«Что касается собственно пьесы "Дни Турбиных", то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: "если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, - значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь", "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма».
Так оценил пьесу, наверное, главный зритель страны – И.В.Сталин в письме В.Н.Билль-Белоцерковскому от 2 февраля 1929 года. А 3 июля 1939 года Е.С.Булгакова запишет в дневнике: «Рассказ Хмелёва. Сталин раз сказал ему: хорошо играете Алексея. Мне даже снятся ваши чёрные усики (турбинские). Забыть не могу».
Н.П.Хмелёв был первым и, по свидетельству тех, кто рассказывал мне, непревзойдённым исполнителем роли Алексея Турбина. Интересно, что начал он играть эту роль совсем молодым – незадолго до премьеры ему исполнилось 25 лет. Роль, судя по воспоминаниям современников, перевернула его жизнь: если до неё, говорили, это был «суетливый, несколько надоедливый, угловатый “вахлачок“», то в процессе работы появился подтянутый, одухотворённый человек. Вспоминают и трагическую деталь: перед смертью (если кто не знает – умер страшно рано, в 44 года, на репетиции, в гриме и костюме Ивана Грозного), по рассказу М.И.Прудкина, он прикладывал пальцы к правому виску так же, как делал это во время монолога Алексея в гимназии…
Сохранились запись актёра (прямо как нотная партитура!):
«Весело оглядел ряды (нарочно)
Кого желаете защищать? — грозно. Дивизион, смирно (рявкнул). Слушайте, дети мои (сорвавшимся голосом) не разрешаю — вежливо!!! и спокойно.
Косит глаза. На Николку бешено загремел (Беги!)».
И подчёркивает: «Уверенный голос... Уверенность»
А через три года после премьеры Хмелёв напишет: «Для “Дней Турбиных“ я очень много читал Достоевского и Чехова, и то и другое, вместе взятое, стало булгаковским», «В Алексее Турбине уже есть это общечеловеческое, в нем специфически характерного ничего нет».
Немного отошла в сторону, простите, но, наверное, нельзя говорить об Алексее в отрыве от того, кто первым воплотил его, да ещё, без всякого сомнения, в теснейшем контакте с автором. Ведь именно это упомянутое актёром «общечеловеческое» и раздражало, конечно же, критиков.
Первая фраза в записках Хмелёва – почти точная цитата из «Белой гвардии»: «Постаревший с 25 окт. 1917 г.» Много лет спустя В.Виленкин напишет о Хмелёве-Алексее: «В… горящих мрачным огнём глазах, окружённых траурными тенями, была скрытая тревога, с трудом подавляемое смятение, тоска приговорённого».
Да, полковник Турбин в пьесе чувствует свою обречённость. Я помню, как, посмотрев спектакль, мы яростно спорили с одноклассниками, убили Алексея или же он покончил с собой. Прочитав пьесу, поняла, что самоубийства нет: «Близкий разрыв снаряда. Стёкла лопнули. Алексей падает». Однако, оказывается, не только мы сомневались. А.М.Смелянский пишет: «Гибель Турбина в пьесе происходила от случайного осколка. В спектакле этот акт был больше похож на самоубийство, — во всяком случае, так воспринимали его многие зрители». И подтверждается это текстом пьесы, словами Николки: «Знаю, ты командир, смерти от позора ждёшь, вот что!»
Мрачность, сознание безысходности – это настроение старшего Турбина с самого начала пьесы. Не случайно он продолжит сравнение: «Я заметил, что он на крысу похож». – «Совершенно верно, Никол. А дом наш — на корабль». Не случайны его слова «Дивизион в небо, как в копеечку, попадает», «Померещился мне, знаете ли, гроб...»
Он настроен на непримиримую борьбу с большевиками, хотя и чувствует невозможность одолеть их: «Мы не удержим Петлюру. Но ведь он ненадолго придёт. А вот за ним придут большевики. Вот из-за этого я и иду! На рожон, но пойду! Потому что, когда мы встретимся с ними, дело пойдёт веселее. Или мы их закопаем, или, вернее, они нас. Пью за встречу, господа!»
Снова споры литературоведов – мог ли в конце 1918 года полковник Турбин так уверенно предсказывать: «Белому движению на Украине конец. Ему конец в Ростове-на-Дону, всюду! Народ не с нами. Он против нас. Значит, кончено! Гроб! Крышка!» Но в пьесе, тем не менее, это звучит очень органично…
Он прекрасно понимает ничтожность «гетмана всея Украины» и его поступков: «Что же, в самом деле? В насмешку мы ему дались, что ли? Если бы ваш гетман, вместо того чтобы ломать эту чёртову комедию с украинизацией, начал бы формирование офицерских корпусов, ведь Петлюры бы духу не пахло в Малороссии… Он бы, мерзавец, Россию спас!» Он откажется поддержать тост за гетмана: «Господин полковник, вы тост одобряете?» - «Нет, не одобряю!»
Но командир, предчувствующий обречённость своего дела, – ещё и «отец солдатам»: «Я публично заявляю, что я вас не поведу и не пущу!.. я на свою совесть и ответственность принимаю всё, всё принимаю, предупреждаю и, любя вас, посылаю домой». И погибнет он, защищая своих людей: «Юнкера! Слушать команду! Подвальным ходом на Подол! Я вас прикрою. Срывайте погоны по дороге!»
Он презирает трусов и предателей. Очень выразительна сцена с Тальбергом, которого он поначалу по-дружески приветствует, но, услышав о «командировке» в Берлин, не пожмёт протянутую руку: «Это значит, что командировка ваша мне не нравится».
