(К первой части)
Евгений опять взял в руки сверток на котором было написано ″Дед – Никифор Гаврилович Старостин″. Это его прадед. Сверху всех бумаг лежал машинописный текст:
«Никифор Гаврилович Старостин. Родился 19 апреля 1910 года в селе Лебяжье, в семье крестьянина Гаврилы Осиповича Старостина позже погибшего в годы Гражданской войны. Один из первых комсомольцев Лебяжьего. Активно участвовал в борьбе с бандитизмом. С 1922 года числился в частях особого назначения (Лебяжская рота ЧОН) на особом учете и привлекался для ведения разведки, доставки пакетов и донесений. Особо отличился при разгроме банды ″Монаха″…
Ремарка №1
Никишка ужом проскользнул к оврагу мимо последней хаты. За околицей уже виднелся лесок, до которого страсть как надо добежать. Он сумел проскользнуть мимо караульных и совсем уже было успокоился, это его едва и не сгубило. Он пригнувшись бросился в овраг, как вдруг сзади раздалось: «Стой! Кому сказал стой!», бахнул выстрел из винтовки. Пуля прошла высоко, видать стрелявший не понял, что в овраг нырнул мальчишка, рассчитывал на взрослого, поэтому и взял высоко.
Никишка с тоской подумал: «Каюк, не уйти. Сыщут – замордуют». Почему-то вспомнился Ваня Толкунов, которому, как и ему, было двенадцать лет. Ваню люди ″Монаха″ поймали в тот месяц. То ли выследили его, то ли кто предал, теперь не узнаешь. Только нашли его на кресте распятым, на перекрестке дорог. Командир рассказал, что, когда снимали, на Вани место живого не было, все изрезано звездами, а сам он седой был. Эти горькие воспоминания придали Никишке силы. Он ужом ввинтился в заросли терновника.
Банда ворвалась в деревню неожиданно, на рассвете. Первым делом подожгли хату где квартировали милиционеры из уезда. Ждали, когда те одуревшими от дыма и пламени начнут выбегать в руки бандитам. Но там мужики попались тёртые. Знали, что их ждёт, на пощаду не рассчитывали. Поэтому решили погибнуть в бою, легкой смертью. Отстреливались из горящей хаты до последнего, положив нескольких особо рьяных ″монаховцев″. Так и сгорели, вместе с избой, ни один не сдался. После этого банда запретила всем покидать село, обложилась караулами и встала на постой. ″Монах″ в черной, на манер европейской, сутане, в высоком клобуке, с большим серебряным крестом на груди, на вороном жеребце, торжественно въехал в село. Согнали жителей на площадь.
Как водится, вдоволь поиздевавшись, повесили председателя сельсовета, парнишке-секретарю, по малолетству, ввалили плетюганов и отдали матери. ″Монах″ выступил с речью, заявив, что он ″взял на себя великую миссию инквизитора земли русской и его цель огнем выжечь из неё скверну большевизма″.
Жители стояли молча и угрюмо, им уже порядком надоели все эти ″монахи-орлики-есаулы″, просто грабившие крестьян и тешившие свои садистские наклонности на безоружных людях. ″Монах″ чувствовал это молчаливое сопротивление сельчан, поэтому был не доволен. Раньше его встречали благодарнее, особенно когда он ″воевал″ с комбедами да продотрядами. Да видно забывать стали, нужен урок, наглядный урок. Урок, который нагонит на них страху. Урок, который запомнят. Но жителей сел и деревень ″Монах″ никогда не трогал, одно дело милиционеры и комитетчики, другое – крестьяне. Знал, что если настроит против себя население уезда, то ему конец. Вот тут-то ему и подвернулся Никишка, решивший, как и было велено, предупредить ЧОНовцев о приходе банды в село.
Его всё же поймали почти что в версте от села, догнал конный разъезд. Избили и притащили к ″Монаху″, тот перетянул его по спине своей знаменитой ногайкой в хвост которой был вплетён свинцовый крест и лениво спросил:
- Ты чей? Что за околицей делал?
Никишка молчал.
- Отвечай скотина! – Атаман ещё несколько раз протянул его ногайкой по спине. Никишка почувствовал, как его рубашка набухает кровью из рассечённой крестом кожи.
