Вызывает недоумение то, что взрыв, о котором говорили французские авторы воспоминаний в предыдущей части главы, слышали не все. О нем совершенно ничего не говорят очевидцы-москвичи, оставшиеся в то время в городе (но оставил свои воспоминания о взрыве П. Г. Кичеев на стр.58 "Воспоминания о пребывании неприятеля в Москве в 1812 году") . Но один известный российских мемуарист, Радожицкий Илья Тимофеевич, (артиллерист, участник Отечественной войны 1812 года. За отличие в бою при местечке Островно 13 июля 1812 г. награждён орденом св. Анны 4-й степени. При Бородино — в артиллерийском резерве 1-й армии, получил контузию. В том же году сражался под Вязьмой) оставил в своих мемуарах "Походные записки артиллериста" на стр.172-175 описание пожара Москвы с вечера 2 сентября и взрыва, но 4 сентября, находясь от Москвы на расстоянии 43 км у Боровского перевоза (у д. Еганово):
«2 сентября. К вечеру отошли мы от Москвы до села Панки (15 верст) и увидели в городе пожар: это было только начало. (15 верст -это 16 км - прим.авт.) Через ночь пожар усилился, и по утру, 3-го сентября, уже большая часть горизонта над городом означилась пламенем: огненные волны восходили до небес, а черный густой дым, клубясь по небосклону, расстилался до нас. Тогда все мы невольно содрогнулись от удивления и ужаса. Ввечеру, когда смеркалось, Фигнер подъехал ко мне и сказал : « Ну , брат Илья ! прощай ! еду в Москву. Если через неделю не возвращусь, то не считай в живых». (После посещения Фигнером Кутузова во время совета в Филях, он (Фигнер) рассказывал Радожицкому, что Кутузов хочет употребить его для "важного дела." стр.169) (4 сентября) Переход был не более 15 верст. Мы перешли Москву реку у Боровского перевоза, по мосту, и расположились в боевом порядке на высотах известкового берега. С этих холмов ясно представлялась нам картина пылающей со всех сторон столицы. Только что расположились мы на биваках, как вдруг раздался ужасный взрыв порохового погреба в городе: этот удар потряс все окрестности, и эхо страшным грохотом передало его во все концы горизонта. Во мне тотчас мелькнула мысль о Фигнере, и его прощании...» Иными словами то, что он говорит о взрыве, совершенном по его мнению Фигнером, произошло 4-го сентября вечером, но никак не 2-го сентября, о котором рассказывали французы.
Кроме того, взрыв видимый и слышимый за 43км от его эпицентра, должен был походить, к примеру, как взрыв артиллерийских снарядов под Ачинском в 2019 году.
Такой силы взрыв не мог быть не замечен очевидцами-москвичами. И если взрыв действительно был, то получается, что их было два - в понедельник вечером 2 сентября и среду вечером 4 сентября. Некоторые авторы-исследователи событий Москвы 1812 года пишут о взрыве в Замоскворечье, упоминая находившийся там Комиссариат. При этом не называют автора воспоминаний, Франсуа-Жозефа д'Изарн Вильфор, шевалье Сент-Луис - французского эмигранта, занимавшегося небольшой торговлей в Москве и оставшегося в ней во время пребывания французов в городе. Вот, что он пишсал: «В ночь с понедельника на вторник, 2 сентября, огонь сначала вспыхнул на Солянке, возле двери Воспитательного дома (2), он был потушен в течение нескольких часов. В то же время вспыхнул пожар в городе (3) в той части домов, которые образуют правую сторону улицы на другой стороне Яузского каменного моста; это было среди бела дня, и эти два пожара вызывали растущую тревогу; считали, что пожары в городе потушены не до конца; за Яузой все подчинялось Королю Неаполитанскому, проживавшему в доме Баташева, и кто хотел бы там, был в безопасности. В течение дня вторника, огонь взорвался снова в огромной улице Покровка (2), в доме Трубецкого, и на главной улице Арбате, на всей дороге, которая ведет к Смоленской заставе Жители видели, как горели их дома с невозмутимостью которую может дать только вера в фатализм. Некоторые вытаскивали иконы, помещали их перед дверью