Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Да-да, ваш неугомонный автор снова затеял новую рубрику, хотя - чего уж - и со старыми-то циклами перестал справляться как надобно, "Портреты" заброшенные валяются, пыль шубою скопилась, "Бестиарий" в год по чайной ложке прибавляется, "векорамы" вон - раньше хоть четыре за месяц случались, а нынче по одной на столетие еле дождёшься... Как говаривал шварцевский Министр-Администратор: "Ваше Величество, ну куда вам сейчас в камушки?" Да, каюсь: еле-еле с грехом пополам влачу непосильную ношу двух публикаций в неделю, и надо бы сократиться, да совесть не позволяет и воспитание старорежимное: взялся - изволь соответствовать, господин РезонёрЪ... А мыслей - громадьё!!! Шутка... И тем не менее - новый цикл.
Что здесь будет происходить? Разумеется, ни в коем случае не стану что-то советовать - подобно некоторым писучим на Дзене авторам: дескать, прочёл тут кое-что, прикольная фигня, рекомендую. Да Господь с вами. Не стану бога гневить - аудитория "Русскаго Резонёра" столь зубаста и начитанна, что даже пробовать рекомендовать что-то страшно - ботфортами запинает! Идея возникла и оформилась постепенно - в процессе написания моих "векорам", где так или иначе взял за правило публиковать отрывки из произведений задействованных в статьях героев-литераторов. Что-то - не читал. Что-то прочёл нарочно - как, например, "Тысячу душ" Писемского к монструозной по объёму публикации о 17-м мая XIX столетия. Возникают интересные мысли-ответвления. Да уже и не помянешь там же - иначе статеечка с целый том выйдет, с прологом и эпилогом. А жаль! Но не пропадать же добру? В общем, здесь мы с вами будем потихонечку шуршать страницами произведений практически забытых, возможно, наивных, может быть, уже и архаичных, но с любопытными окололитературным и историческим шлейфами. Попробуем хотя бы? А для начала...
Помните советские "книги за макулатуру"? Тогда впервые я наткнулся на роман Ивана Новикова "Пушкин в Михайловском", а в нём - на место, где Пушкин с удовольствием читает такой текст:
"...Маша поспешила вниз в том же платье, в котором вошла в свою светлицу. Она отворила дверь и оцепенела!.. На скамье, подле Онуфрича, сидел мужчина небольшого росту, в зеленом мундирном сюртуке; то самое лицо устремило на нее взор, которое некогда видела она у черного кота. Она остановилась в дверях и не могла идти далее.
- Подойди поближе, - сказал Онуфрич, - что с тобою сделалось?
- Батюшка! это бабушкин черный кот, - отвечала Маша, забывшись и указывая на гостя, который странным образом повертывал головою и умильно на нее поглядывал, почти совсем зажмурив глаза.
- С ума ты сошла! - вскричал Онуфрич с досадою. - Какой кот? Это господин титулярный советник Аристарх Фалелеич Мурлыкин, который делает тебе честь и просит твоей руки.
При сих словах Аристарх Фалелеич встал, плавно выступая, приблизился к ней и хотел поцеловать у нее руку. Маша громко закричала и подалась назад. Онуфрич с сердцем вскочил с скамейки.
- Что это значит? - закричал он. - Эдакая ты неучтивая, точно деревенская девка!
Однако ж Маша его не слушала.
- Батюшка! - сказала она ему вне себя, - воля ваша! это бабушкин черный кот! Велите ему скинуть перчатки; вы увидите, что у него есть когти. - С сими словами она вышла из комнаты и убежала в светлицу.
Аристарх Фалелеич тихо что-то ворчал себе под нос. Онуфрич и Ивановна были в крайнем замешательстве, но Мурлыкин подошел к ним, все так же улыбаясь.
- Это ничего, сударь, - сказал он, сильно картавя, - ничего, сударыня, прошу не прогневаться! Завтра я опять приду, завтра дорогая невеста лучше меня примет.
После того он несколько раз им поклонился, с приятностию выгибая круглую свою спину, и вышел вон. Маша смотрела из окна и видела, как Аристарх Фалелеич сошел с лестницы и, тихо передвигая ноги, удалился; но, дошед до конца дома, он вдруг повернул за угол и пустился бежать как стрела. Большая соседская собака с громким лаем во всю прыть кинулась за ним, однако не могла его догнать..."
Не правда ль - прелесть какая? Повесть сия - дебют в литературе Антония Погорельского - опубликована была в журнале "Вопросы литературы" под редакцией поэта, переводчика и критика Александра Фёдоровича Воейкова в 1825 году. "Душа моя, что за прелесть бабушкин кот! Я перечёл два раза и одним духом всю повесть, теперь только и брежу Три. Фал. Мурлыкиным. Выступаю плавно, зажмуря глаза, повёртывая голову и выгибая спину. Погорельский ведь Перовский, не правда ли?" - восторженно пишет Пушкин из Михайловского брату Льву сразу же после прочтения.
