После того, как схлынула плеяда легендарных танцовщиц во главе с Марией Тальони, французский романтический балет начал переживать сначала стагнацию, а затем и упадок, полностью исчерпав себя к 1870 году. Одаренных балерин по-прежнему хватало, но их в основном поставляла Италия (не хватало осмысленных, драматургически проработанных сюжетов). И как же был взбудоражен балетный Париж, когда на небосклоне появилась доморощенная звездочка – Эмма Ливри. Некоторые историки балета считают, что все могло сложиться иначе, если бы по-другому сложилась ее карьера (насколько такие суждения оправданы, оставим за рамками статьи).
Эмма Мария Эмаро родилась 24 сентября 1842 года. Тут надо бы сказать, «в семье такого-то и такой-то», однако семьи не было. Ее мать, Маргарита Аделаида, более известная как Селестина Эмаро, была не самой выдающейся танцовщицей Парижской оперы. Когда представился случай, она сделалась любовницей барона Шарля де Шассиро, члена Жокейского клуба, проводившего немало времени в знаменитом Танцевальном Фойе Оперы (известным тем, что там проходили фактически смотрины любовниц: состоятельные мужи знакомились с балеринами). Любовница скоро наскучила барону, и он оставил ее с дочерью ради княгини Каролины Мюра, кузины императора Наполеона III.
Девочка проявила танцевальные способности в раннем возрасте. Как-то мать застала ее, стоящую на самых кончиках пальцев, когда она пыталась достать коробку со сладостями с буфета. На вопрос о том, что она делает, девочка ответила, что изучает географию. Матерью была оценена не только находчивость дочери, но и ее «стальные» пальцы. Было решено: она будет балериной. Вскоре Эмма стала посещать класс мадам Доминик, и когда только-только наступил тот возраст, когда танцовщица уже может взять на себя главную партию (т.е. 16 лет), она дебютировала в «Сильфиде».
Столь ранний дебют, да еще в знаковом для парижан балете, имел свою подноготную. Селестина Эмаро не долго рыдала по ушедшему барону и сошлась с виконтом Фердинандом де Монгийоном, еще одним членом Жокейского клуба и завсегдатаем Фойе. Тот был на короткой ноге с графом де Морни, единоутробным братом Наполеона III, и одним из самых влиятельных людей Франции. Надо ли говорить, что вряд ли мадмуазель Эмаро могла мечтать о лучшем покровителе.
И когда настало время, Монгийон поспособствовал тому, чтобы «Сильфида» была выбрана в качестве дебюта на взрослой сцене. Была отправлена и весточка Марии Тальони, чтобы та, жившая на тот момент в уединении на озере Комо, появилась в Париже и приняла участие в судьбе юной танцовщицы (т.е., отрепетировала с ней партию, все тонкости которой она знала, как никто). Но к счастью, карьера Эммы Марии не зависела только от протекции – она действительно была талантлива.
Вскоре был заключен первый контракт с Оперой, а для сцены выбрана более благозвучная фамилия Ливри. Маркиз Шарль де Ливри, драматург, был оскорблен тем, что его благородное имя было взято без согласия и будет ассоциироваться с какой-то плясуньей. Стоило больших трудов отговорить его начинать судебную тяжбу.
Сомнений на счет «Сильфиды» было немало. Еще свежи в памяти были провалы Реджины Форли и Олимпии Приоры, которые взялись в свое время за сакральные роли Жизели и Сильфиды соответственно (после чего балеты какое-то время не возобновлялись). Однако выступление Ливри превзошло все ожидания. Пресса была в экстазе, все наперебой пророчили балерине звездное будущее. Критик Альберт де Лассаль признался, что шел на спектакль с настроением напомнить басню о лягушке, чьи амбиции были раздуты до размера быка, но был совершенно обезоружен триумфом Ливри.