- Ты что, немой или юродивый? Чей он, кто знает? – Обернулся ″Монах″ к своей свите и прилипшим к ней местным прихлебателям.
- Осмелюсь доложить господин хороший. – Вылез вперед кабатчик. – Что это приблудный, не наш, не деревенский, из города видать, в кабаке у меня отирался, подрабатывал за хлеб-соль, за скотиной приглядывал, воду таскал, ну и всё такое, по хозяйственной надобности.
«Не местный! Чужой! Просто подарок судьбы! Вот он-то и станет Уроком для остального быдла и плевать что малец, а может так даже лучше». – Подумал ″Монах″.
- Не господин я тебе, и тем более не хороший. Обращайся ко мне - ″Брат мой во Христе″. И давно он у тебя ″приблудился″, милейший?
- Дак это … господин …извиняюсь, ″Брат мой во Христе″, с месяц живёт.
- Великолепно, милейший, великолепно. Ну что ж, кайся, ибо тяжка вина твоя, пригрел ты на груди змею подколодную. Как мне сказали люди верные, примерно с месяц назад и разослали ″краснопёрые антихристы″ таких вот соглядатаев по всему уезду.
- Не губите, вашбродь! – Услышав про вину, пал на колени кабатчик. – Откуда же мне знать было. Пришёл мальчонка попросился за еду работать я из жалости и согласился.
- Из жалости говоришь? – Усмехнулся ″Монах″ - Знаю я вашу жалость, небось за ломоть хлеба да плошку воды надрывался он у тебя от зори до зори. Ну, впрочем, меня дела мирские не волнуют, меня волнует ересь, в которую он впал. – ″Монах″ повернулся к Никишке. – Подведите его ближе.
Для здоровенных мужиков подтащить к атаману упиравшегося двенадцатилетнего пацана – раз плюнуть.
- Целуй крест. – ″Монах″ сунул в губы пацаненку свой серебряный крест, да так, что разбил ему губы. – Целуй! Ааа! Не хочешь? Боишься креста? Все видели, как он Святым Распятием пренебрёг? Какие же ещё нужны доказательства его ереси? Может быть ты нам что сказать желаешь, в своё оправдание? Так мы слушаем. – Обратился он к Никишке.
Но тот упорно молчал, ещё не понимая, что его ждет.
″Монах″ поднялся, простёр ладони рук вперед и сказал:
- Христианское учение запрещает проливать кровь. И борясь с ересью мы её не проливаем. Костер! Костер – это совсем другое дело! Не будем забывать, братья мои, что пламя очищает от греха, заблуждений и ересей – и спасает душу. Так спасём же завтра душу этого отрока, поможем ему очистится от греха. Уведите его. А вы все оставьте меня, я буду молиться о спасении его души.
Все отхлынули от ″Монаха″ пораженные услышанным, рядом с ним остался только главный помощник, Архип, по совместительству ″начальник контрразведки″ банды.
- Ему надо развязать язык. Узнать всё, прежде всего его связи. Кому он передавал донесения. Какая у него была связь с уездом. Не может быть, чтобы он тут сидел без связи. Кто и в какие деревни ещё внедрён, он не может не знать. Понял? Он должен рассказать всё! Только портрет ему не порть, завтра он должен выглядеть пристойно.
- А ты не слишком увлекся, ″Монах″, не заигрался в русского Торквемаду? Шлёпнуть его и все дела, что он может знать? Люди будут не довольны. И наши, и местные. И так поговаривают, ротмистр, что Вы только с детьми да бабами воюете. За полгода не разу с ″краснопёрыми″ не схлестнулись, хотя возможность была. Так нет, всё от них бегаем.
- Кто поговаривает?! – Взвился ″Монах″. – Найди и покарай! Иначе зачем я тебя подле себя держу?! Найди и покарай!!!
- Это ещё не известно кто кого подле себя держит. Не забывай, как Филимон кончил, который того пацаненка ″катовал″. – Сплюнув на землю, злым, тихим голосом произнес Архип. Развернулся и пошёл к амбару, куда потащили Никишку.
″Монах″ помнил. Помнил, как раненым зайцем, страшно, кричал пацаненок в лапах Филимона, лучшего ″пытошника″ банды. Помнил угрюмые лица своей ″тати перекатной″. Помнил и то как однажды утром нашли Филимона в избе, с головой в руках. И то что потом не досчитались пятерых, вроде бы надежных, людей, тоже помнил. Помнил. Поэтому и держал при себе неотлучно Архипа, а на самом деле хорунжего Лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка, Архипова, с которым был дружен ещё с Крымской компании генерала Врангеля.
