«Часто я на всех вас жалуюсь, говоря, что никто мне не пишет, и когда я жду писем, муж всегда насмехается надо мной, он говорит, что давно уже я должна была бы отвыкнуть их получать», - напишет Екатерина Геккерн брату в октябре 1841 года. Наверное, эти слова говорят о многом.
Она регулярно, хотя и не слишком часто, получала письма от брата Дмитрия и от матери. А вот остальные Гончаровы или не писали вовсе, или писали крайне редко.
«У нас нет сведений о том, писала ли Наталья Николаевна», - говорят в книге «После смерти Пушкина» И.М.Ободовская и М.А.Дементьев. Если судить по письмам самой Екатерины, раз или два она получила письма «от сестёр».
Недавно было опубликовано одно из них. Видимо, это ответ на письмо Екатерины Николаевны из Парижа, неизвестное нам. Ещё в мае 1838 года она напишет брату Дмитрию из «очаровательного города», где «каждый живёт, как ему хочется, и никто ни единым словом тут его не упрекает» (Ободовская и Дементьев видят здесь намёк на жизнь с семьёй Дантесов – что ж, вполне возможно). Интересно: написав, что «здесь несметное количество русских», г-жа Дантес называет лишь А.С.Сиркур, с которой она и сёстры когда-то дружили, поясняя: «Не бываем в светском обществе, потому что это отняло бы у нас драгоценное время, которое мы посвящаем достопримечательностям; свет — это до следующего приезда. Многие хотели непременно нас туда сопровождать, все с нами очень любезны, но мы им приводим те же доводы, что я тебе говорила выше» (конкретно, кто эти «все», и «многие», не указано). Хотя есть очень интересное дополнение: «Ваня, я слышала, уже женат. На днях, как мне говорили, у его шурина Николая пили за здоровье новобрачных, но я ничего об этом не знаю, я их не видела». При том, как русские дворяне «считались» родством, довольно странно…
По-видимому, из Парижа Екатерина написала и сёстрам, а Сиркур, передавая привет, видимо, предложила свои услуги по приобретению модных нарядов. При внимательном чтении ответа Александры Николаевны можно сделать вывод, что до этого письма было ещё одно, полученное сёстрами в апреле, на которое они не ответили. Письмо Александрины напичкано именами родных и знакомых: кто на ком женился, кто у кого родился. Мы узнаём из него, что Наталья Николаевна ездила в Москву крестить племянницу («В то время родила Серёжина жена дочь Марию. Брат просил убедительно сестру крестить маленькую»). Узнаём о встрече с Е.Н.Мещерской (Иван Гончаров женился на её золовке): «Пётр с женою также были в Лотошино в то время, и мы очень часто с ними виделись». От предложенных нарядов Александра Николаевна отказывается: «Благодари Сиркур за её память; она мила что вспомнила об нас; на счёт комиссий никаких пока не могу дать ей теперь кроме ватошного шлафора для зимы, ибо я больше ничего не наношу. А что дальше будет — Бог весть».
А теперь о письме Натали (кстати, это единственное дошедшее до нас её письмо, написанное по-русски). Она, как и сестра, извиняется за молчание; рассказывает о женитьбе брата, о болезни сына («Гриша у меня в одно время сильно занемог, первая поездка моя в Москву была единственно для него, советы докторов и предписания их много ему помогли, теперь он, слава Богу, оправился»). Упрёков Екатерине нет, но весьма выразительно прозвучит: «Теперь возвратились сюда, жду тётку и Сергея Львовича». Через год Екатерина язвительно спросит брата: «Что они поделывают, по-прежнему ли находятся под покровительством тётушки-факельщицы?» (а до этого отметила: «Вот уже скоро год, как они мне не дают о себе знать, я думаю, что наша переписка совсем прекратится»). Факельщики – участники погребального шествия; думаю, намёк сестры был понят, тем более что дальше в письме было напоминание о трауре: «М-м Сиркур поблагодари за память и поцелуй ея, услугами ея пользоваться не можем, ибо мы из черных шлафоров не выходим, но всё-таки очень благодарны».
Если Александрина завершит письмо словами «не забывай нас своими письмами», то Натали ограничится поцелуями сестре и племяннице.
