Колдун оправдал прозвище. Мох и дёготь остановили кр_ово_течение, Алесь очнулся. Он открыл глаза, но понял, что бред не прошёл, или перешёл в явь. Ведь над ним склонялась Прося. Только была она почти неузнаваема, с незнакомым, вытянутым искажённым лицом. Болотная ряска заплелась в волосах, и красивые чёрные косы напоминали грязные верёвки.
- Ты жив? – услышал он голос. И он отличался от мутных, протяжных звуков, что доносились в бреду, а был настоящим, близким, слышимым. Неужели Прося здесь, склонилась над ним. Но что произошло, и где он?
- Алесь, родненький, ты жив? – снова голос, который он так давно, горячо, до боли истошно хотел слышать.
Мицкевич сделал несколько неудачных попыток, но всё же приподнялся на локте, осмотрелся мутными глазами. Он не узнавал места, округа в тумане. Память медленно возвращалась, и Алесь понял, что Апанас сумел оттащить его, потерявшего сознание, в сторону от Марьиного лога. Точно, лощина, старая лощина, здесь они с Просей как-то встречались. Давно, в прошлой жизни. Он не мог знать, что здесь девушка и планировала оставить письмо-журавлик.
И как она…здесь?
- Милый, живи! – Прося обняла его за шею и плакала. - Я… тебя!..
Алесь опустил голову, увидел сухую руку Колдуна, которая аккуратно меняла пропитанные кр_овью пучки мха на свежие. Кр_овь почти не шла, но и сил это не прибавляло. То, что Прося рядом, и это не сон, и в такую минуту, - лишь эта мысль бодрила. Но не целовать и обнимать её хотелось, а спасти.
Бойцы заняли позиции, готовясь, что во-вот в тумане покажутся силуэты врагов.
- Где командир? – спросил Алесь.
Игнат стоял сзади, тронул Алеся за плечо.
- Уходите, быстрее! Я узнал, - он со свистом набрал воздуха, чтобы продолжить говорить. – Немцы, каратели, отряд целый, по наши души! Мне староста перед сме_ртью сказал про этот отряд! Не отобьётесь! Идите же!
Колдун помрачнел, услышал слова Алеся. Он сбросил с плеч на кочку вещь-мешок, опустил руку в глубину, извлёк патроны к винтовке. И, оставив мешок открытым, ни на кого не посмотрев, зашагал левее лощины, в сторону Белых мхов. Он так быстро исчез в тумане, что даже Игнат не успел окликнуть, чтобы остановить его.
- Командир, - едва выдавил Мицкевич. – Прикажи, чтоб меня отнесли к тому пню.
Игнат кивнул, и через мгновение двое бойцов перенесли его.
- Давайте мой автомат, - вновь обратился он. Прося металась рядом, лепетала что-то слабым и дрожащим голоском, Алесь старался её не замечать.
- Ты чего задумал? – спросил Игнат, оглядываясь. Впервые чутьё подводило его. Он сотни раз прокручивал в голове слова Мицкевича: у них на хвосте каратели, от которых не отбиться. Но как действовать дальше, командир пока решил.
- Дайте автомат, - в очередной раз просипел Алесь. Он полусидел, опёршись спиной о пень. Место у него было удачным: на взгорке, неприглядное в ветвистом орешнике, подступ от Марьиного лога виден хорошо. Он перевёл дух:
- Колдун молчун, но я с ним… В общем, неважно, - Алесь дышал тяжело, со свистом в груди. – Я его понял!
Раздался выстрел, потом ещё и ещё. Взволновано завизжали сойки, но их голоса растворились в треске автоматов. Огни фонарей в тумане стали отдаляться.
- Колдун уводит их, но у него мало времени, - сказал Мицкевич. – Туман на нашей стороне, а также болота. Они не сразу поймут, что он один. И след неверный.
Прося взволновано посмотрела вдаль, поняла, что старый партизан решил завести врага в топь, из которой она недавно с таким трудом вырвалась. Но получится, успеет ли?..
- Держись, дедко! – прошептала она.
Игнат дал в руки Алесю ППШ, поднялся. По небритым скулам бегали желваки, и всё лицо его было грубым, словно ветры и холод остудили кр_овь. Значит, Колдун принял решение, не спросив дозволения командира, и он больше не вернётся. Не спросил потому, что сам принял решение идти на см_ерть.
- Идите быстрее! А то все погибните, - выдавил Алесь. – Они поймут, будут вас искать. Я задержу их, сколько смогу.
- Нет, мы тебя понесём! – отрезал командир.
- Не глупи, дядька Игнат, командир. Меня подцепили так, что вы не пронесёте. Так правильней будет. Послушай меня... Идите группой левей ольшаника, и краем болота, водой. Собак со следа собьёте.
Прося снова бросилась к Мицкевичу. Тот долго что-то искал за пазухой, затем протянул кисет:
- Тут трошки осталось, - выдавил он. – Кидай в следы махорку, собьёт нюх собак.
И обратился из последних сил:
- Давайте! Уходите!
