Александр Гронский
http://naukaverakuljtura.com/языковой-вопрос-школа-и-белорусский-н/
На рубеже XIX ‒ XX вв. в России начал формироваться белорусский национализм. Он никогда не был значимым явлением, но старался говорить от лица большой общности. Естественно, что национализм попытался очертить границы нации, ради которой он существует, поэтому необходимо было выработать ряд отличий, способных маркировать представителя нации и отличать его от представителей других внешне похожих наций. Одним из таких национальных маркёров должен был стать язык. Однако у белорусского национализма встала проблема, которая отсутствовала у большинства других национализмов, ‒ официальная наука рассматривала белорусов как часть русского народа, а систему их речевой коммуникации ‒ как как русское наречие, а не как отдельный язык. Похожая проблема существовала и у соседнего украинского национализма. Представители польского национализма зачастую воспринимали белорусов как часть поляков, а белорусскую речь – как вариант польского языка. Таким образом, белорусский национализм был вынужден доказывать не только, что «мы» есть некто, но ещё и то, что «мы» не те, за кого нас принимают. Поэтому актуализировались поиски маркёров, показывающих обособленность определённой группы от других очень похожих групп, и язык долен был сыграть в маркировании новой нации серьёзную роль. Наличие отдельного языка должно было привести к выводу о существовании отдельного этноса.
Видимой точкой зарождения белорусского национализма, которая сразу же политизировала языковой вопрос, можно считать издание в 1891 г. сборника стихов «Дудка белорусская». Автором книги был указан Мацей Бурачок. Это был псевдоним бывшего польского повстанца Франтишека Богушевича. Стоит отметить, что немного ранее уже понимались вопросы отдельности белорусов. Например, это делало выходившее в 1884 г. в Петербурге нелегальное издание «Гомон». Вышло всего два номера. В то время оно осталось мало кому известным, а его редакторы «не оставили ни непосредственных продолжателей своего дела, ни чётких следов в сознании творцов новой белорусской культуры начала ХХ в.»1.
«Дудка белорусская» была издана в Кракове, входившем тогда в состав Австро-Венгрии. Книга нелегально перевозилась через границу польскими социалистами, которые поддерживали любые антиправительственные силы в России2. «Дудка белорусская» получила популярность в среде белорусского национализма. Академик Е.Ф. Карский считал, что именно эта книга дала «решительный толчок белорусскому движению»3.
Интересным в «Дудке белорусской» является не основная часть – стихи, а предисловие, которое можно назвать квинтэссенцией сепаратной белорусской идеи того времени, т.е. идеи, по которой белорусы рассматривались как самостоятельный этнос. Некоторые цитаты из предисловия используются и в начале XXI в. для заявлений о ценности белорусского языка как маркёра идентичности и самобытности. Ф. Богушевич в предисловии обращается к читателю, желая поговорить с ним о «нашем извечном языке, который мы сами, да и не одни мы, а все люди тёмные “мужицким” зовут, а зовётся он “белорусским”»4. Автор очень точно уловил то, на чём можно было сыграть для становления в сознании народа восприятия себя не такими, как соседи – отличия в народном говоре. Ф. Богушевич оценил язык как достаточно значимый маркёр идентичности. Он писал: «Много было таких народов, что потеряли сначала язык свой, так, как тот человек перед смертью, которому язык отнимет, а потом и совсем замерли. Не бросайте языка нашего белорусского, чтобы не умерли»5.
На рубеже XIX ‒ ХХ вв. язык воспринимался как один из главнейших признаков этноса, поэтому «возрождение» «национального» языка считалось одной из главных националистических задач. Однако в случае с белорусским языком и белорусами задача для националистов усложнялась тем, что официальная наука не видела в белорусской речи собственно язык, воспринимая её как наречие. Естественно, для носителей речи её престижность в качестве языка была бы выше, чем в качестве наречия. Для этого было необходимо каким-то образом повысить ценность белорусской речи. Одним из самых эффективных способов повышения престижности коммуникационной системы было её использование для обучения. Учащиеся, получая знания на конкретном языке, привыкают к определённой терминологии, она становится для них естественной и начинает распространятся на другие области деятельности.