Больше, насколько мы может увидеть из писем Екатерины, сёстры ей не писали – она постоянно будет жаловаться, что ничего о них не знает и слышит только рассказы от других. Впрочем, Дмитрий Николаевич ещё раньше предупреждал: «Ты спрашиваешь меня, почему она [Наталья Николаевна] не пишет тебе; по правде сказать, не знаю, но не предполагаю иной причины, кроме боязни уронить своё достоинство или, лучше сказать, своё доброе имя перепиской с тобою, и я думаю, что она напишет тебе не скоро».
Наверное, раздосадованная таким невниманием, Екатерина будет писать о сёстрах всё резче. Они вернутся в Петербург, начнут понемногу выезжать - и сестра станет злословить об «отвратительном обществе», окружающем их. Александрина становится фрейлиной – и снова сестра комментирует: «Я узнала через многих русских путешественников, но слышала об этом стороною, что Александрина стала совершенной сумасбродкой; говорят, что получение шифра совсем вскружило ей голову, что она сделалась невероятно надменной. Я надеюсь, что все это неправда, признаюсь, я не узнаю в этом случае её ума: потерять голову из-за такого пустяка было бы прискорбной нелепостью». Сама же она когда-то, получив шифр, посвятила почти всё письмо к брату этому событию и описанию, как были любезны с ней император и его жена (кстати, это то самое письмо, где она выскажет свою благодарность супругам Пушкиным).
**************
К предыдущей статье я получила такой комментарий о Екатерине: «Она хорошо с ним жила, рожала детей, он относился к ней хорошо. Она была счастлива». Но так ли это?
То, что Екатерина страстно любила мужа, не вызывает никаких сомнений. А вот его чувства… Конечно, нельзя доверять сообщениям мадам Араповой, собиравшей всевозможные сплетни, но ведь от кого-то она услышала вот это о тётке: «Она привязалась к мужу с беззаветной страстью и годами убеждалась, что ничто не в силах победить его равнодушие и холодность. Разочарование в надеждах и ревниво гложущее горе, подтачивая организм, преждевременно свели её в могилу». И, самое главное, можно найти тому подтверждения.
В первую очередь, её постоянно преследует мысль о сыне, которого она должна родить обожаемому мужу, - «Моя маленькая дочка прелестна и составляет наше счастье, нам остаётся только желать сына». Вот ещё строки из письма к брату: «Поцелуй её [жену] от меня и поздравь с рождением сына, скажи ей, что я восхищаюсь её талантами: она родила двух мальчиков подряд, тогда как я сделала такую оплошность и начала с девочки. Надеюсь, что впредь я буду более искусной, я хочу, чтобы тот, кто последует за ней, был мальчиком». Надежды не оправдались.
«А что скажешь ты о Катуш, вот у неё уже вторая дочь, она могла бы, однако, лучше иметь мальчика». И, может быть, не случайно дальше в письме будет горько-ироничное: «Ты ещё не знаешь, как зовут твою племянницу? Берта-Жозефина, смотри, не дай такое имя какой-нибудь лошади, так как Матильда уже имела благоприятную возможность носить одинаковое имя с твоей священной памяти вороной кобылой». Мне видится здесь и горечь, что дочери носят такие имена…
Сообщение о рождении третьей дочери: «Ах, что ты скажешь о моей сноровке, вот уже три девочки подряд? Признаюсь, что хотя я их и люблю всем сердцем, я всё же в отчаянии от этого, поэтому я плохо приняла мою бедную Леони, я так рассчитывала, что будет мальчик. Право, если у тебя будет сын, мы вполне можем обменяться, так как наши дети должны быть одного возраста, я родила 4 апреля». Родилась та самая Леони, которая потом станет для отца живым напоминанием о содеянном им.
Мать будет гордиться, что её дочери обладают «неподдельным очарованием женщин рода Гончаровых», но от неё ждут другого.
О том, как относились к появлению дочерей в семействе, говорит и письмо барона Геккерна к Дмитрию: «Спешу, любезный друг, сообщить вам о благополучном разрешении Катрин; к несчастью, это опять девочка, но крепкая и хорошо сложенная. Надо надеяться, что в четвёртый раз ваша сестра подарит, наконец, своему мужу мальчика».
