Так начинается стихотворение Пушкина «Гречанке», адресованное, по единодушному мнению литературоведов, Калипсо Полихрони. В нём отражена та самая легенда о её связи с Байроном:
Скажи — когда певец Леилы
В мечтах небесных рисовал
Свой неизменный идеал,
Уж не тебя ль изображал
Поэт мучительный и милый?
Быть может, в дальной стороне,
Под небом Греции священной,
Тебя страдалец вдохновенный
Узнал, иль видел, как во сне,
И скрылся образ незабвенный
В его сердечной глубине?
Некоторые «живописатели» даже указывают на стихотворение Байрона «Афинской девушке»:
Час разлуки бьёт - прости,
Афинянка! возврати
Другу сердце и покой,
Иль оставь навек с собой.
Вот обет мой - знай его:
Ζωη μου, σας αγαπω! (к последней фразе Байрон даёт пояснение: «Новогреческое выражение любви… Зоэ му, зас агапо значит: “Жизнь моя, люблю тебя!”»).
Увы, но, вероятнее всего, это действительно легенда. Практически везде указывают, что Калипсо родилась в 1804 году. Байрон же побывал в Греции в 1809-м (второй приезд будет уже в 1823 году), стихотворение посвящено, видимо, дочери вдовы английского вице-консула в Афинах Терезе Макри. Можно, конечно, предположить, что возраст Калипсо указывают неверно, но слишком уж велика оказывается разница! Конечно, Ф.Ф.Вигель вспомнит, что она была «молодая, но не молоденькая», однако ей было явно не под тридцать. Но, как мы уже видели, Пушкин в эту легенду верил. А может быть, просто хуже нас знал биографию Байрона и предполагал, что были и ещё его приезды на родину Калипсо?
И Вигель, и И.П.Липранди совершенно одинаково описывают внешность Калипсо: «Она была не высока ростом, худощава, и черты у неё были правильные; но природа с бедняжкой захотела сыграть дурную шутку, посреди приятного лица её прилепив ей огромный ястребиный нос», - пишет Вигель; Липранди как бы дополняет: «Она была чрезвычайно маленького роста, с едва заметной грудью; длинное сухое лицо всегда, по обычаю некоторых мест Турции, нарумяненное; огромный нос как бы сверху донизу разделял её лицо; густые и длинные волосы, с огромными огненными глазами, которым она ещё более придавала сладострастия употреблением “сурьме”» (сурьма использовалась для чернения бровей).
Что говорят о её отношениях с Пушкиным? Вигель укажет: «В нём же самом не заметил я и остатков любовного жара, коим прежде горел он к ней», - и добавит: «Воображение пуще разгорячено было в нём мыслью, что лет пятнадцати будто бы впервые познала она страсть в объятиях лорда Байрона, путешествовавшего тогда по Греции». «Очень справедливо замечено в статье, что Пушкин не был влюблен в Калипсу: были экземпляры несравненно лучше, и, как я полагаю, что ни одна из всех бывших тогда в Кишиневе не могла в нем порождать ничего, более временного каприза», - прокомментирует Липранди.
Однако у Пушкина есть и ещё одно стихотворение. При публикации в 1826 году он озаглавил его «Иностранке»:
На языке, тебе невнятном,
Стихи прощальные пишу;
Но в заблуждении приятном
Вниманья твоего прошу:
Мой друг, доколе не увяну,
В разлуке чувство погубя,
Боготворить не перестану
Тебя, мой друг, одну тебя.
На чуждые черты взирая,
Верь только сердцу моему,
Как прежде верила ему,
Его страстей не понимая.
А в черновой рукописи озаглавлено оно «Гр.» («Гречанке») и последнее четверостишие читается совсем по-другому:
Я буду помнить, друг любимый,
В уединённой тьме ночей
Твой поцелуй неутолимый
И жар томительный очей.
Если это о Калипсо, то выходит, что и страсть была?
Можно найти и другие свидетельства связи Пушкина с Калипсо. «Первый декабрист» В.Ф.Раевский, рассказывая, как Пушкин пришёл предупредить его о готовящемся аресте, приводит их диалог: «Пушкин смотрел на меня во все глаза.
— Ах, Раевский! Позволь мне обнять тебя!
— Ты не гречанка, — сказал я».
Во время пребывания Пушкина в Кишинёве с ним встречался будущий молдавский писатель Костаке Негруцци, тогда ещё подросток. Он помнил, что Пушкин часто прогуливался с гречанкой по городскому бульвару.
Что могло привлекать поэта, помимо легенды? Наверное, необычность во всём: само имя – в «Одиссее» Гомера нимфа с этим именем семь лет удерживает героя на своём острове.