Белорусские националисты утверждали, что дети не понимают школьной программы на государственном языке, что создаёт проблемы в обучении. Непонимание со стороны школьников, естественно, было. Но зачастую оно не принимало этнокультурное измерение. Например, по воспоминаниям известного советского учёного Н.Н. Улащика, дети не понимали некоторых слов, встречающихся в учебной литературе. Н.Н. Улащик родился и учился в школе недалеко от Минска. Он вспоминал, что крестьянские дети не понимали, что значит «этажерка», поэтому на основании созвучия воспринимали слово как обозначение «жэрдки», т.е. жерди (эта жэрдка). Также не было понятно для крестьянских детей слово «роковое» в цитате из А.С. Пушкина «и поле битвы роковое»6. Приведённые примеры указывают больше на то, что крестьянские дети не понимали «дворянский» или «интеллигентский» язык. В крестьянском хозяйстве не было этажерок, да и слово «рок» в смысле судьбы было неизвестным для крестьян. Т.е. непонимание нагрузки некоторых слов могло объясняться не столько этнокультурными различиями и бытованием различных языков и наречий, сколько социальными различиями авторов учебных пособий или поэтов и писателей, представленных в хрестоматиях, и основной массы обучающихся в сельских школах крестьянских детей. В белорусской среде, разумеется, были свои специфические слова, которые произносились так же, как и русские литературные, но имели другое значение (например, плот по-белорусски означает забор, а не водное средство передвижения). Естественно, что школьный учитель, не знавший местных говоров, мог и не понять полностью то, о чём говорили его ученики, однако это касалось не только белорусских говоров, но и великорусских. Как пишет российский историк А.В. Марчуков, «вопрос о языках во второй половине XIX в. оставался открытым, и вариантов его решения было множество. Наравне с теми, кто выступал за эмансипацию украинского языка, были сторонники создания на основе местных “мов” особых “волынского”, “литвинского”, “подольского” и ряда других языков. А это подразумевало бы оформление “волынской”, “литвинской”, “подольской”, а также “галицкой” общностей. Выбор путей развития нациотворческих процессов был широк, причем они могли развиваться не только на малорусской и белорусской почве. Известно, что Л.Н. Толстой хотел написать азбуку на “тульском” наречии для “удобства” овладения грамотой детьми Тульской губернии (именно такими же образовательными причинами мотивировали свою борьбу за украиноязычную школу и сторонники украинского движения). Повторим, что различия в говорах жителей разных великорусских губерний (скажем, Поморья, Юга, Центра) были весьма заметными. Вполне возможно, что при желании определенных представителей образованных кругов, соответствующих действиях и конечно же, благоприятной внутренней и внешней конъюнктуре, в настоящее время мы вполне могли бы иметь как данность “волынян”, “подольцев”, “туляков” с “поморами” или даже “Волынию”, “Подолию”, а то и вовсе “Туляндию” как государственные образования»7. Таким образом, литературный русский язык мог не понимать не только минский или киевский крестьянин, но и крестьянин тульский, что говорит не об этнокультурной, а о социально-образовательной причине понимания. Всё же разрыв между языком преподавания и уровнем понимания белорусских детей был не таким серьёзным. Тот же Н.Н. Улащик констатировал в своих воспоминаниях, что если бы детям попадались русские книги, написанные более простым, т.е. понятным для крестьянина языком, то большого труда для понимания они не составили бы8.
Интересно, что это замечание Н.Н. Улащика коррелирует с наблюдением Е.Ф. Карского, который объяснял неуспех белорусской литературы того времени следующей причиной: «особенная близость народного белорусского языка к южновеликорусскому, вследствие чего, если опустить в напечатанном этимологически белорусском произведении дзеканье, цеканье, то получится почти общелитературное произведение, отличающееся только меньшей отделкой и, следовательно, менее достойное внимания читателя»9. Т.е. известный филолог не видел серьёзных препятствий к пониманию белорусами русского литературного языка, мотивируя это похожестью того набора слов, которым пользовались белорусские крестьяне в быту и того набора слов, который являлся русским литературным языком.
