Бесконечная русская зима, деревня Большая Курша, до избяных окошек занесенная снегом, по ночам в деревню заходят волки и таскают собак. До ближайшей железнодорожной станции сто пятьдесят верст. Дорог нет.
Помимо коренного крестьянства в деревне живут двое нездешних: учитель, Клавдий Иванович Астреин, и фельдшер, Сергей Фирсыч Смирнов. Обоих судьба основательно помыкала по белу свету, прежде чем свести в этом забытом богом и людьми углу.
Деваться им некуда, с мужиками говорить не о чем, дел у них никаких особенных нет. С утра учитель занят в школе, учит грамоте крестьянских детишек в промерзшем классе, фельдшер принимает больных – мужики и бабы любят зимой лечиться – в натопленном фельдшерском пункте. На отоплении школы мужики экономят, а на фельдшерском пункте боятся, потому что однажды случайно забыли привезти туда дров и фельдшер выгнал всех больных на улицу. Дрова появились и с тех пор уже не переводились.
В три часа обедают у фельдшера, непременно с водкою. После обеда спят. Потом начинаются разговоры. О чем бы вы думали? Об исторической судьбе русского народа; о вере его в чудо нелепое и таинственное; о его способности внезапно поверить в какую-нибудь заведомую, но красивую, сказку, неизвестно кем сочиненную, и кинуться в омут бессмысленного и беспощадного русского бунта. Мужик де верит чуду не потому, что он глуп, а потому, что это дух его истории, непреложный исторический закон. И так далее. Прямо из Евангелия «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете меня. А если иной придет во имя свое, того примите». Это учитель. Идеалист и неврастеник.
А вот фельдшер. Скептик и циник. Нет никакого русского народа и России никакой нет. Есть только огромное молчаливое занесенное снегом пространство, а из снега лишь кое-где торчат соломенные крыши. И кругом ни огня, ни звука, ни признака жизни.
Спор продолжается довольно долго и заканчивается обыкновенно руганью. Тогда они садятся за карты, чтобы не переругаться окончательно. Потом расходятся. Иногда фельдшер провожает до полдороги учителя, который боится волков.
Невесело.
Следующий день проходит приблизительно так же. И следующий за ним. На протяжении нескольких месяцев они живут вдвоем точно на необитаемом острове, затерянном среди снежного океана. И когда впечатлительному учителю начинает казаться, что он похоронен в Большой Курше навечно, что он и родился тут, и, что другая жизнь, в которой есть тепло, театр, красивые женщины и электричество, лишь приснилась ему, именно тогда наступает Рождество, а за тем и Новый год. Фельдшер с учителем едут на именины к о. Василию, священнику села Шилова, что в двадцати верстах от Б. Курши. После именин был бал с танцами, на котором фельдшер прыгал и летал по залу самым непринужденным образом, увивался за хорошенькой вдовой попадьей, дочерью о. Василия, щелкал каблуками, дирижировал кадрилью на чистом французском языке, словом был львом бала. Наподобие гусарского корнета, попавшего на полковой праздник пехотного полка. Учитель тоже не ударил лицом в грязь и, хотя и умел танцевать в отличие от фельдшера только польку, облюбовал себе свеженькую дьяконову дочку и не отходил от нее весь вечер. Возвращались домой уже ночью, сильно навеселе, причем фельдшер настолько, что даже не проснулся, когда его вытаскивали из саней и водворяли в комнату.
Приятных воспоминаний о бале хватило ровно на две недели. По истечении этого срока воспоминания, особенно в части отношений с дамами, каковые отношения еще совсем недавно казались непринужденными, веселыми и многообещающими, не вызывали ничего кроме стыда и отвращения.
А бесконечная, упорная, неодолимая зима все длилась и длилась. Перевалило за февраль. Дни стали длиннее, но зима держалась еще крепче. Фельдшер и учитель тяготились друг другом. По временам до ненависти. Все их разговоры казались им самим пошлыми и глупыми, ничего нового в этих разговорах не было, выучили они друг друга за эту зиму до самого донышка, но они все продолжали эти бесконечные разговоры уже не с целью доказать свою правоту, а просто с целью как-нибудь поживей уязвить товарища. Доходило до ссор и оскорблений и размолвок. Но больше двух дней они уже не могли обходиться друг без друга и опять сходились. И все повторялось: разговоры, споры, ссоры, ругань, расставание. Но они все-таки мирились, ибо до болезни вжились один в другого.
Обоим стало казаться, что они идут к какому-то страшному, но неизбежному концу. Учитель пил не просыхая, на урок с утра приходил пьяным, молча сидел, уставившись в одну точку, дети шалили и делали, что хотели. Фельдшер орал на больных мужиков и нарочно мучил их при перевязках.
Внезапно наступила весна! Пошли дожди, подули теплые южные ветры, съедавшие снег прямо на глазах. Побежали ручейки по деревенской улице. Веселая суета поднялась в природе. Вскрылась речка. Фельдшер днями пропадал у лодки, готовя ее к плаванию. Еще зимой было решено по половодью перегнать лодку вниз по течению к плотине с тем, чтобы весной ловить там щук. По словам фельдшера, огромные щуки водились в запруде у мельницы.
Наступил день, когда фельдшер объявил, что все готово и можно отправляться в плавание. После раннего обеда они погрузились в лодку и поплыли, учитель на веслах, фельдшер, как белее опытный, на руле. Стремительное течение подхватило лодку и понесло, берега, поросшие лесом, убежали куда-то в стороны, их не было видно. Лодку вынесло на простор, и сразу послышался грозный рев воды, падающей с мельничной плотины. Через мгновение уже ничего не было слышно кроме этого дикого рева приближающегося водопада. Фельдшер уцепился за пролетавший рядом с лодкой куст, лодка остановилась, содрогаясь и порываясь вперед. Рев воды стоял в воздухе ровным страшным гулом, вся масса воды в реке устремлялась туда, к этому звуку.
Стало понятно обоим, что дело плохо. Фельдшер сказал Астренину: «Послушай, Клавдий Иванович, ты не сердишься на меня, что я потащил тебя в эту дурацкую поездку?». Учитель: «Что ты, родной мой. Не думай об этом, ради Бога». Фельдшер: «Попробую пересечь течение. Может, и выгребу, а не выгребу – наплевать…». «Конечно», – сказал учитель. Они поменялись местами, фельдшер сел на весла, учитель держался за куст. «Прости меня за все, Клавдий Иванович, – вдруг просто и серьезно, даже деловито, сказал фельдшер. – Я был к тебе так несправедлив в эту зиму». «Брось, милый, что уж тут. Я тебя люблю, мало ли что бывает между близкими? Ну, держись. Я пускаю». И он разжал руки. Лодка понеслась, подхваченная течением, фельдшер греб, напрягая все свои силы, но берег не был виден, зато стал виден стремительно вырастающий белый вал пены на плотиной. Лодка боком влетела на шлюзы, ее подбросило на гребень волны, и вместе с потоком воды она рухнула в темную ледяную бездну.