…Его лишь, разлукой
С милой женой и отчизной крушимого, в гроте глубоком
Светлая нимфа Калипсо, богиня богинь, произвольной
Силой держала, напрасно желая, чтоб был ей супругом (конечно, знаменитый перевод В.А.Жуковского был сделан уже после гибели Пушкина, но были и более ранние).
И, разумеется, не могло не увлечь поэта её искусство. «Пела она, - пишет Липранди, - на восточный тон, в нос; это очень забавляло Пушкина, в особенности турецкие сладострастные заунывные песни, с аккомпанементом глаз, а иногда жестов». Вигель, подтвердив это: «У неё был голос нежный, увлекательный, не только когда она говорила, но даже когда с гитарой пела ужасные, мрачные турецкие песни», - даже скажет: «Одну из них, с её слов, Пушкин переложил на русский язык, под именем Чёрной Шали» (это явная ошибка: «Чёрная шаль» была написана до знакомства Пушкина с гречанкой).
И ещё одно обстоятельство подмечено Вигелем. Он говорит, что «у Калипсо было много ума и смелости», а также упоминает её знание языков: «Исключая турецкого и природного греческого, хорошо знала она ещё языки арабский, молдавский, итальянский и французский. Ни в обращении её, ни в поведении не видно было ни малейшей строгости; если б она жила в век Перикла, история верно сохранила бы нам имя её вместе с именами Фрины и Лаисы». Напомню, что греческие гетеры (имена двух из них назвал мемуарист) не были просто жрицами свободной любви, а отличались, в первую очередь, образованностью и талантами; Ф.Энгельс называл их «единственными женщинами, о которых древние говорят с уважением и высказывания которых они признают заслуживающими упоминания».
Наверное, вся эта экзотика не могла не очаровать поэта.
Быть может, лирою счастливой
Тебя волшебник искушал;
Невольный трепет возникал
В твоей груди самолюбивой,
И ты, склонясь к его плечу...
Что мы ещё знаем о Калипсо? Липранди расскажет: «Мать её, вдова, была очень бедная женщина, жена логофета, и потерявшая всё, что имела, во время бегства» (логофет — «хранитель счета» по-гречески - чиновник государственного управления). Вигель упомянет, что Калипсо «находилась в известной связи с молодым князем Телемахом Ханджери». Князь Т.А.Ханджери упоминается в биографических словарях как «1-й драгоман русского посольства в Константинополе и составитель самоучителя турецкого языка для русских в 1-ю турецкую войну 1828—29 гг.» Кстати, нашла интересное пояснение слова «драгоман» (до этого, каюсь, считала его просто устаревшим именованием переводчика): «Драгоман — официальная должность переводчика и посредника между ближневосточными и азиатскими державами, и европейскими дипломатическими и торговыми представительствами. Должность предполагала как переводческие, так и дипломатические функции. Драгоман владел османским или арабским, и хотя бы одним из европейских языков. Драгоманы функционировали в рамках администрации Османской империи, а также и в составе европейских дипломатических и торговых представительств». Так что, видимо, не простым человеком был князь Ханджери!
Вигель посплетничает ещё и о вхождении Калипсо в кишинёвское общество: «Она написала красноречивое и трогательное послание к Константину Павловичу, и ей посчастливилось: не только прислал он ей денежное пособие, но и рекомендательное письмо к графу Воронцову. Чтобы оказать особое уважение к высокому ходатайству Цесаревича, тот сам середь дня сделал ей церемонный визит. Он ужаснулся, когда ему растолковали, у кого он был. А между тем это посещение произвело важное действие на всех и особенно на её соотечественников, которые перестали её чуждаться».
Вигель расскажет и о том, что, воспользовавшись нелюбовью молдаван к нему, Калипсо, заявила, будто она – «оставленная им, обруганная жертва», и в результате была принята практически везде, даже в доме губернаторши.
Что было с ней дальше? Уже упоминавшийся К.Негруцци написал новеллу «Калипсо», поведав романтическую историю, что она, переодетая мужчиной, постриглась в монахи и о её поле и имени узнали только после смерти.
Думается, что это вымысел. До нас дошло письмо чиновника особых поручений при генерале Инзове Н.С.Алексеева, который был очень дружен с Пушкиным (поэт даже называл его «своим Орестом») от 30 октября 1826 года. Алексеев сообщает другу в Михайловское: «Всё переменилось здесь со времени нашей разлуки… Калипсо в чахотке».
Некоторые литературоведы связывают с Калипсо и ещё некоторые строки Пушкина, в том числе стихотворение «Заклинание», написанное в 1830 году, «объединяя» двух возлюбленных поэта, её и Амалию Ризнич (о ней я тоже писала).
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!..
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь
