Решила я тут почитать Житие протопопа Аввакума, им самим написанное. Много там всего странного, страшного и интересного, но меня особенно заинтересовали его записи о том, как он выживал в Сибири, Забайкалье. Подобных бытовых подробностей о своей ссылке Аввакум написал немного, но кое-что интересное есть.
Например:
"Егда в Даурах я был, на рыбной промысл к детям по льду зимою по озеру бежал на базлуках; там снегу не живет, морозы велики живут, и льды толсты замерзают, — близко человека толщины; пить мне захотелось и, гараздо от жажды томим, итти не могу; среди озера стало: воды добыть нельзя, озеро верст с восьмь".
Базулук это что-то вроде подковы с шипами, которую промысловики подвязывали к подошве для ходьбы по гладкому льду.
Базулук был совершенно необходимым приспособлением, так как дорог было мало, и передвигались люди зимой на дальние расстояния нередко исключительно по льду.
Как писал Аввакум:
"Пять недель по льду голому ехали на нартах [сани для езды на собаках и на оленях]. Мне под робят и под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди.
Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, — кользко гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нее набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: "матушка-государыня, прости!" А протопопица кричит: "что ты, батько, меня задавил?" Я пришел, — на меня, бедная, пеняет, говоря: "долго ли муки сея, протопоп, будет?" И я говорю: "Марковна, до самыя смерти!" Она же, вздохня, отвещала: "добро, Петровичь, ино еще побредем".
Кстати, именно этот переход Аввакума и его семьи изображен на картине Путешествие Аввакума по Сибири, художника С. Д. Милорадовича, написанной в 1898 году. Что это такое интересное висит у жены Аввакума на груди? Это клетка с курочкой, представляете.
Об этом сам же Аввакум вот что пишет в своем житие:
Курочка у нас черненька была; по два яичка на день приносила робяти на пищу, божиим повелением нужде нашей помогая; бог так строил. На нарте везучи, в то время удавили по грехом. И нынеча мне жаль курочки той, как на разум приидет. Ни курочка, ни што чюдо была: во весь год по два яичка на день давала; сто рублев при ней плюново дело, железо! А та птичка одушевленна, божие творение, нас кормила, а сама с нами кашку сосновую из котла тут же клевала, или и рыбки прилучится, и рыбку клевала; а нам против того по два яичка на день давала.
Но ходить приходилось не только по льду. Летом тоже совершали большие переходы, по воде. Конечно, опять же не без приключений:
Егда поехали из Енисейска, как будем в большой Тунгузке реке, в воду загрузило бурею дощенник мой совсем: налился среди реки полон воды, и парус изорвало, — одны полубы над водою, а то все в воду ушло. Жена моя на полубы из воды робят кое-как вытаскала, простоволоса ходя. А я, на небо глядя, кричю: "господи, спаси! господи, помози!" И божиею волею прибило к берегу нас. Много о том говорить! На другом дощеннике двух человек сорвало, и утонули в воде. Посем, оправяся на берегу, и опять поехали вперед.
Дощаник (также досчаник, дощан, дощатник) — плоскодонное деревянное речное судно небольшого размера с палубой (или полупалубой) и одной мачтой, использовавшееся, главным образом для транспортных целей, на большинстве рек России.
Примерно так выглядели дощаники (дощенники), на которых люди ходили по Сибирским и Забайкальским водоемам.
Дальнейшие свидетельства читать уже просто тяжело, потому что описываются там страшнейшие тяготы, которые, конечно, разделял не только Аввакум с семьей, но и множество других, окружающих их людей.
Весною на плотах по Ингоде реке поплыли на низ. Четвертое лето от Тобольска плаванию моему. Лес гнали хоромной и городовой. Стало нечева есть; люди учали с голоду мереть и от работныя водяныя бродни. Река мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие — огонь да встряска, люди голодные: лишо станут мучить-ано и умрет! Ох, времени тому! Не знаю, как ум у него отступился.
У протопопицы моей однарядка [однобортный кафтан] московская была, не сгнила, — по-русскому рублев в полтретьятцеть и больши потамошнему. Дал нам четыре мешка ржи за нея, и мы год-другой тянулися, на Нерче реке живучи, с травою перебиваючися.
Все люди с голоду поморил, никуды не отпускал промышлять, — осталось небольшое место; по степям скитающеся и по полям, траву и корение копали, а мы — с ними же; а зимою — сосну; а иное кобылятины бог даст, и кости находили от волков пораженных зверей, и что волк не доест, мы то доедим. А иные и самых озяблых ели волков, и лисиц, и что получит — всякую скверну.
Что самое интересное, при всех этих тяготах и десятках лет проведенных в земляной тюрьме на хлебе и воде, в нечеловеческих условиях, Аввакум умер в 62 года (и то не сам, а на казни), а жена его, также скитаясь с ним и отсидев с сыновьями 23 года в земляной тюрьме, в итоге была освобождена и умерла только в возрасте 86 лет.
Это к тому, что сейчас нередко считается, будто люди раньше мало жили. Ну да, многие рано умирали от болезней, от нечеловеческих условий, и даже, как мы видим, наказаний, пыток и казней. Но те, кого государство не тронуло, и кому удалось не погибнуть от голода — доживали до нормальной такой старости, даже по нынешним меркам.