Да, верно, Антоний Погорельский - литературный псевдоним Алексея Алексеевича Перовского, человека удивительного, и с интереснейшей семейной "подкладкой". Мало того, что он - внебрачный сын самого всемогущего Алексея Кирилыча Разумовского, так ещё брат по отцу николаевскому министру Льву Перовскому, генерал-губернатору Василью Перовскому, дядя (говаривали - и отец, но оставим это на совести будуарных шептунов) Алексея Константиновича Толстого и точно дядя же братьев Жемчужниковых. Экое хитросплетенье Истории и Литературы!
Будучи человеком энциклопедически образованным, щедро одарённым и по-хорошему озорным, не без фантазии, Алексей Перовский уже в годы студенчества легко вошёл в круг молодой московской интеллектуальной элиты, щедро позднее одарившей Россию Карамзиным, Жуковским, Тургеневыми, Вяземским, Иваном Козловым, да хоть бы и Вигелем с Блудовым. Уйдя добровольцем в кампанию 1812 года, Перовский оказался в Саксонии, где, прослужив до 1816-го, увлёкся тогдашнею немецкой литературой, даже виделся с Гёте, но более всего захватил его Гофман... О, этот Эрнст Теодор Амадей... И имя-то какое - словно само по себе некоторый mistification, а на самом-то деле престранного автора как будто зовут попросту Карл! Ни "Крошки Цахеса", ни крышесносных "Житейских мировоззрений кота Мурра" ещё не написано, но и прочитанного тогда Перовским было довольно, чтобы навсегда объединить свои таланты и склонность к розыгрышам с, по сути, новым жанром в литературе, изобретённым пугающе-романтичным сказочником и философом Гофманом. Оставалось лишь обдумать всё, да и перенести на неверную почву русских языка и реалий. В поэзии тогда уже царствовали Жуковский, Батюшков, посверкивал лениво гранями дара своего неровный Вяземский, вспыхнул "Русланом и Людмилой" Пушкин (которого, кстати, Перовский защищал от нападок не принявшей поэму критики, от того и приязнь такая - помимо общего круга знакомцев-москвичей)... Литература же русская ещё ждала своих Коломбов! Революционная "Бедная Лиза" написана уже давненько, а до тогдашних бестселлеров "Юрий Милославский", "Иван Выжигин" и хитов Барона Брамбеуса ещё чуть позже доскрипит телега отечественной словесности.
"Лет за пятнадцать пред сожжением Москвы недалеко от Проломной заставы стоял небольшой деревянный домик с пятью окошками в главном фасаде и с небольшою над средним окном светлицею. Посреди маленького дворика, окруженного ветхим забором, виден был колодезь. В двух углах стояли полуразвалившиеся анбары, из который один служил пристанищем нескольким индейским и русским курам, в мирном согласии разделявшим укрепленную поперек анбара веху. Перед домом из-за низкого палисадника поднимались две или три рябины и, казалось, с пренебрежением смотрели на кусты черной смородины и малины, растущие у ног их..Подле самого крыльца выкопан был в земле небольшой погреб для хранения съестных припасов.
В сей-то убогий домик переехал жить отставной почтальон Онуфрич с женою Ивановною и с дочерью Марьею. Онуфрич, будучи еще молодым человеком, лет двадцать прослужил в поле и дослужился до ефрейторского чина; потом столько же лет верою и правдою продолжал службу в московском почтамте; никогда, или, по крайней мере, ни за какую вину, не бывал штрафован и наконец вышел в чистую отставку и на инвалидное содержание. Дом был его собственный, доставшийся ему по наследству от недавно скончавшейся престарелой его тетки. Сия старушка, при жизни своей, во всей Лафертовской части известна была под названием Лафертовской Маковницы,. ибо промысел ее состоял в продаже медовых маковых лепешек, которые умела она печь с особенным искусством..."
Выше я, привычный перед решением - читать какую-либо вещь или с отвращением отставить оную куда подале - ознакомиться тщательно с первой страницею, начало же "Лафертовской маковницы" и процитировал. Но что же нам так напоминает этот язык и самая манера письма, мммм?..
"В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р **. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его женою, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей..."
Или вот это?..
"Последние пожитки гробовщика Адриана Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом. Заперев лавку, прибил он к воротам объявление о том, что дом продается и отдается внаймы, и пешком отправился на новоселье. Приближаясь к желтому домику, так давно соблазнявшему его воображение и наконец купленному им за порядочную сумму, старый гробовщик чувствовал с удивлением, что сердце его не радовалось..."