В ночь банда поставила на площади столб, сложила вокруг него поленницу, ″реквизировали″ у кузнеца цепи. Рано утром бандиты оцепили площадь, согнали не неё народ. Вышел ″Монах″ со своей свитой. Обратился к собравшимся.
- Братья и сёстры мои. На святую землю нашу пришли поганые идолища! Еретики! Отступники! – Голос ″Монаха″ набирал силу. – Сгубили Помазанника Божьего Императора Николая-IIи всю его семью, поселили смуту в умах наших, заставили пойти войной сына на отца, брата на брата. Грабят они народ наш, поборами да налогами душат, последнего куска хлеба лишают! Но не дождаться им покорности нашей, не покоримся мы их чёрной силе. Огнём и железом будем мы выжигать скверну с нашей земли. И горе тем, кто пойдет по пути антихриста, погрязнет в ереси и скверне. Сегодня пламя очистит от греха, заблуждений и ересей, спасет душу этого отрока! – ″Монах″ картинно простер руку в сторону амбара, откуда выводили Никишку. – Так вознесем нашу молитву, братья и сёстры мои, к Небесам, во имя спасения его души.
″Монах″ никак не мог поймать привычный ″кураж″, чувствовал, что не может привычно завести толпу. Всё с утра шло не так. Куда-то запропастился Архип и его станичники, костяк личной гвардии атамана. Подумалось – «Наверняка самогонку глушат», хотя в глубине души знал что это не так. Сельчане выглядели злыми, привычной покорности в них он не наблюдал. Даже его люди, казалось ко всему привыкшие, и те смотрели угрюмо. Но начатое на полпути ″Монах″ бросать не хотел. По его знаку из амбара вывели Никишку.
Никишка шёл медленно, едва переставляя ноги, горела огнём спина, по которой погуляли бандитские плети, болели вывернутые на дыбе суставы. Он ничего не сказал бандитам, выдержал. Правда в разгар допроса в амбар вошёл какой-то человек. Никишку как раз после дыбы отливали водой. Человек посмотрел на него, на стоящих вокруг мучителей.
- Молчит?
- Молчит. Пока молчит. Ничего, сейчас разговорим, соловьем петь будет. – Засмеялся старший.
- Соловьём петь? Ну-ну. У Филимона один уже пел соловьём. Или позабыли?
- Ты что, Архип, окстись! Зачем поминаешь на ночь убиенного? – Сразу помрачнели бандиты.
- Да так, почему-то вспомнилось. Молчит? Ну смотри, не перестарайся, вряд ли он что интересное скажет. А вот если завтра по утру он на костер встать не сможет, ″Монах″ тебя туда легко вместо него засунет! – Зло пошутил вошедший и покинул амбар.
Мучители удивленно посмотрели ему вслед.
- Сумной он какой-то сегодня, Архип. – Сказал старший.
- Сумной не сумной, а дело говорит. Ну его к бесу этого коммунёнка. Пущай тут до утра валяется. Всё одно ему завтра карачун. Пойдемте мужики. – С этими словами они покинули амбар.
Никишка не мог поверить, что его мучения кончались, он думал, что это всего лишь передышка.
Теперь Никишка шёл к этому пугающему столбу. По сути он был всего лишь ребенок. Ребёнок, для которого всё происходящее было игрой, пускай и жестокой, бОльной и страшной. Он не боялся смерти, он в неё не верил, как и все дети. Он шёл и думал о ″торжестве мировой революции″ которое непременно наступит, о ″всеобщем равенстве и братстве″, о ″мировом Интернационале″ ради которых надо быть готовым ″положить жизнь на алтарь революции″. Для него это были не просто слова агитаторов. За свою короткую жизнь Никишке многое пришлось пережить, и голод, и нищету, и унижения, познать тяжесть труда, пережить побои хозяев, видеть, как умирают от голода одни люди и пируют другие. И не было в этой его прошлой жизни особого счастья. Поэтому он и пошёл бороться за ″светлое будущее″.
