Сергей Николаевич Мясоедов был идеальной кандидатурой для предательства. Человек низменных страстей, карьерист, корыстолюбец — никак не мог являться патриотом Родины, особенно во время тягот и лишений.
Проблемы Мясоедова начались еще до перевода в особый корпус жандармов. Честные армейские офицеры презирали "голубые мундиры" и считали низостью служить в жандармерии. Однако, на каждую жандармскую должность стояла очередь из армейских. И причина тут была одна — в жандармах неплохо платили и можно было быстро выслужиться.
И поручик Мясоедов подал рапорт о переводе в корпус жандармов 23 августа 1890 года. По всем правилам (а отбор кандидатов был жестким и тщательным), руководство запросило характеристику поручика Мясоедова с тех мест, где он служил ранее. Характеристику должны были не армейские начальники, а руководители жандармских управлений, знакомые с положением дел на местах со стороны.
Жандармы справедливо полагали, что на военного, от которого поспешат избавиться, командиры частей дадут отличную характеристику, лишь бы спихнуть его подальше из своих рядов, либо наоборот, написать худшую характеристику, сознательно очернив кандидата и обрушив его карьеру. А потому дать оценку кандидату надлежало жандармским чинам на местах.
Начальник виленского жандармского управления, генерал-майор фон Роткирх 4 сентября 1890 года подал следующий рапорт:
"В ответ на предписание штаба №4531 доношу, что поручика Мясоедова я знаю с детства, так как отец его, действительный статский советник Мясоедов, был моим товарищем по службе.
Поручик Сергей Мясоедов, под влиянием своей матери эмансипатки — или вернее психопатки (живущей ныне где-то на юге отдельно от мужа) не получил особенного образования, но отцу удалось вывести его в офицеры.
Сергей служил все время в 105-м пехотном Оренбургском полку, из которого 2 года назад командир 17-го армейского корпуса генерал Залесов взял его к себе адъютантом, в каком звании он состоит и ныне.
(...) В последнее время пребывания его в полку, будучи падким на любовные интрижки, он сильно увлекался связью с дочерью Залесова, женою подполковника Уфимского полка Аупухтина, самою циничною развратницею, которая, впрочем, сама завлекла Мясоедова. По настоянию дочери, отец взял его к себе в адъютанты при выезде из Вильны в Нижний Новгород.
Ныне, вероятно,по ее же влиянию, Мясоедов вознамерился отчислиться от должности, если не сам пожелал расторгнуть преступную связь..."
Генералу фон Роткирху вторит рапорт другого жандармского начальника, из нижегородского губернского жандармского управления. Генерал-майор Познанский сообщает:
"(...) Доношу Вашему Превосходительству, что обер-офицер этот мне лично хорошо известен и что, по мнению моему, он не обладает далеко такими качествами, которые заставляли бы его считать поступление в состав офицеров корпуса особенно желательным.
Наружность его довольно представительная и на танцевальном вечере он может обратить на себя внимание; вот и все, что можно сказать в его пользу. За сим; он скорее не развит, нежели умен; к письменным, да и вообще к каким бы то ни было служебным обязанностям не привык, да и вряд ли способен.
Иностранных языков не знает и, хотя и имеет родителей, обладающих некоторым состоянием, по слухам вечно без копейки и с долгами разным евреям-портным и т.п. и разным ростовщикам..."
Далее, Познанский рассказывает грязную историю Мясоедова с женой подполковника Апухтина. Вердикт — Мясоедов не пригоден.
Такие рапорта генералов должны были оборвать любые устремления кандидата попасть в жандармский корпус. Но случилось немыслимое, Мясоедова взяли на службу, вопреки мнениям уважаемых генералов Роткирха и Познанского. Без протекции свыше тут явно не обошлось.
С 1901 года по осень 1907 года Мясоедов состоял начальником Вержболовского отделения жандармерии (пограничная железнодорожная станция, вокруг которой находились элитные имения). Он заводил знакомства с влиятельными людьми, поддерживал замечательные отношения с немецкими пограничными властями, был знаком с Вильгельмом II и бывал у него в охотничьем имении Роминтен. Мясоедов даже женился, на Кларе Гольдштейн, дочери богатейшего торговца.
Последующие обвинения Мясоедова в шпионаже в сторону японской и немецкой разведок, уже в наше время либералами считались ложными и сфальсифицированными, как отличный повод для нападок октябристом А.Гучковым на военного министра В.А. Сухомлинова и вообще на царское правительство в целом.
Слухи о предательстве Мясоедова охотно муссировались и раздувались в среде правых. Это была шумная кампания, которая свалила министра Сухомлинова, а самого Мясоедова в мае 1915 года привела к виселице. По Петрограду бегал бывший подпоручик Яков Колаковский и на каждом углу кричал, что Мясоедов есть немецкий шпион. Это раззадорило слухи и требования думцев, настроило против Мясоедова общество.
Но не следует забывать тот факт того, что Сергей Николаевич Мясоедов был взят с поличным! И взят был с подачи человека, которого никак нельзя подозревать в фальсификациях, а именно генерал-квартирмейстером Северо-Западного фронта Михаилом Дмитриевичем Бонч-Бруевичем (братом революционера), имевшим репутацию честнейшего человека, против которого строила козни немецкая жена Николая II.
У Бонч-Бруевича имелись свои подозрения насчет подполковника Мясоедова, который, к тому времени восстановился в армии и внезапно проявил блестящие знания немецкого языка (жандармский генерал-майор Познанский, как мы помним, уверял в рапорте 1890 года, что Мясоедов языков не знает и к обучению не способен). Это помогло ему стать начальником переводчиков в штабе 10-й фронтовой армии и иметь допуск к самым секретным документам.
М.Д. Бонч-Бруевич писал:
"Я приказал контрразведке произвести негласную проверку и, раздобыв необходимые улики, арестовать изменника. В нашумевшем вскоре «деле Мясоедова» я сыграл довольно решающую роль, и это немало способствовало усилению той войны, которую повели против меня немцы, занимавшие и при дворе, и в высших штабах видное положение.
Едва был арестован Мясоедов, как в Ставке заговорили об обуревавшей меня «шпиономании». Эти разговоры отразились в дневнике прикомандированного к штабу верховного главнокомандующего штабс-капитана М. Лемке, журналиста по профессии. «Дело Мясоедова, — писал он, — поднято и ведено, главным образом, благодаря настойчивости Бонч-Бруевича, помогал Батюшин»..."
Мясоедову, по роду службы, полагался служебный автомобиль, а водители таких машин были разгонными, то есть часто менялись. Кроме того, по штату полагалось иметь в автомобиле и водителя и механика, на случай непредвиденной поломки в боевых условиях. Контрразведка заменила обычный персонал автомобиля Мясоедова на своих офицеров, переодетых в солдатское.
И когда Мясоедов приказал шоферу проследовать в отдаленную мызу по делам и заночевать там, контрразведчики незаметно приблизились к комнате, где Мясоедов разговаривал с владельцем мызы и ворвались в комнату в тот момент, когда подполковник и "владелец" изучали секретные документы штаба 10-й армии.
Оба были тут же схвачены и доставлены в штаб армии. Мясоедов, привыкший к безнаказанности, вел себя нагло и заявлял, что все это пустяки и вздор и требовал немедленно отпустить его, ссылаясь на высоких покровителей при дворе и в Генеральном штабе. Тем не менее, вина подполковника была столь очевидна, что делу дали широкий ход.
