стремилась к первенству сто шестой в соревновании между комнатами по чистоте и образцовому содержанию.
Валя поддерживала с девушками приятельские отношения, но особой дружбы с ними так и не завела: Светка казалась ей слишком наивной, Наташка – слишком простой, а Надька – вредной занудой. Все свободное время она проводила в сто семнадцатой, расположенной на втором этаже общаги. Там жили ее новые подруги, все – тихвинские.
В сто семнадцатой все было не так. Девчонки со свободными нравами, раскованные и веселые. С ними было ужасно интересно. Здесь мало кто говорил об учебе, лекциях и конспектах. Никто не зубрил, зажав уши. Никто не нудел. Здесь постоянно звучал смех, шутки и разговоры о мальчиках. Лафа. Валя сто раз просила комендантшу переселить ее к подружкам, но та категорически не соглашалась. Потому что считала Валю неблагонадежной. Почему? Да бог ее знает, почему.
Татьяна Степановна, комендант общежития, с первого дня поняла, что Валя – в группе риска, проблем с ней будет выше крыши. Ой, сколько она навидалась за всю свою жизнь. Приедет такая ромашка от папки с мамкой, не ребенок – чудо чудное. А потом смотришь: от ребенка табаком несет, а то и вином. Не успеешь оглянуться – а она уже где-то ночами пропадает. И все. Конец учебе. А девке всего шестнадцать. Родители ахают, охают:
- Мы к вам нормального ребенка привезли! Почему не следите за детьми?
Смотришь на них и понимаешь, почему даже таким, как Татьяна Степановна, не удалось проследить за девочкой. Тепличное дитя, выращенное в четырех стенах квартиры, под жестким надзором строгого родителя, вырвавшееся на «вольные хлеба», сходит с ума от свободы. Впитывает как губка и хорошее, и плохое. Кидается в омут с головой от мнимой любви с первым попавшимся мальчишкой. Не думает ни о чем. А результат – известно, какой. И кто виноват? Конечно же, она, Татьяна Степановна Малышева, заслуженный педагог и уважаемый всеми человек.
Поэтому – бдительность, и еще раз бдительность. Особенно к таким «ромашкам». Вот, уже краситься начала, как попуас. В сто семнадцатой часами сидит. Там девочки – не сахарные, да, наверное, и не девочки уже. Глаз у Малышевой наметанный. И эта, дуреха, к ним тянется. Надо за ней присмотреть: как бы чего не вышло. Время сейчас беспокойное, всякой мрази развелось, не дай бог.
Видела она любителей молоденьких девочек. Кружат вокруг общежития, как воронье. Ладно бы парни, так ведь взрослые мужики. Дали им волю. Остановятся напротив забора на своих иномарках и следят, когда какая-нибудь юная дурочка из ворот выйдет. Запудрят мозги, заманят, увезут… Ой, страшно подумать. Ладно Малышевой за это срок дадут – она за всех головой отвечает. А девке – каково? Это же – сломанная жизнь. Бандиты, козлы, извращенцы эти отмажутся – им что? Недели не пройдет, опять на охоту за «молодым мясом» выйдут. Убила бы, глазом не моргнула. Девчонки, дуры малолетние, ничего еще не понимают. На своего коменданта зверем глядят. Плевать, пусть ненавидят, зато потом, лет через десять спасибо скажут.
Татьяна Степановна обратила внимание на Валю сразу же, как только она приехала сюда с мамой заселяться. Миниатюрная, хорошенькая, с прямой челкой, закрывавшей глаза, только носик воинственно задран вверх. Мама, наоборот, высокая, полная, яркая. Лоб открыт, брови вразлет, глаза умные, взгляд глубокий, острый, капризный рот плотно сжат. Тяжелая красота, писанная широкими мазками: такие лица видно издалека, но вблизи кажутся грубыми. И характер тяжелый, чувствуется.
Как только мать уехала, дочка преобразилась за считанные дни. Куда-то исчезла робость и зажатость, голосок окреп, зазвенел, и выяснилось, что Валя – самая бойкая из всех новеньких. Бойкость характера граничила с развязностью. Малышева знала: не от распущенности такое поведение, это совсем другое, словно с пружины сняли давление, и она начала стремительно распрямляться.