Я уже писала, разбирая «Мастера и Маргариту», о «Фаусте» - любимой опере Булгакова, о влиянии образа Мефистофеля на создание Воланда. В «Белой гвардии» постоянно упоминается другой герой оперы (наверное, самый благородный) – Валентин.
«Пианино показало уютные белые зубы и партитуру Фауста там, где чёрные нотные закорючки идут густым чёрным строем и разноцветный рыжебородый Валентин поет:
Я за сестру Тебя молю,
Сжалься, о, сжалься Ты над ней!
Ты охрани её».
Есть напоминание и в пьесе – Шервинский скажет: «А у рояля? Я пел “Бога всесильного”»...
Алексей – командир, но он ещё и нежный брат. В первых картинах мы услышим, как он уговаривает Елену не волноваться из-за отсутствия мужа и предупреждает неосторожного Николку: «Ты потише говори. Понял?» Или гневная реплика «Жену не волновать, господин Тальберг!»
И в предсмертной сцене нежность и забота о сестре и брате звучат в полную силу. Сначала – обращение к Мышлаевскому: «На что ты мне нужен, Виктор? Я приказываю: к Елене сейчас же! Карауль её! Я следом за вами», «Николка погляди, ушёл ли. Гони его в шею, ради Бога».
И потом – трагический и трогательный диалог братьев:
«Николка (появляется наверху, крадётся). Алёша!
Алексей. Ты что же, шутки со мной вздумал шутить, что ли?! Сию минуту домой, снять погоны! Вон!
Николка. Я без тебя, полковник, не пойду.
Алексей. Что?! (Вынул револьвер.)
Николка. Стреляй, стреляй в родного брата!
Алексей. Болван!
Николай. Ругай, ругай родного брата. Я знаю, чего ты сидишь!.. Ну, так я тебя буду караулить. Ленка меня убьёт».
Булгаков, как, я думаю, вы помните, сравнивал предсмертные слова Алексея и полковника Най-Турса в романе. Это слова, обращённые к Николке, - «брось геройство к чертям!» Но не только они. Най-Турс «вытекающим по капле» голосом скажет с трудом: «Мало-Пговальная…» - и там Николка найдёт его мать и сестру. Алексей, бросаясь к окну, чтобы прикрыть убегающих юнкеров, выкрикнет: «Беги, я тебя умоляю. Ленку пожалей!»
В последние минуты герои думают о тех, кто им дороже всего.
Алексей, естественно, более сдержан, чем другие члены семьи, но и для него совершенно ясно, что делать с обмороженным Мышлаевским или свалившимся как снег на голову Лариосиком – приютить, обогреть, накормить…
Но Булгаков, видимо, рассчитывал, что зрители вспомнят и другой фрагмент арии Валентина – героический:
Там, в кровавой борьбе в час сраженья, клянусь,
буду первым я в первых рядах.
Но если судьба так решила,
умру, покрытый славой,
за отчизну паду.
И это ведь тоже об Алексее. Может быть, поэтому так горько прозвучат его слова «защищать... что? кого?.. одним словом, идти в бой», когда защищать уже некого и нечего: «Я вас не поведу, потому что в балагане я не участвую, тем более что за этот балаган заплатите своей кровью и совершенно бессмысленно — все вы!
…Режиссёр первых «Турбиных» И.Я.Судаков написал о Хмелёве – Алексее: «Эта сосредоточенность и полнейшая погружённость в мысли образа дала ту одухотворённость и обаяние, благодаря которым он так западал в душу зрителей».
*************
«Слушайте меня, друзья мои!» - обращается Алексей Турбин к юнкерам.
В.Я.Лакшин в своей «Булгакиаде» соотносит эту фразу со «знаменитым сталинским»: «К вам обращаюсь я, друзья мои!» - из речи по радио 3 июля 1941 года.
Я не буду сейчас пересказывать всех рассуждений Лакшина о том, как могло родиться в речи вождя такое обращение, скажу только, что подобное сопоставление слышала и от мамы, и от многих, кто помнил то время.
Случайно ли так получилось? Сейчас, наверное, уже никто не скажет. Несомненно, однако, одно. Хорошо известно отношение Сталина к «Турбиным»: с его цитаты я начала статью.
Напомню ещё некоторые факты. В апреле 1929 года «Дни Турбиных» исчезли из репертуара МХАТа. А в январе 1932 года… Впрочем, почитаем воспоминания Ф.Н.Михальского, главного администратора МХАТа (он же – Филя из «Театрального романа»): «Ясно хранится в памяти день, когда в доме К. С. Станиславского раздался телефонный звонок члена Комиссии по руководству Большим и Художественным театром А.С.Енукидзе, задавшего вопрос, сможет ли театр примерно в течение месяца возобновить “Турбиных”. Да, да, конечно! Созваны дирекция, режиссёрская коллегия, постановочная часть, и тотчас же все принялись за работу по восстановлению спектакля».
Практически всем было ясно, что пьеса возвращается в репертуар по личному указанию Сталина («Для автора этой пьесы это значит, что ему — автору возвращена часть его жизни. Вот и всё», - писал Булгаков). В театральных протоколах зафиксировано, что Сталин был на спектакле 15 раз, но говорили, что иногда он приезжал и ещё, в середине спектакля – видимо, именно к сцене в гимназии. И очень вероятно, что слова героя, которого он «забыть не мог», как-то сами пришли на память…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
Путеводитель по статьям о Булгакове здесь