А сейчас Никишке стало страшно. Страшно от того, что он понял, это будущее скорее всего наступит без него, он его так и не увидит, даже одним глазком. Но даже это его не пугало. Его пугал столб и поленница, сложенная под столбом. Но он не сбился с шага, ничем не выдал палачам своего страха, он продолжал идти вперёд.
Он дошел до поленницы. Ему помогли на неё забраться. Привязали цепью к столбу.
Никишка понимал, что это всё! Что больше ничего не будет. Мир будет, а его, Никишки, не будет. Но в силу своего возраста, он пока не понимал, какая страшная участь его ждет. И ещё Никишке очень хотелось, чтобы в эту минуту рядом с ним была его мама, единственное светлое что было в его короткой жизни. Так ему хотелось чтобы она пришла!
И тогда Никишка запел. Нет, он запел не ″Интернационал″, и не ″Марсельезу″, и не ″Вы жертвами пали…″. Никишка запел любимую мамину колыбельную, под которую засыпал в детстве. Этой песней он словно звал свою маму. Просил её защитить, помочь пережить тот страх и ту боль которые его ждали. Его детский голос старательно выводил над толпой:
″… Баю-баюшки-баю!
Во лазоревом краю
Солнце село,
Скрылось прочь,
День угас, настала ночь.
Тишина в лугах, в лесах,
Звезды ходят в небесах,
И дудит им во рожок
Тихий месяц-пастушок.
Он дудит, дудит, играет,
Складно песню напевает,
Да негромкая она,
Только звездам и слышна... ″
Первыми не выдержали и в голос зарыдали, завыли, бабы, потом глухо зароптали мужики. Даже ″тать перекатная″, и та недобро посматривала на своего атамана.
″Монах″ вскочил. Он понимал, что весь его план летит к чертям, что это начало конца. Этот пацанёнок сделал больше чем все красные агитаторы вместе взятые.
- Эй там! Заткните его кто ни будь! Поджигайте дрова! Ну! Быстро! – ″Монах″ вытащил из-под рясы наган.
Один из бандитов метнулся с факелом к поленнице.
В этот момент раздались два выстрела один из толпы, а другой с колокольни. Стрелявший из толпы уложил на месте бандита с факелом. Тот так и не добежал до поленницы костра. Стрелявший же с колокольни объявлял тревогу. Село окружала лава Красной конницы. ″Монах″ пытался командовать, собрать вокруг себя людей, прорваться из окружения. Но без железной руки Архипа у него ничего не получилось, люди, метались в панике, ″Монаха″ никто не слушал. А когда Красная конница ворвалась в село, бандиты просто побросали оружие. Только самые отъявленные пытались оказать сопротивление, но с ними было быстро покончено. Между тем жители села окружили столб с Никишкой, и до самого конца никого к нему не подпускали.
Чудо? Нет не чудо. Просто Никишка после гибели Вани Толкунова понял, что в одиночку справится с таким заданием нельзя. Он подобрал двоих надежных ребят из местной бедноты. Каждому, по отдельности, раскрылся и рассказал куда надо бежать при появлении банды. Он правильно рассчитал, местные ребята знали все входы-выходы в родном краю. Они оба добрались до ″маяка″ и передали сигнал тревоги.
В 1925 году Никифор Гаврилович был принят в Комсомол и направлен для обучения на Рабфак. После окончания Рабфака поступил во ВТУЗ в Городе. По окончанию был направлен для работы на Сталинградский тракторный завод имени Ф. Э. Дзержинского (СТЗ), где трудился в специальном конструкторско-экспериментальном отделе (СпецКЭО) под руководством Н. Д. Вернера, отделом, совместно с другими службами завода, была подготовлена документация и начат серийный выпуск танков Т-26.
В 1935 году женился на Марии Климовне, моей бабушке.
В 1937 году был принят в ряды ВКП (б). В 1938 году, по решению партийной организации, был направлен для обучения в Орловское бронетанковое училище имени М. В. Фрунзе, которое окончил в 1939 году, по ускоренной программе.
Был направлен в распоряжение командующего 23-го стрелкового корпуса, Белорусского округа (г. Брест). По прибытию назначен на должность помпотеха 313-го отдельного танкового батальона (ОТБ).
