В сентябре стало тихо дома, как в склепе. Виталий уехал, как и обещал. И Вали нет. Тошно. Плачь, не плачь, а дела делать надо: докопать картошку (большую часть муж выкопал, помог), снять с гряд капусту, нарубить крошева, Валькиного любимого, много дел. В ноябре Виталий обещал заколоть поросенка. Надо будет солить сало, варить тушенку.
Куда ни плюнь, везде мужские руки нужны. Все здесь мужем построено: и банька, и сарайка, и домик для отдыха, и яма, и беседка. Она еще фыркала, не нравилось, видите ли. Все хотелось ей хоромин: чтобы три этажа и балкон. Никаких грядок, только газон и клумбы. Розовые кусты. Пруд для разведения рыбок. Машина у дома. Размечталась, как же. Все гонялась за ерундой какой-то, не видя перед собой главного. Искала счастья, да не там, где надо, идиотка.
Сдались ей этот Сашка, Арон, и еще парочка случайных любовников. Какая от них радость? Страсть, и только? Да какая там страсть. Арон вообще ей физически противен был, хоть и умный мужик, стальной, хозяин. С Сашкой вечная борьба, не любовь, а сплошные подковырки — кто кого. Выматывало. Да и потом он ясно ей дал понять, кто она для него. Ерунда все это, грязь. И она, Ленка, как свинья последняя, в луже, в этой погани вывалялась.
Виталик? Не ценила, не любила. Или, думала, что не любила. Ой, беда с этими мужиками. Ну их. Хорошо, что есть у нее мама, сестра и… дочка. Хорошая девочка, добрая, умница такая, вся сотканная из света. Выстояла, не сломалась. А как хорошо она улыбается. На выходные приедет и тараторит без конца: какие в училище педагоги, какое прекрасное, квартирного типа общежитие построено, несмотря на безденежье и разруху! Ей там очень нравится: новые впечатления, новые подруги. Она даже ведет себя иначе, будто крылья расправила. Пусть летит из этой ржавой клетки. А уж Елена как-нибудь сама разберется. Время собирать камни, за каждый брошенный булыжник она ответит. Мужества хватает.
Елена любила рассуждать, делая какую-нибудь физическую работу. Так и время быстрее летит, и усталости меньше. К вечеру она спустила мешки с картофелем в яму, почистила лопату, покормила животных. Пора уходить — завтра рано вставать. Привычно поправила платок на голове, отряхнула куртку. Взглянула в маленькое старое зеркало, повешенное на стену в домике: умора, ни дать, ни взять, тетка деревенская. Ну и что? Это огород, не ранчо на фазенде, тут на каблуках не ходят, знаете ли. Неторопливым шагом отправилась домой.
Дорога проходила через овраг, заполненный водой. Над ним склонились ивовые ветви с пожелтевшей листвой. Вокруг царила благодатная осень, сиявшая позолотой и багрянцем. Хорошая пора: солнце ластилось к щекам, как игривый котенок, будто бы совсем не оно еще летом беспощадно жарило, не щадя никого. В воздухе летали паутинки, а в небе кружили птичьи стаи, подготавливая молодняк к отлету. Где-то вдали, на болоте, пронзительно, разрывая человеческое сердце на мелкие куски, вдруг вскрикнул журавль. В этом крике было столько тоски и щемящей печали, что хотелось заплакать… Осень, осень, будем вместе до зимы — как пелось в одной очень хорошей песне.
Около дома стояла огромная черная иномарка. Квадратный корпус машины с наглухо затонированными окнами выглядел, как огромный катафалк. Мрачная громадина возвышалась среди жалких, потрепанных отечественных автомобилей, как танк. Одно из окон было приоткрыто, оттуда доносилась музыка. Автомобиль нагло раскорячился, загородив собой проход к подъезду. Елена с трудом протиснулась между бордюром и иномаркой и чуть не упала под колеса.
— Гадина какая, убери отсюда свою каракатицу! — возмущенно крикнула она, в сердцах стукнув кулаком по лакированному боку железного чудовища.
Окно плавно опустилось вниз, высунулась круглая, коротко стриженная голова водителя:
— Эй, корова, отошла! По рогам давно не получала?
И вдруг, дверца со стороны пассажира открылась. Оттуда выскочил худощавый, ладно скроенный мужчина в кожаной куртке.
— Ленка! Ты ли это? Ну мать, богатой будешь! А я тебя не узнал!
Сашка. Собственной персоной. С той, последней встречи они не виделись пять лет. Он изменился, возмужал, серые глаза обрели тяжелый, свинцовый оттенок, а линия рта стала еще жестче. Нехороший, опасный человек, с которым лучше не спорить. Криминальная личность, бандит — сразу видно, как в открытой книге.
Елена не знала, куда деваться от стыда. Господи, на кого она похожа! Надо ж было такому случиться: именно сейчас она выглядела как колхозница! Резиновые сапоги, старая куртяха, платок этот дурацкий! Да плевать она хотела на Сашку, на машину эту, но предстать в таком жалком виде перед ним было ужасно обидно. Как голая, честное слово. Радуется, наверное, тому, как низко пала Ленка. Пусть радуется.
