Сначала отрывок из книги "Беспамятный путешественник" , из главы воспоминаний об Александре Жданове:
"...Странная смерть близкого Саше донецкого живописца, чьё творчество признано сейчас достоянием Украины, стало потрясением. Не в самое тяжкое время безденежья и неустроенности, а тогда, когда к нему пришло признание, когда рядом была любимая, он выпал из окна с томиком стихов.
Мы с Сашей много думали о Гене, его жизни и уходе. Ответ неожиданно послала встреча в Большом театре - тогда председателя Совета министров РФ Виктора Черномырдина с творческой интеллигенцией, которой в 90-е годы было, пожалуй, худо как никогда.
Фазиль Искандер вдруг неожиданно для всех начал выступление словами: "Вместо доклада прочту вам главу из своей будущей книги - "Самоубийство художника". Зал замер. Я, неожиданно для самой себя, начала записывать.
Мудрец, он говорил об очень важном и мистическом: не бойся своего молчания, когда завистники и критики шипят – «исписался!» Бог копит в вас силы, и чем дольше молчишь, тем сильнее будет отдача. Если в отчаянии к тебе приходит чёрная мысль – разом покончить со всем, стисни зубы и терпи. Если же ляжет она в стихи или на холст, бесёнок уже бежит с творением, как с распиской, к дьяволу. И они явятся к вам в самое счастливое, самое неподходящее время, чтобы потом биографы безуспешно искали причину трагического конца.
На посмертной выставке Геннадия Олемпиюка, при каком-то повороте луча света, Саша неожиданно увидел в "Натюрморте с гранатом", написанном задолго до трагедии, летящую фигурку художника, которая была записана, но явственно проступала сквозь краски. Этот полёт состоялся в реальности, позже. Когда его никто, да, вероятно, и сам Гена, не ждал.
Слова Фазиля Искандера были как ни для кого другого важны и для Саши, которому, естественно, были знакомы и чёрное отчаяние, и безвыходные депрессии. Больше к этой теме мы никогда не возвращались. «Вдохновение нельзя звать, его нельзя требовать к себе, им нельзя обладать. Его можно только ждать в смирении. Только тогда художнику даётся мгновенное прозрение времени и пространства», - из записной книжки Жданова".
Я начала уже сейчас, через столько лет, искать эти мысли в наследии Искандера. И нашла.
Фазиль Искандер
Ласточкино гнездо. Эссе и публицистика.
Слово поэта обладает таинственной, мистической властью над ним и его судьбой. Вспоминая стихи русских поэтов первого ряда, я не могу назвать ни одного, кто бы писал о самоубийстве. Никого, кроме Маяковского, Есенина и Цветаевой. И все трое покончили жизнь самоубийством.
Какая связь между поэтическим словом и жизнью поэта? Видимо, огромная, но до конца понять мы ее не можем. Материалистически это можно объяснить так: эти трагические поэты слишком часто зависали над бездной и рано или поздно должны были по теории вероятности сорваться в нее. И сорвались. Мне кажется, такое объяснение недостаточно убедительно. Более трагическую судьбу, чем у Достоевского, трудно представить. Он не только иногда, но всю жизнь сознательно зависал над бездной, однако покончить с жизнью никогда не стремился. Он страстно изучал бездну, точно зная, что человечество скоро само зависнет над ней. И он, изучая бездну, искал средство спасти его.
У поэта, как и у всякого человека, может возникнуть нестерпимая боль, отвращение к жизни, желание покончить с этой болью.
Но, видимо, есть грандиозная разница между желанием покончить с этой жизнью и его зафиксированностью в поэтическом произведении. Дьявол хватает это стихотворение и бежит к своему начальству, как со справкой: "Вот его подпись! Он сам захотел!" Дьявол вообще любит справки.
Слово поэта — суть его дело. Зафиксировав в стихотворении желание уйти из этой жизни и продолжая жить, поэт подсознательно превращается в позорного неплательщика своего долга. И совесть рано или поздно взрывается: пишу одно, а живу по-другому. Выход тут только один: покаянное проклятие того рокового стихотворения, но проклятие тоже зафиксированное в поэтическом произведении.
А еще лучше никогда поэтически не фиксировать желание смерти ни родным, ни родине, никому. Даже если такое желание возникает.
Выходит, я выступаю против искренности поэта? Да, я выступаю против греховной искренности поэта. Неискренность всегда отвратительна. Но иногда и искренность отвратительна, если она греховна.
Если жизнь представляется невозможной, есть более мужественное решение, чем уход из жизни. Человек должен сказать себе: если жизнь действительно невозможна, то она остановится сама. А если она не останавливается, значит, надо перетерпеть боль.
Так суждено. Каждый, перетерпевший большую боль, знает, с какой изумительной свежестью после этого ему раскрывается жизнь. Это дар самой жизни за верность ей, а может быть, даже одобрительный кивок Бога.
В связи со всем этим я хотел несколько слов сказать о так называемом серебряном веке русской литературы. У нас его сейчас безмерно захвалили. Конечно, в это время жили великий Блок, великий Бунин, кстати, питавший пророческое отвращение к этому серебряному веку, были и другие талантливые писатели.
Но серебряный век принес нашей культуре, нашему народу неизмеримо больше зла, чем добра. Это было время самой разнузданной страсти к вседозволенности, к ничтожной мистике, к смакованию человеческих слабостей, а главное, всепожирающего любопытства к злу, даже якобы самоотверженных призывов к дьявольской силе, которая явится и все уничтожит.