В 1939 году началась война с Финляндией. В начале января 1940 года, в составе 313-го ОТБ 8-й стрелковой дивизии, убыл в распоряжение командования Северо-Западного фронта. 3 февраля 1940 года части дивизии развернулись на участке фронта в районе Киркка-Муолаа, Пяллиля, Топила, и Раухала.
В боях за овладение финским укрепрайоном Киркка-Муолаа был ранен и награжден орденом Красной Звезды.
Ремарка №2
Выписка из Наградного листа на помощника командира 313-го отдельного танкового батальона по технической части, воентехника 2-го ранга Старостина Никифора Гавриловича.
«За время боев с белофиннами тов. Старостин показал себя как требовательный, инициативный и храбрый командир. Делу партии ЛЕНИНА-СТАЛИНА и Социалистической Родине предан.
15.02.1940 года в ходе боев за овладение укрепрайоном Киркка-Муолаа был назначен начальником резерва командира дивизии. При проведении флангового охвата позиций белофиннов резерв преодолел проволочные заграждения, но был остановлен на линии противотанковых надолбов.
Под огнем белофиннов тов. Старостин лично возглавил команду подрывников и обеспечил подрыв противотанковых заграждений, благодаря чему резерв нанес фланговый удар в направлении Пяллиля, что оказало существенное влияние на прорыв первой линии обороны белофиннов.
В дальнейшем тов. Старостин из остатков танковой роты сформировал сводный взвод танков Т-26 и три раза ходил в атаку, где огнем из пушки и пулемета уничтожал огневые точки и пехоту противника. Во время третьей атаки танк тов. Старостина был подбит, сам тов. Старостин был тяжело ранен, но продолжал руководить боем.
Бесстрашный командир своим личным примером и отвагой вдохновлял на новые подвиги бойцов и командиров своего подразделения, чем приблизил победу в бою главных сил дивизии.
За умелое руководство подчиненными, проявленные при этом доблесть и мужество, тов. Старостин достоин награждения орденом Красной Звезды.»
Весной 1940 года Никифор Гаврилович был по ранению уволен из рядов РККА и вернулся работать на Сталинградский тракторный завод. К тому времени Завод получил задание организовать производство танков Т-34 и танковых дизелей В-2. Инженерный состав, рабочие завода, понимая важность задачи работали буквально сутками, и в начале 1941 года завод начал серийный выпуск танков Т-34.
В феврале 1941 года в семье Никифора Гавриловича родился сын – Юрий.
22 июня 1941 года на нашу землю пришла война. Никифор Гаврилович с первых дней просился на фронт, ссылаясь на свой боевой опыт и глубокое знание бронетанковой техники. Однако ему, сначала в мягкой форме, а потом и более жёстко, отказали, объяснив, что бойцов и командиров в Красное армии хватает и без него, а вот инженеров не так уж и много.
Завод теперь не только выпускал танки Т-34, но занимался ремонтом поврежденных в боях машин, танковых двигателей В-2, карбюраторных моторов М-17, артиллерийских тягачей СТЗ-5-НАТИ. Война разорвала систему кооперации с другими предприятиями, часть из них была эвакуирована, в глубь страны, часть осталась на оккупированной территории. Теперь завод был вынужден делать все комплектующие самостоятельно. Многие рабочие были направлены на фронт, их место заняли женщины и даже дети. Но это не остановило завод.
23 августа 1942 года – день с которого Никифор Гаврилович на долгие годы потерял связь со своей семьей.
23 августа 1942 года - самый страшный день в истории Сталинграда. В этот день Сталинград подвергся первой массированной воздушной бомбардировке, которая буквально смешала его с землей. Фашисты, совершив до двух тысяч самолетовылетов, за полдня уничтожили более половины жилого фонда. Погибли десятки тысяч жителей Сталинграда.
Одновременно с этим более 100 танков 16-й танковой дивизии Вермахта с небольшого плацдарма на левом берегу Дона, подавив сопротивление 62-й армии, за полдня в броске на 60 км вышли в наш тыл к Волге на участке Акатовка – Латошинка. Достигнув Волги, оказавшись в нашем тылу в окружении, фашисты заняла круговую оборону. Они были спокойны, так как знали – ни каких регулярных частей РККА тут нет. Немцы спокойно поджидали свои пехотные и другие отставшие части для укрепления плацдарма.