Да, однозначно - Пушкин был абсолютно прав: "... писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно"! Не понятые в своё время и не принятые публикою, "Повести Белкина" вместе с автором своим сделали "тихую революцию" в русской литературе, примерно такую же, как когда-то Карамзин. Кстати, просто любопытно вспомнить - вот начало "Бедной Лизы":
"Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели — куда глаза глядят — по лугам и рощам, по холмам и равнинам. Всякое лето нахожу новые приятные места или в старых новые красоты.Но всего приятнее для меня то место, на котором возвышаются мрачные, готические башни Си...нова монастыря. Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра..."
Для 1792 года (появление повести в "Московском журнале") - потрясение основ, несомненно. (Кстати, ещё одно пересечение судеб: именно Перовский переводил в 1807 году "Бедную Лизу" на немецкий язык). Для 1831-го - уже архаика, хоть и титулованная. И вот - 1825-й. Новаторство загадочного Антония Погорельского несомненно: язык, фантазийно-мистическая канва, позже в основе своей перенятая в "Гробовщике", гофмановские мотивы "на русский лад" - всё это не могло не повергнуть в восторг даже искушённых читателей, подобных Пушкину, Вяземскому и Жуковскому. Вот a propos приведу отклик о Погорельском очень авторитетного тогда критика Степана Шевырёва:
"... Нам остаётся сказать, что рассказ в сей книге увлекает своею ясностью, живостью, полнотою без повторений. Правда, что разговорный слог не имеет своего настоящего достоинства и сбивается иногда на книжный; но вообще говоря, немногие книги писаны у нас таким заманчивым слогом, как это сочинение..."
Отвлечёмся ещё ненадолго - с тем, чтобы привести пример ещё одного незазорного, разумного заимствования - когда зародившаяся у одного автора идея развивается автором другим в совершенно самостоятельное произведение.
Досадно слышать: «Sta viator!»
Иль, изъясняяся простей:
«Извольте ждать, нет лошадей», —
Когда губернский регистратор,
Почтовой станции диктатор
(Ему типун бы на язык!),
Сей речью ставит вас в тупик.
От этого-то русским трактом
Езда не слишком веселит...
Да, разумеется, это Пётр Андреевич Вяземский и его "Станция". Эпиграфом из него же и началом-"эхом", но в прозе, предваряет своего "Станционного смотрителя" Пушкин.
Коллежский регистратор,
Почтовой станции диктатор.
Князь Вяземский.
Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее...
Здесь - как и в случае с "Лафертовской маковницей" - нет и не может быть никакого эпигонства, идеи витают в воздухе, создают почти осязаемый питательный бульон, из которого рождаются новаторские для своей эпохи вещи. Литература в Европе (зеркально - и в России) лишь зарождалась, обретая всё новые причудливые формы, сколь много начинающих авторов долго ещё испытывали на себе влияние Гёте, Вольтера, Байрона, Карамзина, Жуковского... Экое счастливое для настоящего таланта время! Выдумай что-то своё, искреннее, оригинальное - и имя твоё если и не прославится на века, то уж точно не сгинет бесследно...
Пора завершать! "Лафертовская маковница" ныне не имеет такой известности, как писанная четырьмя годами позже "Чёрная курица" (к слову, едва ли не первая вещь о детях, и - с некоторым возрастным ограниченьем - для детей). Но, ежели припомнить пресловутую "гоголевскую шинель", то была сперва в русской литературе и "шинель" более ранняя, пусть не столь заношенная и не ставшая притчею во языцех, но... была. Давайте заглянем в её финал, ибо спустя двести лет никакой интриги мы уж верно не нарушим, а приличный финал в книге - вещь обязательная!
"...Я не в силах описать восхищения обоих любовников. Онуфрич и старик узнали, что они уже давно познакомились, - и радость их удвоилась. Ивановна утешилась, узнав, что у будущего свата несколько сот тысяч чистых денег в ломбарде. Улиян тоже удивился этому известию, ибо он никогда не думал, чтоб отец его был так богат. Недели чрез две после того их обвенчали.
В день свадьбы, ввечеру, когда за ужином в доме Улияна веселые гости пили за здоровье молодых, вошел в комнату известный будочник и объявил Онуфричу, что в самое то время, когда венчали Машу, потолок в лафертовском доме провалился и весь дом разрушился.
- Я и так не намерен был долее в нем жить, - сказал Онуфрич. - Садись с нами, мой прежний товарищ, налей стакан цимлянского и пожелай молодым счастия и - многие лета!"
Как славно, когда всё и завершается славно! Рад и я - прежде всего тому, что вместе с вами пошуршали пожелтевшими ото времени страницами, припомнили - кто основательно подзабытое, а кто и вовсе уж безнадёжное, а заодно и лишний раз помянули имена, сделавшие навеки Историю и Литературу наши.
С признательностью за прочтение,мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
