Введение в тему
Историческая проза Николая Полевого – явление в русской литературе уникальное, лет на 100 опередившее своё время. При высшей пробе художественного качества это ещё и идеальные образцы-прообразы целых направлений исторического жанра.
Но при всех достоинствах явление это совершенно не изучено. И потому – для введения в тему – свой рассказ начнём с вещей более понятных, а именно с двух очень интересных фрагментов из романа «Во дни Пушкина» замечательного русского писателя ХХ века Ивана Фёдоровича Наживина.
Фрагмент первый.
«…из Тригорского верховой примчал несколько писем для него. Он быстро пересмотрел конверты. Были письма от Соболевского, от Лизы Воронцовой, от Вяземского и какой-то большой пакет с красной печатью. Он вскрыл его. В нем было письмо от Бенкендорфа.
«Я имел щастие представить Государю Императору комедию вашу о царе Борисе и Гришке Отрепьеве, – читал он канцелярски аккуратный почерк. – Его Величество изволили прочесть оную с большим удовольствием и на поднесенной мною по сему предмету записке собственноручно начертали следующее: «Я щитаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если бы он с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман, на подобие Валтера Скота».
Пушкина перекосило.
– Сами вы скоты, хотя и не Валтеры!.. – зло пробормотал он и, смяв, швырнул бумагу к топившейся печи. – «С нужным очищением»… О, идиоты!
Но, подумав, поднял письмо генерала, тщательно разгладил его и положил в боковой карман».
И второй фрагмент (полковник Брянцев – Пушкину):
«…Если я не очень вам надоел суждениями стариковскими, то вот как я подхожу ко всякому литературному произведению, которое сие почетное название носить имеет право… Мы должны рассмотреть его, во-первых, с точки зрения его замысла, мысли, в основу его заложенной; во-вторых, должны убедиться, соответствует ли избранная поэтом форма для выражения его мысли, и, наконец, в третьих, посмотреть, достаточно ли богаты его средства, чтобы воплотить достойно сию его мысль в избранную им форму. Только строгая мерка сия даст нам возможность отделить плевелы от чистой пшеницы. Вы скажете: старик пропустил нравственное мерило. Я о нем не говорю потому, государь мой, что это само собою подразумеваться должно: не сказал ли я, что поэт это первосвященник? Возьмем теперь, например, прославленную комедию господина Грибоедова: средства его, язык – богатейшие, форма стройная и всякого удивления достойная, а внутри – пустота полная, ибо мысли нет никакой. Обличие кучки каких-то шалых и ничтожных людей не есть мысль. И все падает. Но – толпе нравится, ибо ей только то и нравится, что ей по плечу. Мимо истинного создания гения она пройдет с полным равнодушием, ибо сие просто вне поля ее зрения…»
И если во втором фрагменте нам интересен внутренний момент – мера оценки литературного произведения, слом устоявшихся представлений, выход из дискурса, то в первом – внешний, а именно момент зарождения русской исторической прозы.
Современному читателю это не совсем понятно. А дело тут в том, что «Борис Годунов» – писаная стихами пьеса (драма, трагедия, тогда, вероятно, весь этот жанр в просторечии именовался комедией), была создана Пушкиным в 1925 году.
Для нас она – как и вся классика школьной программы – существуют вне времени, а между тем год создания для намеченной нами темы очень важен. Так же как и романная реплика Бенкендорфа.
Речь о том, что назрела необходимость исторической прозы. Главными (в литературной иерархии) жанрами закончившейся в русской литературе эпохе классицизма были героическая поэма и театр (историческая драма). И «Борис Годунов» плавно вытекает из этой традиции.
Однако к тому времени уже явился Вальтер Скотт. То есть эпоха требовала не театра и поэмы, а именно прозы, в частности, исторической прозы.
Вот это и необходимо взять за точку отсчёта – как момент зарождения – пока ещё в потенциале – русской исторической прозы.
Правда, уже были повести Карамзина «Наталья, боярская дочь» (1792) и «Марфа-посадница» (1803). Однако первая – это пересаженный на историческую почву образчик карамзинского сентиментализма, вторая же – напыщенное тяжеловесное чтиво – и совершенно неинтересное. А ведь именно это качество стоит во главе угла хорошей исторической прозы (да и литературы вообще). Взять того же Вальтера Скотта, как основоположника жанра, – главное его достоинство в том, что его интересно читать.
Конечно, интересность книги – понятие глубоко субъективное. По мере развития одному интересно читать жанровое чтиво, а другому «Улисс» Джойса. Поэтому тут важно вывести это понятие в объективную определённость. Показать что именно интересно: мысли, идеи, стиль, сюжет, фабула, композиция, образы, характеры, колорит, фактура.
Вот это и нужно выявлять при анализе произведения. Любого – хоть тех лет, хоть современного. Тогда и не будет утраты литературных, художественных ориентиров, и как результат – подмены литературы на некую аморфно-безобразную массу. Как это произошло в настоящее время.