Но это их ″спокойствие″ было нарушено уже на следующий день, когда их атаковали люди в рабочих спецовках на новеньких некрашеных танках. Это бригада рабочего ополчения Сталинградского тракторного завода под руководством командира бригады инженера-технолога Николая Леонтьевича Вычугова, истребительные батальоны и воинские части, спешно собранные из имеющихся в Сталинграде, встали на защиту города. В этих боях, командуя батальоном принял участие и Никифор Гаврилович.
А после боев, те кто остались в живых, вернулись на завод давать фронту новые танки. Производство и ремонт танков было окончательно остановлено только 13 сентября 1942 года, когда бои шли уже непосредственно на территории завода. Рабочие и служащие завода, до этого воевавшие в ополчении, были направлены на пополнение 124-й отдельной стрелковой бригады. В этой бригаде Никифор Гаврилович провоевал до конца 1942 года, пока сильно поредевшая бригада не была отведена на переформирование. За отличие в боях при освобождении Спартаковки, а также участие в боях под Латошинками, завершившимися соединением с наступающим с севера частями Донского фронта, Никифор Гаврилович был награжден орденом Красного Знамени.
Ремарка №3.
Письмо от 10 октября 1942 года.
«Добрый день, премногоуважаемая моя Мама, Екатерина Симоновна!
Первым долгом хочу сообщить, что я жив и здоров и нахожусь на прежнем месте. Скоро враг будет разгромлен. Сталинград не отдадим никогда. Будем защищать его, как защищали наши отцы Царицын в 1918 году. Тяжело нам, но мы не отступим, будем давить фашистскую гадину и дальше, как и подобает большевикам.
Перемен у нас пока нет, но по всему чувствуем, фрицы выдыхаются. Скоро наступит тот час, когда мы, защитники Сталинграда, будем гнать гитлеровских псов туда, где Макар телят не пас. Воздадим им за всё! Верю, придёт тот час, когда вздохнём спокойно в своей любимой стране, в любимом городе, и встретится вновь наша любимая семья.
Что с Мариной и Юрочкой я не знаю. Поймите, премногоуважаемая моя Мама, я сейчас в действующей армии и возможности мои узнать где они и что с ними крайне ограничены. Тут много наших заводских, но они также, как и я ничего не знают о своих близких. До сих пор ругаю себя, что не уговорил Маришу эвакуироваться к Вам, в Лебяжье.
Вы пишете, чтобы я берег свою жизнь. Что мне на это ответить? Я считаю, что каждый из нас, кто до сих пор остался в живых и находится на полях битв Отечественной войны, хочет жить и спасти жизнь для будущего. Да, каждый из нас хочет жить, дышать, ходить по земле, видеть небо над головой, каждый хочет увидеть победу, прижать к шершавой шинели головку сына, встретить горячий поцелуй своей жены, обнять Вас мою любимую маму. Но наша жизнь срослась с жизнью родины. Её судьба - наша судьба, её гибель - наша гибель, её победа - наша победа. Я тоже очень люблю жизнь и потому борюсь за неё. Но за настоящую, а не за рабскую.
Насчёт Маришки и Юрика я вот что подумал, моя любимая Мама, они, когда объявятся, то весточку о себе могут прислать только Вам. Они же не знают, что я теперь в действующей армии. В тот день когда я видел их в последний раз я уходил на работу, на завод. По сему, если от них что и будет, то первой об этом узнаете Вы, премногоуважаемая моя Мама.
Шлю свой привет всей нашей родне. Хочется сию минуту приласкать и обнять крепко вас, дорогих. Будьте счастливы. Ждите нас с Победой.
Ваш любящий сын Никифор.»
Письмо от 10 ноября 1942 года.
«Добрый день, премногоуважаемая моя Мама, Екатерина Симоновна и вся моя родня!
Шлю вам свой сердечный привет, желаю всего доброго в вашей нелегкой тыловой жизни. Также шлю привет всем вашим друзьям и знакомым. Я получил Ваше письмо, в котором Вы описали сколько колхоз сдал государству урожая и поделился этой новостью со своими товарищами. Сколь же яростно вам там всем приходится работать! Премногоуважаемая моя Мама, все мы гордимся Вами и шлём свой фронтовой привет.
Я сам на сию минуту, сегодня, жив и здоров. Я по-прежнему нахожусь на защите нашего прекрасного города Сталинграда. Деремся крепко. Наш девиз один: «Ни шагу назад - умрем, но Сталинград отстоим!
