Вышел на службу после отпуска в аккурат во время тбилисских волнений и трагического столкновения армии и демонстрантов у Дома правительства. Фамилии Гамсахурдия и Родионова были у всех на слуху. В отношениях центральной власти и союзных республик появился силовой элемент принуждения к дружбе в ответ на желание выйти из Союза. Однако, Москва, сделав шаг в направлении жёсткого наведения порядка при помощи военных, тут же опомнилась и стала искать среди исполнителей виновных в жертвах. Начались разборки в верхах. А пока они продолжались, на местах привыкали жить и служить в новых реалиях: народ на армию обиделся, армия должна усилить охрану своих объектов и не высовываться из гарнизонов без особой нужды, а если выходить, то в гражданке.
В гарнизоне тбилисские события и последовавшие после этого нападки на армию восприняли, как очередную подставу военных высшим руководством страны. Новостью это не было, на исполнителях всегда отыгрывались, но не в таких масштабах. Однако, в Миха-Цхакая, который стал Сенаками, вернув себе историческое название, было спокойно. Открытых выступлений против русских и военных не было. Главной местной темой было желание Абхазии отделиться от Грузии, с чего собственно и начались тбилисские волнения. Гарнизон, усилив бдительность во всех направлениях и не обнаружив посягательств со стороны местных на свой покой, потихоньку вошёл в свой обычный режим лётной работы. Внутренние враги есть враги внутренние, а нам надо быть готовыми к обороне от внешних врагов. Годовой план лётной подготовки никто не отменял.
В самом конце апреля я приступил к полётам после отпуска. На крайней смене месяца мне дали одну заправку на спарке на проверку техники пилотирования на сложный пилотаж и с заходом на посадку по дублирующим приборам под шторкой. После смены, вечером я уговорил своего друга Никодимова зайти ко мне домой и пригубить сухого винца. Настроение было грустное. Очередной раз переговорил с замполитом полка на тему моего перемещения на должность штурмана-программиста — засобирался один паренёк в академию поступать. Место освободится не скоро, только осенью, если поступит в академию, но лучше заранее всех подготовить. Но замполит полка отмахнулся, мол, Толя, не о том ты думаешь, надо о перспективе думать.
Не стал ему говорить, что свою перспективу я так и вижу: отсидеться на должности штурмана-программиста до увольнения.
У Никодимова была хорошая новость: скоро придёт приказ о присвоении очередного воинского звания. Наконец-то он получит «майора» на должности штурмана-программиста. А, между прочим, в Орловке, Никодимов получил «капитана» вовремя, а я — только через год после него. В Венгрии ему майорскую должность не нашли, хотя орденом наградили за службу. А мне майорская должность досталась в ГСВГ случайно, мог бы быть сейчас «капитаном» и не дёргаться уходить с должности.
Ну их — эти должности, давай, Шура, ещё по одной и бай-бай!
Утром в лётной столовой меня перехватил полковой доктор и сказал, что мне после завтрака мимо построения — на барокамеру. И побежал искать других лётчиков, которым надо было отметиться «подъёмом» на высоту в барокамере.
Турецкий городовой! Я же вчера выпил. Ой, Толя, я тебя умоляю, ну сколько ты там выпил? Не на перегрузки же тебя направляют. Просто посидеть при пониженном атмосферном давлении. Согласен, чувствую себя нормально.
Возле здания с барокамерой встретил и Никодимова. Он тоже не стал доктору проблемы с отказом от барокамеры строить. Сели мы с Шурой в барокамеру в одном заходе. Он перенёс барокамеру нормально, а я — чуть не сдох. Уже на «подъёме» мне стало как-то нехорошо, голова потяжелела. Но вытерпел, кислород не включил, доктору не пожаловался. После выхода из барокамеры на улицу недомогание быстро улетучилось. Странно…В полёте ничего подобного не испытываю. Может из-за того, что там кислород добавляется к воздуху для дыхания. Вино здесь, конечно, не при чём, это, Толя, тебе первый звоночек про резервы твоего здоровья.
А в канцелярии эскадрильи меня уже ждал комэск с документом, который ему занёс командир полка, мол, разберитесь сами, Зуич ещё из госпиталя не прибыл, а письмо уже пришло о его похождениях.
Письмо было из ЦНИАГ, где Зуич обследовался после ухудшения самочувствия в полёте. Госпитальное начальство сообщало, что пациент нарушал режим лечебного заведения, употреблял спиртные напитки, покидал территорию без разрешения, вёл агитацию против выборов депутатов, принять участие в голосовании отказался. Мол, примите к сведению поведение члена КПСС.
Первая часть обвинений для офицера смехотворна: ну кто не выпивал или не нарушал режим? А вот с агитацией против выборов и отказом голосовать… Это, товарищи, уже ни в какие ворота не лезет!