Кроме того, Е.Ф. Карский летом 1917 г. написал в отзыве на программу Союза белорусской демократии в Гомеле следующее: «Под программой этой я охотно подпишусь, т.к. и мои стремления преследуют те же цели. Я бы только прибавил – допущение в начальной школе, где того пожелают местные жители, обращения к народному языку для разъяснения непонятных мест в учебниках. В западных окраинах (особенно с католическим населением), при желании населения, можно бы допустить в начальной школе в первый год и всё преподавание на народном языке. Не возбранял бы я и литературы на народном языке, особенно по предметам сельского хозяйства и поэтической. Введение же в школу, особенно в среднюю и высшую, в качестве языка преподавания белорусского наречия только затормозило бы развитие белорусской народности. Другое дело знакомство с этим языком – оно необходимо в средней школе и высшей для каждого белоруса»10.
Т.е. один из создателей научного белорусоведения и известный лингвист утверждал, что школьное образование в целом должно быть на русском языке. Этим белорусский язык лишался роли маркёра национальной отдельности. Ведь на профессиональном уровне с тем же Е.Ф. Карским никто из белорусских националистов спорить не мог, поэтому, оставалось лишь выражать сожаление о том, что такой великий учёный не понимает настоящей «правды»11.
Тем не менее, в дореволюционных школах ученики имели представление о белорусской речи. Как минимум, в средней школе. Так, в школьных хрестоматиях того времени были тексты на церковнославянском и русском языке. Последний подразделялся на три наречия, которые также были отражены в хрестоматиях. Поэтому школьники получали представления о белорусской речи уже из курса русского языка12.
Расширение образования на государственном языке постепенно сокращало шансы на успех для белорусских националистов. Белорусы желали учить своих детей на русском языке. Правительство Николая II постоянно увеличивало расходы на начальную школу13. Распространение белорусского языка в образовании и закрепление его как этнического маркёра стали возможны лишь в период межвоенной белорусизации. Но этот успех оказался относительно призрачным. И в начале XXI в. подавляющее большинство белорусов массово использует русский язык, считая, что белорусский язык является лишь культурным маркёром, определяющим не этничность, а некое условное представление о том, что должна содержать в себе традиционная белорусская культура. К слову сказать, достаточно большой объём текстов белорусского национализма выпускается не на белорусском, а на русском языке.
1Радзик Р. Петербургские народники – творцы современной белорусской национальной идеи // Статьи и материалы по истории и культуре Белоруссии. Вып. 3. СПб: Российская национальная библиотека, 2005. С. 86.
2Мірановіч Я. Найноўшая гісторыя Беларусі. СПб: Неўскі прасцяг, 2003. С. 17.
3Карский Е.Ф. Белорусы: в 3 т. Т. 1. Введение в изучение языка и народной словесности. Минск: БелЭн, 2006. С. 373-374.
4Багушэвіч Ф. Творы. 2-е выд. Мінск: Мастацкая літаратура, 2001. С. 21.
5Там же. С. 22.
6Улашчык М. Выбранае. Мінск: Беларускі кнігазбор, 2001. С. 303, 324
7Марчуков А.В. Украинское национальное движение: УССР. 1920 – 1930-е годы: цели, методы, результаты. М.: Наука. 2006. С. 65.
8Улашчык М. Выбранае. Мінск: Беларускі кнігазбор, 2001. С. 304.
9Карский Е.Ф. Белорусы: в 3 т. Т. 1. Введение в изучение языка и народной словесности. Минск: БелЭн, 2006. С. 340.
10Документы общероссийских партий и организаций либерального направления в Беларуси (1905 – 1918 гг.): хрестоматия; учеб.-метод. пособие / авт.-сост. Д.С. Лавринович. Могилёв: УО «МГУ им. А.А. Кулешова», 2010. С. 328.
11Лёсік Я. Творы: Апавяданні. Казкі. Артыкулы. Мінск: Мастацкая літаратура, 1994. С. 307-308; Луцкевіч А. Выбранныя творы: праблемы культуры, літаратуры і мастацтва. Мінск: Кнігазбор, 2006. С. 373.
12Грунский Н.К. Русский язык для 4 кл. Применительно к новой программе Мин. Нар. Просвещения для средне-учебных заведений. Б.м.: б.и., б.г. С. 16-18.13Миллер А.И. Национализм и империя. М.: ОГИ, 2005. С. 40.