и уходили; другие, к кому обращались, почему они не противились пожару, отвечали, что они опасались быть убитыми французами, если бы они его гасили; иными словами: Бог это хотел. вытаскивали иконы, помещали их перед дверью и уходили; другие, к кому обращались, почему они не противились пожару, отвечали, что они опасались быть убитыми французами, если бы они его гасили; иными словами: Бог это хотел. Вы понимаете, что с такими положениями, только спокойствие воздуха и отсутствие ветра, могло немного замедлить распространение пожара города. Французы же со своей стороны, видя беззаботность жителей, чтобы спасать свои дома, нисколько не побеспокоились, чтобы пресечь это в корне; пожар распространялся все больше и больше, и об этом говорило спокойствие в кварталах, удаленных от катастрофы, как если бы вы из Ст.-Петербурга смотрели на пожар в Стокгольме. День и ночь вторника прошли таким образом. Французские войска были в городе в небольшом количестве, и почти везде на биваке, главным образом в различных заставах, где они были расквартированы. Жители, которые хотели сохранить свои дома, сделали это легко, так как там не было еще беспорядков. В среду утром к девяти часам поднялся ураган, ужасной стремительности; вот когда начался большой пожар. Из моего окна, мы увидели как это взорвалось за рекой и за Комиссариатом, и последовательно с интервалами, всегда возвращаясь к подветренной стороне; он распространился в течение часа в десяти разных местах, так что вся обширная равнина, покрытая домами, в любом пространстве за рекой ( Вся Пятницкая и Якиманская ), представляла из себя море огня, чьи доходы шли в воздух, и везде носились разорение и испуг. В то же время пожар снова вспыхнул в городе с еще большей силой, чем в первые дни, главным образом в стенах магазинов ( Гостиный двор или базар, старый и новый ); огонь нашел продовольственные товары, чьи магазины были переполнены. Это обстоятельство, насилие бури, суженные, рядом стоящие помещения и множество подожженных пунктов сделали все, чтобы обеспечить невозможность оказания помощи. Несчастные владельцы думали больше о том, чтобы сохранить наиболее ценные вещи и убежать. Это дало толчок к началу разграбления, и что пощадило пламя, попало в руки солдат. («Никогда в жизни вы не увидите более ужасного спектакля... Пламя бушует во всех точках и на всех точках грабители преследуют свои жертвы!» Г-н Ивернуа). В то время как огонь сжигал город дотла, другие кварталы были также в огне; Пречистенка, Арбат, весь квартал Тверской, и оттуда, следуя насыпи, Красные ворота и Воронцово поле до Яузы; за Яузой - Таганка, везде видели только пламя; вся атмосфера выше города была океаном огня, который извергал зажженные факелы, и расширение воздуха, вызванное жарой; это еще больше делало огонь стремительным ураганом. Нет! никогда небо в его гневе не показало людям более ужасный спектакль: пламя в каждых точках, грабители, преследующие жертвы, и не знать, где спасаться!..» Автор сообщает нам о утре среды 4-го сентября и скорее всего имеет ввиду силу урагана и огня, раздуваемого им, хотя приблизительное место расположения пороховых складов у Симоновского монастыря указано правильно.
Сейчас трудно однозначно говорить о том, был ли взрыв пороховых складов у Симоновского монастыря, сколько их было, какой силы был взрыв или взрывы, подорвал ли его Фигнер или кто-то другой, так как кроме этих воспоминаний официальных данных нет. Всего в Москве существовало два пороховых склада. Один располагался как я уже говорил недалеко от Симоновского монастыря , занимая теперешнюю территорию между Крутицкой набережной и ул. Симоновский вал, где расположены дома №20-26.
Другой находился в Красном Селе (д. Красная, Красносельская) у озера Красное (озеро - место, где сейчас Москва Пассажирская Ярославская, а склад - на месте Ленинградского вокзала). Там же находился склад продовольствия и пшеницы.