Но уже тогда журналист Жовен призвал не перехваливать балерину и пророчески написал: «Какие несчастья могут произойти на пути многообещающего таланта к конечной славе? Какие бури могут разразиться, пока колос созреет?»…
Мария Тальони действительно заинтересовалась юной балериной, и, конечно, в том успехе была и ее заслуга. Они вообще много времени проводили вдвоем, не только в репетиционном зале, а некоторые, кто видел их вместе, иногда принимали за мать и дочь. Тальони помогла Ливри приготовить главную партию в балете «Бабочка», который стал еще одним триумфом всего лишь 18-летней танцовщицы. И если в отзывах о «Сильфиде» все отмечали, что перед ними еще дитя, то теперь уже заговорили о том, что «гусеница превратилась в бабочку». Тальони говорила, что, конечно, не видела, как она сама танцует, «но должно быть, как Ливри».
В жизни Ливри оставалась совершенно обычной девушкой, которая, казалось, не осознает своей славы. По натуре она была веселой девушкой и наслаждалась жизнью с простотой ребенка. На разных вечерах она веселилась от души, как дитя. Несмотря на солидно возросшее жалованье, она продолжала жить с матерью в маленькой квартирке в доме на улице Лафитт. От многочисленных преподношений драгоценностей она отказывалась, приняв их всего 3 раза. А вот что ей действительно нравилось, так это когда ей дарили ее портреты.
Естественно, что ранний взлет породил и зависть в труппе. Поговаривали даже, что протекцию Ливри оказывает чуть ли не сам император, с которым у нее любовная роман. Наполеон III, конечно, был известен своими похождениями, однако к балеринам дышал ровно. «У танцовщиц ум располагается в ногах. А я не люблю глупых женщин», - говорил он.
Объявился как-то и ее отец. Он наблюдал за ней, будучи зрителем на одном из представлений, громко аплодировал и прорвался под конец близко к сцене, чтобы лучше выразить свое восхищение. Каково было его удивление, когда ему сказали, что это его дочь (это не было такой уж тайной). После этого его экипаж часто видели у дверей ее дома. Барон возжелал признать Ливри своей дочерью и завещать ей часть своего внушительного состояния. Предложение было отклонено. Хотя, поговаривают, он был искренен в своих намерениях.
__________________________________________________________________________________________
В те времена пожар был постоянной угрозой и для деревянного здания Оперы (и театров вообще), и для костюмов танцовщиков. В порядке вещей для артиста было во время танцев думать о том, как бы слишком близко не подойти к рожкам с огнем, что помещались у рампы. Уже было несколько печально известных случаев: в Лондоне в 1844 году прямо во время спектакля сгорела балерина Клара Вебстер; в 1848 году в Опере танцовщица Мария Джейкоб во время выступления подошла слишком близко к рампе, но слишком поздно это заметив, уже не имела возможности прервать инерционное движение вперед. Тогда, чтобы избежать встречи с огнем, она сочла лучшим вариантом просто перепрыгнуть через огни рампы, и, таким образом, в буквальном смысле свалилась на голову музыкантам в оркестровой яме.
В целях пожарной безопасности принимались все возможные меры. Курить в здании театра было строго запрещено; после представлений сцена и аудитория разделялись массивной металлической решеткой, а когда последний артист покидал здание, все огни гасились; в здании на репетициях всегда дежурил пожарный. В 1861 году профессор Лиссажю внедрил новшество: огни рампы помещались ниже уровня краев сцены на 2,5 фута и прикрывались матовым стеклом, благодаря чему и сцена освещалась достаточно полно, и огни были прикрыты.
Наконец, мсье Картерон представил императору свое изобретение: пропитывать тюники балерин (а также декорации) специальным противопожарным раствором, и Луи Наполеон в 1859 году принял декрет, по которому «картеронизация» стала всеобщей и обязательной.
Последний метод вызвал отторжение: этот противопожарный раствор плохо пах, и, кроме того, делал тюники жесткими и грязными. Последовала волна негодования и протестов со стороны танцовщиц. Одна из них, Эжени Шлоссер, запомнилась фразой: «Кто-то сгорит разок, а кто-то будет носить грязную юбку каждый день»!
