Студенческие годы. Часть пятая.
Хочется сразу написать о том, как началась долгожданная учеба в вузе, но сначала о заселении в общежитие. Возвратились в Ленинград мы в субботу вечером. В понедельник нужно было быть в институте. От Валиахметовых я уже перевезла свое имущество в общежитие на Ново-Измайловском проспекте в студгородке, о котором я писала в главе о студенческой кошке Машке. Все вещи были в камере хранения в хозяйственном корпусе. Уезжала на картошку я от Валиахметовых, а вернулась в общежитие.
В комнате, где мне предстояло жить, был комплект мебели: три откидных кровати, над ними полки для книг, соединённые с высокой тумбочкой с двумя закрытыми отделениями и нишей между ними. Кроме этого у входа стоял высокий шкаф с антресолью, а у окна три стола. Два из них со стеллажами для книг. Комплекты мебели делались специально на заказ в Польше. Все было новенькое, недавно сданное а эксплуатацию. На каждом этаже имелась кухня, два туалета с умывальнями и одна гигиеническая комната с биде, которое я увидела впервые. Ещё был холл с мягкими диванами за стеклянной стеной напротив лестничной площадки. Моя комната находилась на девятом предпоследнем этаже девятого корпуса. Высоко, даже комары туда не долетали. На первом этаже был буфет, где мы завтракали, и рабочая комната, заставленная столами и стульями, которая как по мановению волшебной палочки, превращалась в танцевальный зал. Столы и стулья растаскивались вдоль прозрачных стен, а студенты скакали под гром музыки, разминая засидевшиеся на лекциях руки и ноги, выплескивая молодую энергию.
Первокурсников подселяли на свободные места к старшекурсникам. Меня определили в комнату к Свете и Тане, студенткам четвертого курса. Они были на преддипломной практике и почти весь октябрь я блаженствовала одна. В конце месяца появилась Света, большая, хамоватая, с одутловатым лицом и грубым прокуренным голосом. От ее вида я чуть не упала в обморок. Она мне сразу объявила, что у нее много дурных привычек, что расставаться с ними она не собирается, что мне придется потерпеть. Среди привычек имелись: курение при открытом окне в любое время года и распитие спиртных напитков в компании таких же великовозрастных девиц, успевших поработать до института, и молодых мужчин по выходным и праздникам.
У Светы была масса подруг, которые толкались у нас до полуночи, курили БМК - Беломорканал, сидя на корточках на кроватях, как курицы. Огромное окно было открыто наполовину, в комнате было холодно, накурено.
Я, завернувшись в тонковатое шерстяное одеяло с головой, тихонько плакала, мысленно разговаривая с мамой, рассказывая ей о своих бедах.
Потом приехала Таня, умная, спокойная, скромная девушка, какой и должна быть будущая учительница. Жизнь моя стала налаживаться. Таня гулянки не любила и они прекратились, когда она ночевала в общежитии. Только вот она жила где-то близко от Ленинграда и часто ездила домой.
Все трое мы были с разных отделений дефектологического факультета. Света с отделения сурдопедагогики (работа с глухими и слабослышащими), Таня с тифлоотделения (со слепыми и слабовидящими), а я с отделения олигофренопедагогики и логопедии. Отделения логопедии ещё не было и логопедию добавили к олигофренопедагогике, как лакомый кусочек. Кто такие олигофрены, я думаю, не надо объяснять.
По выходным и праздникам я ездила к Валиахметовым. Встречали они меня как родную. Опекали весь первый курс. Приезжала я к ним в субботу, а уезжала в понедельник утром. Когда пропускала визит, меня журили. Удивительно щедрые душой люди! Роза была мне просто как мать, интересовалась моими делами, советовала.
Роза Валиахметова, если ты увидишь мой рассказ, знай, что я ищу тебя и хочу выразить тебе мою искреннюю любовь и благодарность!
Такому раскладу моя Света была очень рада. Я не путалась у старшекурсников под ногами. Один раз приехала раньше времени и зря. Света без чувств, за столом полуголый парень. Я выскочила из комнаты пулей и пошла искать прибежище на ночь.
Началась моя студенческая жизнь с торжественного посвящения в студенты в государственном театре драмы имени А. С. Пушкина, что на Невском проспекте. Сейчас он называется Александринским театром, как до революции.
Я сидела в царской ложе, но за тяжёлым малиновым занавесом. Выглядывая и отодвигая старинный бархат, тянула шею, чтобы что-нибудь увидеть. Помню торжественные речи, как пели: "Гаудеамус идитур ювенес..." Забыла, как дальше. Студенческий гимн звучал под сводами легендарного театра и мурашки пробирали меня. Неужели это не сон? Я уже не просто сельская девчонка, а студентка и пою Гаудеамус, стоя в царской ложе Пушкинского театра.