- Я останусь с ним! – Прося поднялась, пошатываясь, щёки горели.
- Дурёха, замолчи! – прохрипел Алесь. – Командир… Дядька Игнат… просьба последняя. Убереги её! Ни о чём больше…
Он замолчал, видно, терял сознание. Прося обняла, целовала, гладила впалые щёки. Она ждала, что он скажет, непременно скажет её что-то. Но Алесь молчал. Игнат кивнул, и двое партизан подхватили девушку. Она пыталась отбиться, но сил не было. Бойцы уводили её под руки, Прося сжимала кисет.
Снова раздались выстрелы, и смолкли. Автоматы ответили коротко. Игнат, приказав отряду отступать в сторону ольшаника, наклонился над Мицкевичем. Он был в сознании, дышал, глаза смотрели прямо, словно ждали, когда заметят врага. Савко поцеловал его в щёку:
- Сынок! Мы вернёмся, и мы отомстим! Клянусь, слышишь! Мы за тебя со всех строго спросим!
Уходя последним в туман, командир обернулся – Алесь сжал автомат, направив дуло вперёд…
…Троху обуяла охотничья страсть, он не помнил, чтобы раньше так волновался. Но это волнение не мешало, а только давало силы. Он готов был к драке, но биться хотел не за этих пришлых, а за себя, за своё будущее. Уж ему-то удастся навести в Белых мхах полный порядок. Его старания отметят и дадут ему всю полноту власти над селом.
Выстрелы послышались со стороны заболоченной низины, что была ближе к окраине села. Неужели партизаны насколько обезумили, как лесные звери во время пожара, и теперь рвутся к жилью? Думают занять позиции, отстреливаться. Наверняка хотят прикрыться спинами мирных, но это им мало поможет. Он хотел уже броситься в сторону, где стреляли, но прибежал Якимка, и с трудом переводя дух, сказал, что к Белым мхам вышел один-единственный дед, очень меткий, уложил четверых автоматчиков. Но его порешили. Столько пуль всадили, что живого места не осталось.
- Да не там они! – Троха бросился к увалу и, замерев на миг, решил свернуть в сторону и проверить лощину. Там вряд ли засели партизаны, потому что это проигрышный вариант, но если он найдёт следы и быстро доложит, то это зачтётся.
Гавкающая немецкая речь доносилась в стороне, иногда стреляли: каратели прочёсывали округу, шли от низины в стороне от лощины, не жалея патронов. Неверный путь, понял Троха, но сейчас всё удастся исправить. Он не взял винтовку, зато пистолет был при нём. Полицай шёл медленно, мох послушно проминался под сапогами. Показалось, будто за ветвями старого орешника пень, а рядом с ним что-то недвижимое. Троха пригляделся: это не человек вроде бы. Точно, мешок! Тот самый, что принёс проклятый староста. Не пошёл он на пользу, бросили его здесь, понимая, что не дотащат.
Подойдя ближе, почудилось, что мешок шевельнулся. Может, от волнения и тумана, что стал ещё плотнее в сумерках. Не может быть. Или Михась им живого барана тащил?
Что-то ударило в грудь. Троха стоял. Он поднял к лицу руку, сжавшую парабеллум, ладонь показалась неестественно белой. Со спины послышались голоса на немецком, каратели рванули в сторону выстрелов. Троха вытянул руку, пытаясь поймать в прицел пень, но в глазах мутнело, а ноги стали ватными. Он сделал два шага, захотел вдохнуть, но рот наполнился кр_овью, струйки потекли по выбритому подбородку. И он повалился. Последнее, что видел – занявшего позицию рядом автоматчика. Тот прятался за ним, как за укрытием, стрелял. Для него Троха был никем. Он был неважен никому. Да и был ли когда?
Мир стал непривычно густым, звуки обернулись тяжёлым гулом, будто рядом с грохотом неслась танковая колонна, сминая под гусеницами чахлые берёзы, кривые сосны, подминая с треском сухой орешник. И он увидел себя сверху – распластанную фигуру в чёрной форме, пистолет валялся неподалёку. Немцы шли группами и стреляли, а он был всё выше и выше. Троха словно стал вороной, и теперь кружил над деревьями и топями, истошно кричал, и не слыша своего же злого птичьего голоса…
…Когда всё стихло, Алесь на миг поднял голову. Мутными глазами осмотрелся, будто искал Просю. Но вокруг был лишь непроглядный туман. Никого, тишина. Будто бы мир настал. Он выдохнул, и из простреленных ран засочилась, впитываясь в изодранный ватник, густая чёрная кр_овь.
Эпилог
Весна с её пряными ароматами, верещанием птиц вновь бередила душу. Она дарила какое-то особенное, щемящее чувство. Будто вновь что-то обещала, и непременно – светлое, хорошее, чистое. Весна приносила отголоски прошлого, невозвратного времени. Но теперь ещё и казалось, что будет она последняя, и греют лучи, как на прощание. Нет, будет и будет весна, но потом, и уже для других.