На днях мы отметили 25-летия Октябрьской революции! Отметили, как и подобает, с большевистским приветом проклятым фашистам. Рано утором, до рассвета, так им дали прикурить, что во век не забудут. Сняли их часовых и забросали гранатами два блиндажа. Наверное, с полсотни отправили к праотцам. Сами вернулись без потерь.
После боя нам по землянкам раздали листовки с речью Сталина в честь 25-летия Октябрьской революции. А я сидел и вспоминал как мы боролись за её победу. Как строили колхозы и заводы. Какая расчудесная жизнь у нас была до войны с фашизмом. Да, печальный год мы пережили, но я твердо убежден, что 26-ю годовщину мы будем встречать при иных, лучших обстоятельствах.
С прискорбием от Вас узнал и дяде Пете и о Павлике. Тёте Вере сейчас конечно тяжело, потерять сразу и мужа, и сына. Но что поделать, война идет жестокая. Она не щадит никого, ни старых, ни молодых. И как мы можем в этой войне себя беречь?
Ведь я, премногоуважаемая моя Мама, воюю сейчас за счастье моей Родины, за счастье моей жены и сына (не знаю только живы ли они сейчас?), за Ваше счастье. Я, как и все, люблю жизнь, но щадить её не буду, смерти не испугаюсь. Буду жить как воин и умирать как воин. За такую жизнь как наша и умереть не страшно. Это не смерть, а бессмертие. И я Вам клянусь, дорогая Мама, я не дрогну в бою! Раненый не покину строй. Окружённый врагом живым не сдамся. Нет в моём сердце сейчас ни страха, ни паники, ни жалости к врагу, только ненависть и месть. Вот так я понимаю жизнь.
Ваш любящий сын Никифор.»
Письмо от 1 декабря 1942 года
«Добрый день, премногоуважаемая моя Мама, Екатерина Симоновна и вся моя родня!
Первым делом хочу сообщить, что я жив и здоров, чего не скажешь о фашистских гадах.
Из газет и Сводок Информбюро Вы неверное знаете, как мы крепко даем прикурить фашистам. Пришло время ответить им за все злодеяния на нашей земле.
Мы наступаем на том же направлении где стояли в обороне и в той же части. За моей спиной мой дом и разрушенный завод, которому я отдал столько лет жизни. То, что с каждым своим шагом я гоню от них фашистов только придает мне сил.
Сейчас ведем наступательные бои. Освобождаем шаг за шагом, километр за километром нашу родную землю. Фрицы усеяли поля и дороги своими вонючими трупами. Нам приходится по ним ходить, ездить на автомашинах. Вчера взяли много пленных. Как они мерзки выглядят, видели бы Вы их. Они не были в бане и не умывались, наверное, с начала зимы, обросли грязью и шерстью. Никогда не думал, что на человеке может быть столько вши. Я такого даже в Гражданскую не видел.
Но нам их не жалко, мы их сюда не звали. Они не в гости к нам пришли. Это нелюди. Днями мы освободили деревню, вернее то, что от неё осталось. Вы бы видели Мама. Домов нет, торчат одни трубы, а колодец набит трупами. Никого не пощадили. А наш Сталинград? Города нет, сплошная руина. Так что воздаём им по заслугам. Но сердцами мы не ожесточились.
Меж собой живём очень хорошо, боевая семья у нас хорошая. В обороне у нас в землянке жила маленькая собачонка, прозвали её ″Фантик″. Это наша любимица, с ней мы развлекались. Обучили её многим кунштю́кам, вечерами она нам давала целые представления. Теперь отдали её девушкам в санитарную роту, и она развлекает раненых.
Раненых у нас много, фриц огрызается серьёзно, за эти полгода они знатно зарылись в землю, много пулеметов. Говорят, что в тылу у них стоят ″эсэсовцы″ и расстреливают тех, кто без приказа отходит с позиций. Так что с одной стороны их лупим мы, а с другой свои, фашисты.
Будьте здоровы, премногоуважаемая моя Мама, и берегите себя, не отказывайте себе ни в чем, надеюсь, что моих денег по аттестату Вам хватает, сохраните здоровье, разобьем гадов, найдём Марину и Юрика и заживем дружно и любя, лишь бы все были живы.