Ладно, приедет, - кстати, а где его черти носят? - разберёмся.
Зуич вскоре приехал списанным с лётной работы полностью. Никакого смысла не было заниматься его моральным обликом, да и недосуг — лётно-тактическое учение эскадрильи на носу. Командир полка принял решение задействовать Зуича дежурным по приёму и выпуску самолётов — через день на ремень. Пока придут документы из Москвы, пусть трудится на благо полка. Списанный лётчик перестал появляться в эскадрилье: то он дежурит, то после дежурства отдыхает перед очередным дежурством.
На первой лётной смене мая, просматривая журнал выдачи личного оружия лётчикам на полёты, заметил, что Зуич пистолет на дежурство не получает. Другому бы лётчику это даром не прошло, но Зуич давно у меня вышел из доверия, пусть лучше без оружия ходит.
После первомайских праздников была лётная смена, где комэск загрузил меня по полной — лётно-тактическое учение эскадрильи на следующей смене. Сразу с разлётом полетел на боевом в зону на средней высоте, потом вышел на маршрут и выполнил перехват ударного самолёта. В лётной книжке впервые появляется приписка в содержании упражнения - «принуждение самолёта к посадке». Раньше на этом акцент не делали, а теперь стали дописывать - то «принуждение к посадке», то «оказание помощи самолёту, попавшему в бедствие». Похоже, надо было и в Лётных книжках показать, что мы стали миролюбивее. Не сбиваем всех подряд, а, сначала, уговариваем сесть у нас нарушителя — оказываем помощь экипажу, потерявшему ориентировку.
Главное-то, чтобы нарушители об этом - о нашем миролюбии - не узнали, а то игнорировать начнут истребителей с дежурного звена.
Следующей заправкой отметился теми же упражнениями, но на малой высоте. Третья заправка уже была на сложный пилотаж и воздушный бой с истребителем, после которого сделал пару заходов с имитацией атаки наземной цели. Для этих целей имелась у нас мишень за взлёткой. В конце смены слетали с комэской парой на полигон с реальным применением оружия. Мне уже со сложных видов атаки нельзя было работать — четвёртый полёт за смену — бомбил и стрелял с малого угла пикирования. Бомбу опять не донёс, а с пушки оба раза попал.
Через несколько дней после праздника Победы комэск провёл лётно-тактическое учение по уничтожению истребителей на приморском театре военных действий. До этого у нас было эскадрильское учение применительно к горному ТВД.
Мне досталась всего одна заправка на этой лётной смене — полёт на воздушный бой с истребителем, - зато после посадки отработал с техником действия при посадке на зараженный аэродром. Чтобы служба мёдом не казалась - в мае уже стоит изнуряющая духота. Самый смак одевать на себя химзащиту!
На следующий день меня проверили на сложном пилотаже на малой высоте, сам слетал на боевом на пилотаж, а заодно сделал пару заходов за взлёткой на имитацию атак наземной цели со сложных видов маневра. Ну, сколько можно быть мазилой на полигоне? Пора, Толя, уже и честь знать.
Пора-то пора, но маловато мне тренировок, дали бы возможность покрутиться над мишенью, пока голова не закружится. Так, нет же: только сделаешь пару заходов, как Руководитель ближней зоны (РБЗ): «013, вам к первому развороту, 800». Да чтоб вас..! «013 понял, к первому, 800».
В один из вечеров, когда я вернулся домой с дневного боевого дежурства, ко мне заявились замполит полка и комэска, изрядно меня насторожив. Раз пришли домой, то, явно, разговор будет необычный. Чай, кофе, вино?
Разговор, и вправду, оказался для меня неожиданным. Начальники пришли с предложением переместиться с замполитской должности на должность командира эскадрильи.
Что за блажь ударила в голову моим начальникам? Ладно, однокашник меня знал только в училище курсантом, а сам был замкомвзвода у нас. Дела давно минувших дней. Офицером меня наблюдает несколько месяцев. С учётом отпуска — третий месяц. Но у комэски я уже несколько лет на глазах, второй год мы с ним в связке, он-то должен знать мои служебные качества и настроение. Не-не, товарищи, ни о каком комэске я и не мечтал. Вы что, решили, что я цену себе набиваю, пытаясь уйти с замполита? Просто хочу оказаться ближе к лётной работе без лишних заморочек с политработой и казармой с её праздниками. Штурман-программист — мой потолок и моё желание. С цифирью работать у меня хорошо получается.
Гости ушли, пожелав мне одуматься и согласиться на новую должность. Я на прощанье сказал им твёрдое «Нет!»
Понимал, что одним разговором не отделаюсь и стал думать, как деликатно отказаться от подполковничьей должности, чтобы не оказаться на капитанской. Но нашёлся в полку человек, который разом разрубил этот гордиев узел. Даже начальники не успели со мной провести дополнительную беседу. Им самим стало не до бесед.