— Здравствуй, Саша. Какими судьбами?
Сашка улыбнулся. Закурил. Прищурил свинцовые глаза, выпустил облачко дыма.
— По работе. Дела. А ты, прям, сельская мадонна. Слилась с местностью, адаптировалась. Картошка, морковка, укроп, сельдерей? Рожь взошла, свекла заколосилась?
В глазах Елены закипели злые слезы.
— Тебе какая печаль?
— Да нет мне никакой печали. Муженек твой, смотрю, как и все, в депрессии, да? На диване лежит и ждет, пока государство ему в клювик пирожок положит, а баба на себе все тащит, да? Грустно просто. Какая ты была и какая теперь стала. Дура.
Елена вздохнула, а потом размахнулась и влепила Сашке пощечину.
— И правда, дура. И правда, колхоз. Ты уж, не обессудь, красавчик, — ледяным голосом сказала она.
Сашка схватил ее за грудки:
— Ты что себе позволяешь, овца? Ты забылась, что ли? Я тебе не муженек, поняла?
Вдруг позади его раздался голос:
— Руки убрал.
Александр обернулся и увидел Виталия. Тот стоял перед ним, высокий, кряжистый, бородатый. За плечами рюкзак. От Виталия шел здоровый запах печного дымка, хвои, курева. Сильный мужик.
Из машины выскочил коротко стриженный амбал.
— Александр Евгеньевич, проблемы?
Сашка даже голову в сторону стриженого не повернул:
— Костя, исчезни.
Виталий не сводил взгляда с Сашки:
— Руки от нее убери. И каракатицу свою отгони, раскорячился тут, добрым людям проходу нет.
— Борзый, что ли? — спросил Александр.
Виталий молчал, спокойный. Спокойствие и расслабленность были только видимостью, хватило бы едва уловимого движения, чтобы сжатая пружина расправилась, отразив огромную силу противодействия.
Сашка смело повернулся к нему спиной, зная, что не тронет. Такие со спины не нападают. Амбал включил заднюю передачу, и автомобиль отъехал.
— Домой пошли, — сказал Виталий Елене.
Не говоря ни слова, она последовала за ним.
***
Костя лихо вел джип, игнорируя предупреждающие дорожные знаки. Он вообще не признавал никаких правил. Правила устанавливаются для лохов и терпил. А он — нормальный пацан. Для него один закон — закон сильного, закон братвы. Слабым здесь не место. Слабые бухают и ноют. А сильные стригут слабаков. Деньги — вот бог, вот сила. У кого деньги, тот и сильный. Таким Костя служит, таких уважает. Александр Евгеньевич, Сашка Кот, сразу понял, откуда ветер дует, не растерялся и не скис. Он на мокрое не шел, а бабла имел, как у дурака — фантиков. Устраивал выгодный обмен питерских квартир на деревенские халупы. Терпилы хватались за головы, оказавшись в убогом поселке, да поздно. К Сашке Коту какие претензии? Все по закону. Сами договор подписывали, в нетерпеливом ожидании дармовой попойки. Доплата за квартиру для таких — щедрый дар. Да только бешеная инфляция сжирала все. Сашка платил рублями, а лохи были рады. Дебилы.
Сильные люди скупали у Кота богатые хаты в центре за зеленые. Кот исправно пополнял общак, терок с паханами не имел, потому и был уважаем среди братвы. Костик уважал Александра Евгеньевича. Правда, сегодня он его не понял.
Че за…Они подъехали к дому, где была куплена за долги двушка, чтобы посмотреть, что к чему. Намечался очередной клиент, владелец однокомнатной на Васильевском. Дел невпроворот. И тут — эта баба. Ой, была бы баба нормальная, а то старуха, глубоко за тридцать. Чучело гороховое, деревня вонючая, тьфу. Что с ней за терки у Кота, непонятно. Мужик какой-то за свою бабу вписался, а Кот даже в табло ему не засветил? Кот не засветил в табло деревенскому терпиле? Какого…?
Сашка молча смотрел в окно. Какой жалкой стала Ленка. Его Ленка, царица-Тамара, сладкая женщина, бунтарка и отпетая дрянь. Всю жизнь он думал о ней, страдал. Ни с кем ему не было так хорошо, как с ней. Ни с кем ему не было так плохо, как с ней. Столько баб этих он сменил: многочисленные подружки, девки, телки. Жена. Все не то, все — одинаковы: почтительно покорные, заискивающие перед его деньгами, молящиеся на его кошелек. Скучные, предсказуемые. А Ленка всю жизнь крутила им, как хотела. Она его просто не любила. Любящая замуж не выйдет за какого-то Иванушку-дурачка. Сашка тогда хотел задушить Ленку, размазать по стенке и… не смог. Как она его… Тогда, зимой, много лет назад. А он, дурак, до сих пор хранит брошенное Еленой кольцо. И потом, очередной всплеск, их жаркие летние встречи, закончившиеся так погано. Сашка зачем-то унизил ее, оскорбил…Отомстил? Кому? Себе? Зачем?