Чтобы не случилось беды, Татьяна Степановна поселила Валю в сто шестой, находившейся рядом с постом вахтера. Да и девочки, ее соседки, серьезные. Надежда, ответственный человек, на нее можно положиться: доложит, если что. Ох, побольше бы таких, как Надя, Малышевой намного легче стало бы справляться с такими, как Валя.
А Валя знать не знала о том, что у Малышевой на «карандаше». Она вообще ни о чем таком не думала. Ей все нравилось: город, быт общежития, новые подружки, новая жизнь, так отличавшаяся от домашней. Здорово – она сама себе хозяйка. Куда хочу – туда иду.
Город, вытянувшийся вдоль речки, утопал в зелени тополей и кленов. Особенно хорош он был осенью, когда золото опавших листьев укрывало его ярким покрывалом. Вале нравилось идти по тротуарам и слушать под ногами шуршанье опавшей листвы. Погода стояла замечательная, безветренная. В воздухе витали городские, особенные запахи, так не похожие на те, к которым она привыкла: пары бензина смешивались с ароматами свежей выпечки, доносящимися из кафе «Буратино», женские духи, шоколад, запах асфальта – город дышал и очаровывал.
Главная улица, Советская, самая длинная, самая красивая, упиралась в ворота проходной завода, кормильца и поильца горожан. На дворе бушевали девяностые, а завод, несмотря ни на что, процветал. И работяги, трудившиеся на нем, не жаловались на отсутствие зарплат. Коммунистический оазис среди общей разрухи. Или, наоборот, капиталистический, Вале на это было наплевать. Здания сталинской постройки, с лепниной, с витыми решетками балкончиков, радовали глаз непохожестью на типичные новостройки, похожие на безликие коробки своей серостью и унылым видом.
Стеклянные витрины магазинчиков, расположенных на первых этажах, новые владельцы уже начинали украшать, пытаясь придать им европейский, нарядный вид. Выглядело это смешно и немножечко наивно, но Валя была от них в восторге. Конечно, не Петродворец, но все равно уютно. В маленьких кафе можно было выпить молочный коктейль и угоститься круассанами, прямо как в «Элен и ребята». Правда, дороговато, но со стипендии Валя с подружками не отказывали себе в удовольствии немного пошиковать.
На другой стороне улицы расположился ресторан «Русь». Туда Валя и не заглядывала: это для богатых людей. В огромных окнах ничего не разглядеть – занавешены тяжелыми шторами. А так хотелось бы. До Валиного носика доносились запахи ресторанной кухни: шашлыка и кебаба. Интересно, а где их жарят? Прямо в ресторане, что ли? Загадка.
Около парка расположился кабачок «Белые ночи». Вот здесь гулять не стоило. Рядом постоянно толпились накачанные мужчины в черных кожаных куртках. Агрессивные, с налитыми кровью глазами, со складками на стриженных затылках, они пугали своим внешним видом. Прохожие старались обходить это заведение стороной. Валя тоже развернулась и поспешила уйти подальше от злачного места, поближе к общежитию.
Вечером все студенты собирались на втором этаже. Там располагалась зона отдыха, стояли кресла, диван и телевизор. Девушки тащили с собой стулья и табуреты. Все старались занять удобные места, чтобы посмотреть очередную серию «Просто Марии». Народу толпилось много, иголке некуда было упасть.
Валя усаживалась на полу, на ковре – так удобней. Во время просмотра стояла тишина – разговоры и обсуждения жизни несчастной Марии, брошенной коварным соблазнителем, велись во время рекламных пауз. А Валя в это время думала о шоколадке, которая якобы не тонет в молоке. Врут рекламщики, она проверяла – тонет, да еще как! Зачем тогда показывают неправду? Наивная, она еще не знала, что вранье бывает не только в рекламе. Вранье будет сопровождать ее большую часть жизни.
Продолжение в следующей публикации>
---
Автор: Анна Лебедева