И очень характерно для барона продолжение письма: «Я попросил доставить мне удовольствие вам написать, чтобы поблагодарить вас за письмо, которое вы мне прислали в Париж, оно вселило в меня уверенность в вашем дружеском расположении к нам троим, и я настолько рассчитываю на выполнение ваших обещаний, что решил хранить молчание в отношении Жоржа и его жены. Я обращаюсь к вам по этому поводу без церемоний и не буду торопить вас в этом письме, уверенный, что вы понимаете моё критическое положение с тремя маленькими детьми». Меня оно очень умиляет, если можно так выразиться. «Обещания», выполнения которых так ждёт барон, - это, естественно, присылка денег (в своих письмах к старшему Гончарову он будет всё время указывать, сколько ему должны). Но вот завершение – «моё критическое положение с тремя маленькими детьми» - по-моему, просто прелестно!
Несколько раньше Екатерина, в очередной раз прося денег, объяснит брату: «Получая от Барона регулярно каждый месяц моё содержание, так мучительно сознавать, что это он мне их даёт, и хотя дела Барона в хорошем состоянии, тем не менее ты должен понимать, что после того, как он оставил такое место, как в Петербурге, доходы должны были значительно уменьшиться, а 9000 больше или меньше — большая разница. Обо всем этом Барон не говорит мне ни слова, он чрезвычайно деликатен в отношении меня, и когда я ему об этом говорю, он даже не даёт мне закончить фразу».
Не знаю, был ли барон деликатен в отношении «невестки», но вот в отношении к её брату деликатностью и не пахнет!
В начале 1841 года произошло событие, о котором я уже упоминала, рассказывая о Дантесе (помните – «небо наказало даже его преступную руку»?). 26 января Екатерина напишет очередное письмо брату, а двумя днями позже вложит в него небольшой листок: «В то время как я писала тебе в письме о всяких пустяках, мой дорогой друг, я совсем и не подозревала, какое ужасное несчастье могло со мной случиться: мой муж чуть не был убит на охоте лесником, ружьё которого выстрелило в четырех шагах от него, пуля попала ему в левую руку и раздробила всю кость. Он ужасно страдал и страдает еще и сейчас; слава Богу, рана его, хотя и очень болезненная, не внушает опасения в отношении последствий, врач говорит, что это месяцев на шесть. Это ужасно, но когда я подумаю, что могла бы потерять моего бедного мужа, я не знаю, как благодарить небо, что оно только этим ограничило страшное испытание, что оно мне посылает. Вот видишь, дорогой Дмитрий, я не могу без содрогания и подумать об ужасном несчастье, которое чуть было со мной не случилось. Нет, это было бы слишком ужасно».
Что произошло на самом деле, мы не знаем и не узнаем, вероятно, уже никогда. Действительно ли это был случайный выстрел? Или кто-то сводил счёты с Дантесом? Я очень далека от мысли о мести за Пушкина, но ведь у молодого проходимца могли быть и какие-то ещё грешки (сохранились, например, сведения, что он частенько отправлялся один на ферму, купленную им, - об этой покупке Екатерина с гордостью писала брату. Чем занимался там?)
Рана оказалась достаточно серьёзной. 26 апреля Екатерина напишет брату о «длительной болезни мужа», врачах («некоторые из них были при нём днём и ночью»), предстоящем лечении на водах. Но Дантесы верны себе: «чрезвычайно обрадовало» их обещание прислать 5000 рублей (при этом - «прекрасно знаю о плохом состоянии твоих дел, мать мне пишет в последнем письме о новом перезакладе твоих имений»), которое, судя по последующим письмам так и не было выполнено. И великолепно пожелание: «Будем надеяться, что наступит день, когда ты будешь вознаграждён за все жертвы, что ты приносишь семье, и что в старости, и даже через несколько лет, ты хоть немного отдохнёшь, и наконец, будешь иметь счастье восстановить состояние твоих братьев и сестер и своих детей».
**************
Ну вот, опять Кот размяукался и до конца истории никак не дойдёт. До следующего раза!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал
Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