Кроме того, оставляя Москву, Кутузовым, а затем Милорадовичем был дан приказ сжечь склады фуража, баржи с сеном на Москве-реке и ряд важных в военном отношении "магазинов" содержащих ценности, которые мог бы использовать неприятель. Но известно, что после оставления Москвы русской армией на складах в разных частях города, помимо другого имущества, оставалось 20 тыс. пудов пороха, 27 тыс. артиллерийских снарядов, 1,6 млн ружейных патронов. Этот взрыв, если он действительно был, как пишут французские авторы, они, действительно, могли слышать, так как этот склад располагался в пределах 1.5км от Владимирской (Рогожской) заставы, недалеко от которой французский авангард разбил свой бивуак. Но видеть его за 43км от Москвы так, чтобы об этом не упомянули очевидцы-москвичи — это странно. Но то, что был, этот взрыв, говорят и воспоминания П.Г. Кичеева, где на стр. 58 он описывает взрыв при совершенно безоблачном небе 4 сентября, "на третий день пребывания неприятеля" :"... при совершенно безоблачном небе, вдруг раздается на северной от нас стороне страшный, громовой треск; широкий огненный язык мелькнул к небу и вместо его мгновенно на этом месте стала белая туча в виде исполинской сосны. Это был взрыв порохового погреба на Полевом Дворе, бывшего там, где ныне начало Николаевской железной дороги. От чего этот взрыв случился, не знаю; но французы этим взрывом не обеспокоились; по этому надо полагать, что они знали об нем предварительно". С.В. Бахрушин, ссылаясь на С.Н. Глинку, Рооса и других авторов в своей книге "Москва в 1812 году" на стр.27 пишет о том, что произошел взрыв барки с комиссариатскими вещами под Симоновым и одновременно загорелось в Городе. Взрыв, как сообщал Роос длился 3-4 минуты. И последнее. Откуда взялась эта информация? Скорее всего из воспоминаний Вольцогена Людвига - Юстуса- Филиппа - Адольфа-Вильгельма. Его воспоминания о разговоре с Ростопчиным 2 сентября у Калужской заставы при выходе из Москвы : "В ту же ночь (2/1 1 сентября) отдал он (Ростопчин-прим.авт.)) также полицейскому комиссару приказание отправиться на водочный и таможенный двор, в комиссариат, к казенным и частным баркам, стоявшим у Краснаго холма и у Симоновскаго монастыря и все уничтожить огнем, что и было исполнено комиссаром Вороненко 1). Эта мера, конечно, не имела прямого отношения к пожару ; она имела только цель, лишить врага этого средства пропитания; точно также приказывает Кутузов в тот же день еще сжечь коммиссариатские барки, по тем же мотивам 2); но нельзя не упомянуть, что это первое зарево явилось как бы грозным перстом на небе столько же для русских, находившихся в городе, сколько и для французов, вступавших в город ".
Точку в рассуждениях о взрыве скорее всего поставит П.В. Сытин в своем труде "Пожар Москвы в 1812 году и строительство города в течение 50 лет" на стр. 21: "Но город понес ущерб не только от этого пожара. В первые же дни после вступления французов в Москву был взорван Новый артиллерийский двор у Красного пруда (на месте Ярославского вокзала)".
То, что о нем знали французы, говорит это письмо Наполеона от 2 сентября: "ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ ВЕЛИКОЙ АРМИИ,В МОСКВЕ.
Москва, 14 сентября 1812 г.
Кузен мой, необходимо, чтобы вы написали генералу Сен-Жермену, что парк полевой артиллерии русских находится в районе за Земляным городом или Виль-де-Терре, рядом с небольшим озером, недалеко от Петербургской дороги; что необходимо направить туда экспедицию из сильной партии. Он не должен никого впускать в город и постоянно иметь отряды, занятые подбором русских, которые в большом количестве находятся со всех сторон".
Таким образом, взрыв, услышанный французами 2 сентября исходил все же от взрыва со склада у Симоновского монастыря. А 4-го сентября произошел подрыв склада у Красного Села и не по воле французов, так как там были оставлены большие артиллерийские запасы.
Но если разбираться до конца, друзья мои, то и это не будет до конца правильным выводом. Почему Дедем в отличие от Рооса четко указывал на Калужские ворота? Может быть, это что-то взорвалось в имении Репниных в Воронцове, что в 15 км от Рогожской заставы, но находится как раз за Калужской заставой ?
