I.
Повесть "Самородок" я впервые прочитал в ранней юности. Именно в то время, когда книжная мудрость, пропущенная сквозь меня, формировала моё мировоззрение. Поэтому отношение к некоторым вещам и явлениям, которые я с упрямством несу через свою жизнь, впитаны мной в том числе из этой повести.
Например, идеалом женщины стала для меня эвенкийская шаманка Люся. Точнее не она, а некий собирательный образ, в котором есть частица этого персонажа.
Чем же так привлекла меня шаманка? Во-первых, тем, что она охотница и таёжница. Во-вторых, она простая и бесхитростная в любви. А это редкость даже для простых и бесхитростных женщин в быту, которые в тоже время в любви бывают корыстны и недоверчивы.
В финальном эпизоде повести, главный герой Ковалёв с Люсей поехали сквозь замёрзшую тайгу на старый прииск за спрятанным самородком. Там - за сотню километров от человеческой цивилизации в старой избушке произошло с ними то, что обычно происходит со всеми влюблёнными:
"Сёма... Ты будешь первым моим мужчиной и последним, если уйдёшь от меня. Я не буду держать. Я, наверное, схожу с ума, говорю такое, но не могу молчать. Какая жара! У меня горит лицо, - она села в темноте и зашуршала одеждой, раздеваясь...
Она шла к нему открыто, чисто и без фальши, поддаваясь только своему чувству, и ничему другому. Она ничего не просила взамен, ни на что не надеялась и ни о чём не жалела..."
Потом эти строки долго стояли у меня перед глазами. И с тех пор я считаю, что только так должна к тебе прийти женщина. Нельзя завоёвывать, покорять её. Только сама. "Не прося ничего взамен, ни на что не надеясь и ни о чём не жалея..." Это и будет любовь. А если не придёт, то это не твоя женщина. Так я жил всю жизнь. С этим убеждением живу и сейчас.
II.
"Самородок" - повесть производственная, промышленная. Со страниц в читателя летит грязь и камни с отвалов золотоносного прииска; лезет в ноздри смрад отработанной соляры, отрыгнутой бульдозерами. Такой и должна быть добротная повесть соцреализма, где буквально каждая строка вырублена старательским кайлом. Но сквозь эту промышленную брутальность льётся иногда лирическая мелодия северной тайги, без которой не мыслим этот суровый край.
Вот как описывает Юрий Сергеев мою родную землю, которую я не спутаю ни с чем на свете:
"Перед глазами распахнулась величественная панорама Джелтулы со многими долинами притоков. Тёмной стаей бегут по реке ельники, мерцает светом меж них вода, горят на солнце не растаявшие с зимы наледи. Южные склоны сопок облиты оранжевым пожаром осинника, оправдывая название реки.
Толкутся в верховьях гольцы Станового хребта, колышутся в мареве голубой дымки. Вечнозелёный кедровый стланик стекает вниз волнами непролазных зарослей к подножью пойменного леса. По распадкам, к вершинам, тянутся прозрачные гривки покорёженных ветрами и стужей лиственниц..."
А вот одно из любимых:
"Выползла луна на холодное небо. Золотая, как сковорода Низового. Притушила светом мерцающие звёзды, бросила тусклые тени ельника поперёк реки. Ветер уносит искры костра, стелет над кустами блеклый дым, играет серебром воды на лунной дорожке, скрипит горельником. Бескорые сушины, седые и выбеленные дождями, пляшут вокруг огня в розовых бликах, коряво растопырив обломанные ветви..."
С тех пор, как прочитал повесть в ранней юности, так и не возвращался к ней. А зачем? Ведь я помнил её наизусть. И вот теперь, когда мне исполнилось сорок, перечитываю снова. И мне удивительно, что главный герой - тридцатилетний начальник участка Семён Ковалёв считает себя стариком:
- Зачем тебе старый и беззубый амикан? - обращается он к Люсе.
И автор так считает: "А слабаком его трудно назвать. Заматеревший тридцатилетний муж..." А ведь в юности мне не казалось это странным. И я был полностью согласен и автором, и с его героем.
Ещё мне резануло глаза обилие табачного дыма. Когда курил (а начал курить я как раз в юности) не замечал этого. Но сейчас я не курю. Бросаю. Отказ от никотина даётся мне мучительно трудно. Бывают дни, когда я на грани срыва. Поэтому жадными сухими губами впиваюсь в каждую сигарету, в каждый окурок в повести. А курят как назло почти все персонажи, и делают это часто.
Курят на собраниях:
"Разошлись за полночь, до тошноты накурившись и провоняв комнату табаком..."
Курят лёжа в постели:
"Ковалёв лежал оробевший, жадно курил сигарету..."
III.
События повести нанизаны на три основные сюжетные линии, каждая из которых - отдельный пласт истории алданской тайги двадцатого века. Лесничий Кондрат Фомич - представитель хищнических артелей 20-х годов. Бывший геолог Валерьян Остапов - живой свидетель лихолетья Великой отечественной войны и сталинских репрессий. А главный герой повести - начальник участка Лукачакит Семён Ковалёв представитель технической интеллигенции конца семидесятых.
Каждая эпоха по своему интересна. Когда впервые начал читать, у меня дух захватило от трагической несправедливости. Геолог Остапов, вынесший из тайги шапку золотоносной руды, нашедший коренное золото, осуждён и выслан на Колыму за спрятанный самородок, который собирался передать в музей.
Но ещё больше захватывает дух от рассказов Кондрата Фомича:
"Мутная и бесшабашная жизнь была у старателя. Пили всё, что горит, любили всех, кто шевелится. Начал я в двадцатые годы артельщиком у Елизара Храмова. Артельку кликали по фамилью старшинки - стало быть Храмовской. Старались мы отсель недалече, двенадцать душ, круглая дюжина.
Сейчас вам чё не мыть золотьё? Такая техника гребёт, страх один. А тогда? Кайло, лопата, деревянная проходнушка да нюх Храмова?..
А, как он место для шурфа избирал! Хватит кайлуху за ручку, прежде перекрестится, раскрутит её с закрытыми глазами и кинет. Где кайло упадёт, там и место для шурфа, там и удача должна быть..."
Повесть получилась сильной и глубокой. Такое произведение можно написать только если сам являешься частью описываемых событий. Именно так и произошло у её автора Юрия Сергеева. Два года он работал начальником участка старательской артели на Алдане, а до этого несколько лет трудился в геологических экспедициях.
"Самородок" по прежнему одно из моих любимых литературных произведений о Севере и Дальнем Востоке. Хотя уже давно сменилась эпоха и идеалы этой эпохи высмеяны и забыты. Нет уже страны в которой родился автор и большинство его читателей. Но осталась повесть - золотой самородок советской литературы, свидетель героических и трагических событий великой страны. И эта повесть занимает почётное место на моей книжной полке.
И хоть с юности помню её почти наизусть, буду возвращаться к ней, буду перечитывать снова и снова.
