Поль Верлен, как первая любовь, упоителен, незабываем. Его любовный напиток, настоянный на горестях, нелепостях жизни, абсенте, виражах и зигзагах его судьбы, все же сладок.
Даже тогда, когда он предается сплину:
Дни одиночества делил я равномерно
Между молитвою и книгами. Наверно,
Святые жили так! Я чувствовал вполне,
Что неба уголок доступен стал и мне!
В России несколько десятков, если не сотен, Верленов. Быть переводчиком гения всегда почетная миссия.
У Брюсова Верлен рассудочный. У Анненского чувственный:
Пусть бледная трава изгнанника покоит,
Иль ель вся в инее серебряная кроет,
Иль, как немая тень, исчадье тяжких снов,
Тоскуя, бродит он вдоль скифских берегов, —
Пока средь стад своих, с лазурными очами
Сарматы грубые орудуют бичами, —
Свивая медленно с любовию печаль,
Очами жадными поэт уходит вдаль...
Наверное, Анненский лучше, чем кто-либо, ощутил его одиночество и импрессионизм, увидав в Верлене свое отражение, как лебедь на глади озерной.
А в переводах Шенгели - в большей степени сам Шенгели. И Сологуб довольно однообразен в образе французского символиста. Есть еще и очень точный Ревич, ну и конечно же Пастернак:
И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?
О дождик желанный,
Твой шорох — предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.
Откуда ж кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.
Он давал языку, на котором писал, ту беспредельную свободу, которая и была его открытием в лирике <...> Парижская фраза во всей ее нетронутости и чарующей меткости влетела с улицы и ложилась в строчку целиком, без малейшего ущемления, как мелодический материал для всего последующего построения. В этой поступательной непринужденности – главная прелесть Верлена. Обороты французской речи были для него неделимы. Он писал целыми реченьями, а не словами, не дробил их и не переставлял. –
Писал Пастернак о Верлене.
Верлен заговорил языком парижской улицы. А потом и русская речь, как эхо, подхватила эту поступательную непринужденность, не догадываясь, из какого сора растут стихи:
Я стал пьяницей настолько, что, вернувшись в Париж, к себе в контору, где начальник в довершение моей ужасающей печали отругал меня за лишний день отсутствия, да так, что мне пришлось послать его подальше, я набросился на абсент — в Париже, куда, повторяю, я вернулся, пиво ужасно, вот я и набросился на вечерний и ночной абсент…
Абсент подарил миру поэзию Верлена. И Модильяни.
И пьяницы с глазами кроликов у Блока - тоже вполне себе Верленовские.
Так кто же он на самом деле?
Пророк с наивным взором ребенка? Или порочный сластолюбец?
Последние минуты своей жизни он провел в обществе бывшей этуали или куртизанки, которая ему, видимо, и помогла избавиться от беспутной жизни.
А лет семьдесят спустя почти также и тоже в январе ушел из жизни Николай Рубцов!
Поэт на этом свете надодго не задерживается, иначе, какой же он тогда поэт?
p.s. Друзья, дзен практически прекратил платить за публикации. Поэтому судьба канала в ваших руках. Поддержите канал не только словом, Заранее благодарен!