Не приняли новшества и главные звезды Оперы: Амалия Феррарис и Эмма Ливри. Когда последняя отказалась надеть пропитанную раствором юбку на премьере «Бабочки», директор Оперы Альфонс Руайе, дабы снять с себя ответственность за потенциальный инцидент, настоял на том, чтобы она изложила свой отказ в письменном виде, что та и сделала. «Я настаиваю на том, мсье, чтобы танцевать премьеру балета в моей обычной юбке, и беру на себя ответственность за все, что может со мной произойти… Я не могу показаться в безобразной, грязной юбке…».
В последнее перед инцидентом время в жизни Ливри участились странные случаи. Сначала писатель Эрнест Фейдо попросил ее разъяснить специфику некоторых балетных терминов для его книги «Жених балерины». Ливри показала ему танец из «Сильфиды», который он хотел описать, а затем спросила его, о чем будет книга. Тот рассказал ей: в конце книги юбка балерина, танцующей в «Сильфиде», воспламеняется от огня рампы, и та горит на глазах у всего зала… Ливри молчала мгновенье, а затем сказала: «Сгореть до смерти - наверное, это больно». И затем добавила: «...И все же это красивая смерть для танцовщика».
Во-вторых, на одной из репетиций огонь перекинулся на тюники танцовщицы Марии Барат. Благодаря расторопности Вернуа де Сен-Жоржа его удалось быстро потушить, а танцовщица уже через несколько дней уже опять вовсю танцевала. Кто больше всех пострадал от эпизода, так это присутствовавший там же Жак Оффенбах, которого и так все обходили стороной, считая, что у него дурной глаз, и он приносит неудачу.
Наконец, третье предзнаменование: в гримерке Ливри треснуло зеркало. Ее суеверная мать была напугана, в то время как балерина лишь усмехнулась. 12 ноября 1862 года она последний раз вышла на сцену в балете «Геркуланум». На 15 ноября была запланирована репетиция оперы «Немая из Портичи», где она должна была исполнять главную роль – немой Фенеллы.
Эмма прибыла в театр вместе с матерью, как обычно, после чего осталась одна в гримерке. Прогон первого акта прошел без происшествий. Во втором следовал выход героини Ливри, сразу после арии «Святейшей любви к отечеству...». Она вышла из гримерки пораньше, чтобы послушать тенора Марио. Ей поставили табуретку на пратикабле, который служил скалой. Когда подошло время ее выхода, она встала с нее и встряхнула юбку, позабыв о том, что рядом рожок с огнем. От внезапного порыва воздуха пламя выскочило из оправы и перекинулось на юбку.
«Не двигайтесь, мадмуазель» - крикнул в тот же миг дежуривший в зале пожарный и бросился к ней.
Этот окрик вызвал у Ливри панику. Она оглянулась, и, увидев поднимающееся по костюму пламя, бросилась с пратикабля вниз. Тут же пламя разгорелось, достигая, по свидетельству очевидцев, высоты, большей роста Ливри в три раза. Танцовщица кордебалета Августина Мало несколько раз пыталась приблизиться к ней и оторвать полыхающие ткани. Другие танцовщицы были не столь отважны: некоторые пятились от полыхающей Ливри, а некоторые вообще выбежали на улицу. Наконец, подоспел пожарный со специальным защитным одеялом, набросил его на Ливри, повалил ее на пол, и, перекатываясь вместе с ней по сцене, наконец потушил огонь.
Через несколько секунд подоспел дежурный доктор, мсье Лабори: Ливри лежала без сознания. По его настоянию ее перенесли в гримерку, где она пришла в себя. Там с нее сняли обрывки обгоревшей ткани, и после осмотра доктор сказал везти ее домой. Положение было серьезным: почти все тело было покрыто ожогами, нетронутыми оставались лишь лицо, шея и грудь.
