На чахлом акациевом деревце, сиротливо торчащем на лысой, выжженной злым летним солнцем макушке степного кургана, раскинув в стороны крылья и распушив чёрные перья, изнывал от жары, хватая раскрытым клювом сухой, как пыль, воздух, старый ворон. Раскалённое добела солнечное колесо, казалось, неподвижно зависло в бесцветном, без единого облачка небе, испепеляя всё живое на выгоревшей дочерна, растрескавшейся земле своими жгучими лучами. Поднимаясь от разогретой, как гигантская сковорода, земли, в воздухе дрожало горячее марево. И - ни малейшего дуновения ветерка, ни звука ниоткуда за долгое время, что ворон просидел в своём жалком укрытии среди пожухлой, почти не дающей тени, покрытой серой пылью листвы! Как будто всё вымерло, и этот облезлый ворон - последнее живое существо, всё ещё упрямо цепляющееся за жизнь в этой раскалённой печи.
(Примечание: Поскольку среди специалистов-историков нет единого мнения о датировке описанных в романе событий, автор вынужден избегать в тексте точных дат. Ориентировочно, действие романа происходит между 112 и 106 годами до н. э.
Краткие сведения об основных действующих лицах, античных терминах и географических названиях, упоминаемых в романе, помещены в Указателе в конце текста.)
Но вдруг среди мёртвой тишины старый ворон уловил слабый, неясный, дребезжащий звук, едва донёсшийся сквозь дрожащее над дальними холмами марево с той стороны, откуда выкатился утром на небо жаркий солнечный диск. Ворон удивлённо повернул в ту сторону раскрытый клюв с сухим серым языком: уж не мерещится ему это в предсмертном сне? Но нет: с каждым мгновением неприятный, пугающий металлический звон становился всё громче, отчётливее, звучнее. И вот уже серое облачко пыли взвилось в блеклое небо над бурыми холмами у горизонта, и стало быстро разрастаться, приближаясь.
Старая, много на своём долгом веку повидавшая птица легко узнала этот звук: так дребезжат побрякушки, подвешиваемые людьми на конскую упряжь для отпугивания зверей и птиц. И через минуту-другую ворон убедился, что память его не подвела, разглядев стремительно несущуюся, несмотря на удушающую жару, по узкой пыльной дороге, степной гадюкой вьющейся меж холмов и курганов, высокую колымагу, влекомую двумя парами взмыленных коней. Безжалостный возница в сером кафтане и островерхом колпаке, наклоняясь с передка, непрестанно полосовал длинным тонким кнутом взмокшие спины ближних к себе коней, не давая выбивающимся из сил на солнцепёке животным ни малейшей передышки. Переднюю пару запряженных цугом разномастных лошадей столь же нещадно и неутомимо охаживали плетьми двое скакавших по бокам верховых в таких же, как у возницы, серых от пыли скифских кафтанах и островерхих кожаных шлемах-башлыках.