И сегодня она стояла перед ним, в этой дурацкой косынке, повязанной на голове, в этих сапогах резиновых, дура дурой. А глаза — прежние, яркие, злые, сверкающие из-под бровей дугой. И когда она врезала ему, за дело врезала, словно отрезвила и напомнила: все та же — дерзкая, молодая, смелая. Да, пополнела, подурнела, обабилась, но все равно, осталась прежней, гордой и независимой. Она стояла и смотрела на своего мужа, над которым так смеялась когда-то, над деревенским пентюхом. Она смотрела на него с удивленным восхищением, никого не видя вокруг. Это был ее, Ленкин выбор. Правильный выбор. Что ей с него, Сашки? Что он мог ей дать?
Сашка понял, что эти двое проживут еще долго и счастливо нормальной честной жизнью, простив друг другу все. А он… Что он… Вряд ли он проживет так же долго, как Ленка и ее муж.
Виталий скинул рюкзак и прошел на кухню. Елена сняла с себя куртку и тихо проследовала за мужем. Он курил, сидя на своем прежнем месте, у окна.
— Есть будешь?
— Разогревай. Рюкзак разбери, там молоко, творог. Испортятся.
В дверь позвонили. Елена открыла. На пороге стояла Танька, сослуживица по хлебозаводу.
— Лен, Лен, спокойно. На работу звонили, просили срочно тебя найти.
Ноги стали ватными, подкашивались. В голове застучал медный молоточек.
— С больницы звонили…
Через час Виталик и Лена были уже в городской больнице. А там им сообщили, что вечером в отделение поступила Анна Николаевна с тяжелым приступом. Соседка вызвала скорую, когда увидела, заскочив за солью, как Анна медленно осела на пол и потеряла сознание. Разыскали адрес и место работы Елены, чтобы сообщить, что ночью женщина умерла.
— Мамочка моя, — Елене стало плохо. В первый раз в жизни. Виталик успел ее подхватить.
Еще один камень. Больно. Невыносимо. Невозможно. Оказывается, так просто. Был человек — и нет человека. За поминальным столом сидело совсем немного человек. Сестра Ирка, ее муж, зареванная Валюшка, Виталик, Надя, лучшая подруга Елены, тетя Маша, Надькина мама, соседка по дому, где раньше жили Комаровы. Ирка и Валя, голова к голове, листали альбом с фотографиями. Надя, дорогой человек, хлопотала, разливая чай. Елена посмотрела на чашки. Мамины. Совсем недавно она угощала дочь из этих фарфоровых чашечек, плюнув на их музейную ценность:
— Один раз живем, Ленушка. Смотри, какие красивые, загляденье просто. Зачем их под стекло прятать и хлебать чай из уродливых плошек?
К горлу подступил комок. Верный ангел хранитель, мамочка, где ты теперь?
Надя, тревожась, смотрела на Елену. Увидев слезы, схватила за руку. Милая подруженька, верная жена, счастливая мама. Выходила, выпестовала дочурку — дюймовочку, такая девка получилась — загляденье!
Виталик вдруг засобирался:
— Ира, мы поедем. Надо ведь еще на огород идти. Маме клен выкопать. Она так любила клены. Вот и посадим завтра.
— Да, Виталик, конечно. Завтра к девяти подъедем на кладбище, — ответила Ирина.
Валя встала из-за стола, поцеловала тетку и посмотрела на родителей:
— Проводите меня на автобус?
— Да, доченька, — Елена хотела побыть еще немного с Валей, да и Ирка сильно соскучилась по любимой племяннице, но… Учеба, зачеты. Горевать некогда. Надо ехать. Ничего не поделаешь. И так отговаривали ее, чтобы не пропускала занятия, но Валя, рыдая, даже слушать родителей не хотела — прилетела первым автобусом. Теперь не опоздать бы на последний.
На автостанции Елена смотрела на Валю. Какая она стала хорошенькая. Вылитая — Анна Николаевна. Как же она раньше не замечала этого сходства. И не белесая Валя была, а нежная, тонкая, хрупкая, словно нарисованная акварелью. Как мама. Подошел автобус. Валя обнялась с отцом, а потом — с Еленой.
— Учись хорошо, девочка моя, — Елена расцеловала дочку, и та не отстранилась.
Она легко запрыгнула в салон и помахала из окна ладошкой, грустно улыбнувшись, маленькая, удивительно трогательная.
Родители помахали ей в ответ. А потом Виталий взял Елену за руку.
— Пора и нам, Ленушка, — тихонько сказал он жене.
— Да-да, пора, — Елена взглянула в глаза мужа. А они лучились светлой любовью и добротой. Как и раньше.
Виталий простил ее.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Продолжение в следующей публикации>
---
Анна Лебедева