Дома ее положили на кровать ничком, с простертыми вдоль туловища руками. Менять положение было категорически не рекомендовано, также, как кричать, плакать, стонать и т.д. Малейшее отступление от этих рекомендаций грозило фатальными осложнениями. В таком положении она находилась несколько месяцев, в течение которых то наступала нормализация ее состояния, то настигали жестокие кризисы.
Естественно, происшествие вызвало массу толков в Париже; проведать Ливри и осведомиться о состоянии ее здоровья приходило много людей, среди которых наблюдались и представители театрального бомонда – Теофиль Готье, Даниэль Обер и т.д. Император с императрицей предоставили в ее распоряжение загородный дом в Компьени.
Решено было перевезти ее за город, и когда в один солнечный июльский день она вышла наконец из своей комнаты, в холле собрались ее друзья и слуги, желая ей скорейшего выздоровления. Она улыбалась им, пообещав скоро вернуться в полном здравии. Когда ее экипаж проезжал по улице, полной людей, несколько джентльменов узнали балерину и поприветствовали ее, сняв шляпы; та кивнула и улыбнулась им в ответ.
Там, за городом, случился очередной кризис – рожистое воспаление. Ослабленная несколькими месяцами болезни, Ливри уже была не в состоянии бороться. «Я знаю, мне не выздороветь. Я иду к Господу». Она стала говорить о деталях похорон и раздавать сувениры ее друзьям, в т.ч. чашку из Севрского фарфора, из которой она пила кофе со льдом перед выходом на сцену.
В субботу, 26 июля 1863 года, боль стала нестерпимой, и весь дом наполнился криками. После этого она успокоилась. Незадолго до полуночи Ливри пролепетала несколько слов; счастливая улыбка выступила на ее лице, по щекам скатилась пара слезинок. Все было кончено.
Заупокойная месса состоялась 29 июля в церкви Нотр-Дам де Лорет, после чего гроб с телом Ливри был перенесен на Монмартр. На похоронах присутствовали генеральный секретарь Министерства двора Альфонс Готье, генеральный интендант театров Камиль Дусе; князь Понятовский; директора Оперы – нынешний, Эмиль Перрен, и предыдущие – Альфонс Руайе и Анри Дюпоншель. Были Готье, Сен-Жорж, Обер, Дюма-сын, Мария Тальони, Каролина Розати, Зина Мерант (Марфа Муравьева тоже хотела присутствовать, но ей надо было танцевать в балете «Дьяволино» в этот день, и ее не отпустили, т.к. она поставила руководство Оперы в известность о своем желании слишком поздно). Люсьен Петипа, главный балетмейстер Оперы, произнес речь. Об уходе надежды французского балета писала пресса. По мнению некоторых, умерла не просто балерина - умер франузский романтический балет.
Мадам Эмаро была безутешна. Для лечения дочери она вынуждена была заложить свои драгоценности – Опера с определенного момента прекратила выплачивать Ливри жалование. Когда Монгийон узнал об этом, он позаботился о том, чтобы об этом узнал и император. Луи Наполеон распорядился о единовременной выплате в 40000 франков и назначении Эмаро пожизненной пенсии в размере 6000 франков в год. Спустя 7 лет, когда власть Наполеона пала, его распоряжения о пенсиях были отменены. Эмаро, которой прекратили платить, подала в суд, но ее жалоба была отклонена на том основании, что Опера не несла ответственности за инцидент (поскольку Ливри взяла ее на себя), а также ввиду того, что назначенная императором пенсия всего лишь была актом великодушия. Селестина Эмаро умерла в бедности и одиночестве в 1892 году, пережив свою дочь почти на 30 лет.
Карьера Эмма Ливри длилась всего 4 года, однако этого хватило, чтобы ее бюст был помещен в Фойе Подписчиков наряду всего лишь с еще двумя балеринами: Тальони и Гризи. Сохранившиеся обрывки того самого костюма Ливри можно увидеть в Музее Оперы в Париже.
Спасибо за внимание! Если понравилась статья, то ставьте лайк, подписывайтесь, комментируйте, делитесь с друзьями.