Дороги просохли, и старушка, закрыв калитку, вышла по серой, укрытой прошлогодней повителью тропинке к главной улице. В прошлом году случилась радость, о которой даже писали в районной газете: в селе проложили асфальт. Идти по нему было легко, он был таким ровным и словно умытым весенними дождями. Старушка шла, и думала о весне. Она ещё не привыкла к хорошей дороге, ведь много лет каждый день ходила этим путём, и в распутицу ноги вязли, так что потом приходилось долго очищать обувь. Теперь же и не заметила, как добрела к центру. От правления и магазина, что прижались друг к другу, свернула к обелиску.
Её стараниями здесь всегда были цветы. Сейчас – пышные, искусственные, их видно издали. Но пройдёт время, отогреется земля, и появятся жёлтые, голубые, красные лепестки, укутает обелиск зелень, распустятся и зашелестят берёзы, словно зашепчут тихую поминальную молитву. И она придёт сюда, приведёт на 9 Мая учеников всех поколений, что воспитала. Вновь расскажет о подвиге земляков. Больше сорока лет она проработала в школе, но и теперь, выйдя на пенсию, проводила уроки мужества, организовала музей боевой славы.
Прося Матвеевна так и не вышла замуж, не родила детей. Хотя предложения были, и от хороших парней, что вернулись с фронтов героями. Её детьми стали все-все ученики Белых мхов и соседних деревень. Не только знания предметов передавала она, но и память о войне. Выросли новые поколения, которые не видели и не могли знать о том, что происходило здесь. И век бы не видеть им, но помнить и знать обязаны.
Обелиск. Её стараниями он появился, именно она помогала собрать имена погибших земляков. И каждый раз, когда шла в школу, подходила к нему. Не могла сдержать слёз, когда глаза доходили до столбика фамилий на букву «М».
Недавно приезжал глава района, тоже её воспитанник. Был он Пашкой-задирой, вечно не слушался, баловался на уроках, хотя учился хорошо, а теперь вот стал Павлом Петровичем, и все его уважали. Но характер не изменился, былактивный, ухватистый, за что и уважали. Он рассказал, что есть мысль установить рядом с обелиском небольшой монумент из гипса – герою-партизану. Молодой талантливый скульптор из самого Минска готов взяться за работу.
Но не сказал, что это – подарок для неё.
Все знали, что Прося Матвеевна всю жизнь любила одного человека, сохранила ему верность. Здоровье её подводило, и нужно, чтобы при жизни увидела она, как Алесю Мицкевичу поставят памятник. Скульптор готов приезжать и работать, сколько нужно. Не сохранилось фотографий, одна память об Алесе – его кисет, был теперь в музее. Но Прося Матвеевна и так помнила каждую черту его лица, плечи, всего его… таким молодым, каким он остался навсегда. Скульптор должен был скоро снова приехать. У него не сразу, но всё же получалось, и встречи, разговоры с ним были волнительными. Возможно, что памятник будет готов к лету, и его всем селом откроют к 22 июня.
Алесь Мицкевич благодаря её рассказам, школьным экскурсиям стал народным героем. Недалеко от села разбили небольшой сад, посадили вишни, яблони, и назвали его в честь Мицкевича. Всё, что могла сделать для его памяти, она сделала. Но главным было то, что каждый день, из года в год, думала о нём.
Она стояла у обелиска дольше, чем всегда. Прохожие издали здоровались, кланялись, но Прося Матвеевна наклонилась к плитам, видела отражение своего морщинистого и сухого, как старое яблоко, лица, и плакала. И только когда чувства с трудом, будто утихающее после шторма море, пришли в порядок, она засеменила по узкой тропинке, и пошла, сутулясь, в школу.
На пороге её встретили Маша и Галя – её воспитанницы, которые теперь стали учителями. Они проводили её в класс.
Прося Матвеевна села за учительский стол. Дети стояли, вытянув руки, и напоминали восковые свечи. Она сказала им сесть. Рядом с журналом лежал чистый лист. Старый учитель смотрела то на него, то переводила взгляд, словно хотела что-то прочесть в детских лицах.
Они были такими же чистыми листами.
Их нужно аккуратно, ответственно заполнить, чтобы выросли честными людьми. Это главное. Чтобы беда, если вновь придёт на их землю, не застала врасплох, а сердца были закрыты для зла. Чтобы никто из них не примерил чёрную форму, когда придут чужие.
Она смотрела слеповато, и в полной тишине класс молчал. Взяв лист, провела ладонью, сложила вдвое, загнула уголки. И улыбнулась:
- Ребята, урок мужества сегодня будет не совсем обычным. Прежде чем рассказать о войне, я научу вас… как делать журавлика из бумаги.
...
Автор: Сергей Доровских
https://proza.ru/avtor/serdorovskikh
С удовольствием ПРИНИМАЕМ на публикацию не опубликованные ранее истории из жизни, рассуждения, рассказы, повести, романы на почту Lakutin200@mail.ru Оф. сайт автора канала https://lakutin-n.ru/
Фото к публикации из интернета по лицензии Creative Commons
Тёплые комментарии, лайки и подписки приветствуются, даже очень!!!