С горячим фронтовым приветом!
Ваш любящий сын Никифор»
С февраля 1943 года Никифор Гаврилович направлен 2-ю танковую армия которая формировалась на базе 3-й резервной армии Брянского фронта. Непродолжительное время был командиром танковой роты 109 танковой бригады 16-го танкового корпуса, а потом стал начальником 263-ей полевой танкоремонтной базы.
В ходе Курской стратегической оборонительной операции неоднократно лично возглавлял эвакуационные команды, вытаскивал с поля боя наши подбитые танки. За организацию успешной работы по возвращению в строй поврежденных танков награжден Орденом Отечественной войны II степени.
После боев на Курской дуге подал командующему Центрального фронта, генерал-полковнику Рокоссовскому, докладную записку, в которой в частности писал «…новые танки обходятся нашему государству очень и очень дорого…пополнение танковых частей новыми машинами занимает много времени, что делает процесс восстановления их боеспособности длительным по времени…Самый простой и единственный выход – оперативный ремонт силами армейских мастерских и ремонтных рот полков и бригад…В настоящее время противник все свои подбитые танки, как правило, эвакуирует, а наши танкисты этой возможности зачастую бывают лишены…Самым уязвимым местом в этом вопросе является эвакуация поврежденных машин…У нас отсутствуют специальные средства эвакуации…часто при эвакуации… приходится вытягивание танка производить несколькими тракторами одновременно…Между тем этот вопрос может быть решен простым переоснащением трофейной бронетехники… Прошу разрешить провести подобные работы силами 263-ей полевой танкоремонтной базы что позволит резко улучшить оснащение танковых частей эвакуационными средствами.»
Разрешение такое он получил, за его реализацией наблюдал, в том числе и командующий фронтом. К началу Черниговско-Припятской операции мастера 263-ей полевой танкоремонтной базы переоборудовали несколько трофейных танков противника, сняли с них башни, вместо башен установили мощные 100-тонные лебедки с автономными двигателями, подготовили экипажи.
Результат не заставил себя ждать. В ходе боев в полосе своей ответственности 263-я полевая танкоремонтная база эвакуировала и возвратила в строй больше 80-ти процентов поврежденных танков. За что, в соответствии со статутом, начальник мастерской, инженер-майор Никифор Гаврилович Старостин, был награждён Орденом Отечественной войны I степени.
Результат этой работы имел и другую сторону. После подробного доклада в Москве об отдельных аспектах ремонта танков в полевых условиях, инженер-майор Никифор Гаврилович Старостин был отозван с фронта и направлен возрождать родной завод.
После войны кто-то подсчитает, что время боёв на каждый квадратный километр территории завода было сброшено более 2000 авиабомб, снарядов и мин. Многие считали, что завод восстановить будет уже невозможно. Но рабочие завода решили иначе, чего им это стоило мы можем только представить, но кроме танков 17-го июня 1944 года, с восстановленного заводского конвейера сошёл первый трактор! Этот день и принято считать вторым рождением завода.
Все знают про покорение ″Целины″. Но мало кто задумывается что целину покоряли на Сталинградском ДТ-54, сошедшем с конвейера 25 ноября 1949 года, без остановки основного производства.
Потом были другие машины и другие победы.
В 1952 году Никифор Гаврилович Старостин за выполнение заданий Советского Правительства по разработке и внедрению в производство новых принципов конвейерной сборки награждён орденом Трудового Красного знамени.
Ещё летом 1943 года Никифор Гаврилович получил письмо от своей матери о том, что его семья нашлась. Всё это время они прятались в развалинах города, потом их вывезли за Волгу. Они сначала жили в одном из посёлков прифронтовой полосы, а потом их эвакуировали в Казахстан. В 1944 году они воссоединилась. А в 1945 году родился мой отец – Петр Никифорович.
Дед скончался в 1969 году и похоронен в Волгограде.
Читая текст Евгений одновременно просматривал содержимое пакета. Справки, грамоты, выписки из официальных документов, фотографии, письма, архивные справки, орденские книжки. Да, колоссальную работу проделал его отец.
Евгений глянул на часы. Оказывается, он просидел за бумагами почти пять часов. «На сегодня хватит» - Подумал он и вышел из комнаты.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
(Продолжение следует)
