В то утро Татьяна подняла Ромку очень рано. Мальчишка с недоумением посмотрел за окно: ещё стояла непроглядная темень. Спать бы и спать! А мать негромко и устало, – словно всю ночь не спала… – и как-то непривычно строго сказала:
- Собирайся. Домой пойдём.
Она уже собрала несколько больших сумок. Сейчас укладывала посуду:
- Поторапливайся. За один раз не управимся, придётся вернуться за остальными вещами. И тебе надо успеть в школу.
Не совсем понимая, что происходит, Ромка собрал свои вещи. Мать молчала.
Сеялся мелкий, колючий дождь. Так неудобно и тяжело было тащить сумки по тёмным улицам, – на другой конец посёлка… Мать велела поставить сумки под навес во дворе, и они вернулись в дом Игоря Васильевича. Вынесли оставшиеся вещи. Мать кратко и сухо бросила:
- Жди.
Набрала из колодца воды, вымыла в доме полы. Зачем-то прошлась по чистым комнатам, что-то поправляла… Потом закрыла дверь, повесила ключ на видное место – на тоненькую ветку яблони, что росла у самого крыльца.
Дома к ним подошёл Боцман. Не столько радостный, как озадаченный, – удивлённо заметил Ромка. Котяра даже за калитку вышел: посмотреть, все ли пришли, – из тех, что тогда уехали в новый дом…
Мать принялась за уборку. Посмотрела на часы, кивнула Ромке:
- Поставь чайник. Я бутерброды сделаю. Позавтракаешь, и в школу.
Что-то тяжёлое, – ну, как приметный камень со дна Гремучего яра… – легло на Ромкино сердце вместо радости. И никак не получалось встретить усталый мамин взгляд…
От тяжести Ромка постарался беспечно отмахнуться: вот и хорошо, что теперь будут жить дома, вдвоём с матерью, без Игоря Васильевича! А в школе – целый день! – был рассеянным и молчаливым, вспоминал, как ночевал в шалаше… Как хорошо и спокойно было ему спать в ту тревожную ветреную ночь , – потому что у входа в шалаш сидел отец… И сейчас Ромка видел отцовскую спину, знакомую горноспасательную куртку… и почему-то остро понимал, что в чуть сгорбленной спине отца, в его плечах была неизбывная горесть… и ещё – непонятный укор. Этот укор отцовский Ромку тревожил. И зажигалка, которую утром Ромка нашёл у шалаша, не давала покоя: не мог вспомнить, где видел такую…
А Игорь в то утро с сожалением похлопал себя по карманам, – не столько зажигалку жалко было, как память: подарил ему эту зажигалку командир их горноспасательной части, когда они Алёхой Калининым только начинали здесь свою службу… Суровый и немногословный командир сказал тогда простые слова:
- На удачу.
…А счастье, значит, так и осталось несбывшимся… Просто промелькнуло журавлиным крылом над Терновой балкой, промелькнуло терпкой сладостью терновых ягод, едва уловимым запахом сухого клевера…
Игорь покурил у шахтоуправления, зашёл к Татьяне в плановый отдел. Вроде через такое довелось пройти за годы службы в горноспасательном взводе, что ничего страшного уже просто не осталось… А увидел Таню, – задохнулся от нахлынувшей боли. Они вышли на улицу, медленно шли по опустевшей тополиной аллее. Игорь поймал в ладонь жёлтый листок, склонил лицо к его горьковатой свежести. Остановился, взял Танины руки:
- Почему, Танюш?..
Пока шёл к шахтоуправлению, столько слов приготовил, – самых нежных и убедительных! А посмотрел в Танюшины глаза… и утонул в безысходной горечи. Говорил сбивчиво:
- Как же так, Танюша? Почему?.. – Хотел напомнить недавний день в Терновой балке, промелькнувшее счастье напомнить. А глаза Танины останавливали… предупреждали, что не расслышит она его слов. – Я люблю тебя. И Ромку… мальчишку твоего и Алёшкиного… люблю. Вы мне роднее родных.
Таня освободила свои ладони из его рук. Негромко и просто сказала:
- Не получилось у нас, Игорь.
Игорь нашёл её глаза:
- Говорила, – любишь… И я люблю…
-Сын у меня. Ты видел, как он привязан к отцу… – Поправилась: – К памяти о нём. А любовь наша принесла Ромке ещё одно горе… Горе это сильнее нашего счастья, – ты же видел. Не под силу мне такое счастье… Да и тебе – зачем оно? Встретишь ещё, – и любовь, и счастье… – Голос Танин прервался: – И… ребёночек … свой… родится.
- Ромка мне свой. Родной.
Танюша покачала головой, грустно улыбнулась. А глаза её туманились:
- Нет, Игорь. Не сложилось…
… Дни проходили, а камень на Ромкином сердце становился всё тяжелее. Они с мамой никогда не говорили об Игоре Васильевиче. Лишь ночью, когда случалось, что по сонной улице посёлка пролетали к шахте горноспасательные машины, они оба не спали до рассвета, к чему-то тревожно прислушивались…
Как-то Ромка вернулся из школы. Замер на крыльце, – послышалось, мама плачет. Осторожно вошёл на веранду. И тёти Олин голос услышал:
- Что ж теперь делать будешь, Танюш?
Мамин ответ Ромка не разобрал, – она говорила совсем тихо… Расслышал в мамином горестном вздохе одно слово:
- Аборт.
Ромка вздрогнул. Конечно, он и раньше слышал это слово… Но оно существовало где-то там, неизмеримо далеко от Ромкиной жизни… обозначало какое-то страшное, непонятное действие, но – где-то там, в той же неизмеримой дали. А теперь Ромка почувствовал его ледяной холод… Будто в своей ледяной колючести слово это превращалось в совершенно необъяснимое, что-то безжалостно разрывающее действие…
Ромка неслышно вышел на улицу. Спотыкаясь о смёрзшиеся после вчерашнего дождя груды вскопанной земли, побрёл в конец огорода. Между соседскими огородами здесь сроду не было заборов, – просто межа. За межой Кристинка Лужкова развешивала выстиранное бельё. Кристинка в прошлом году окончила школу, училась теперь на курсах машинистов подъёма. Ромка почему-то вспыхивал, когда встречался с Кристинкиными большими серыми глазами… Старался не смотреть, как мягко колышется под домашним платьем её грудь, как мелькают загорелые коленки. И всё равно смотрел на Кристинку, – горел от мальчишеского стыда, злился на себя… и взлетал от неясного счастья, что она, Кристинка, вот такая…
Видно, что Кристинка на минутку выскочила в огород, – была так смело босоногой, словно не замечала первого морозца, набросила лишь куртку. Ветер со степи нахально и беззастенчиво поднимал короткую Кристинкину юбку, – так, что девчоночьи трусики сверкали на все опустевшие огороды. Ромка на секунду зажмурился: от какого-то сладкого жара в нём шевельнулась ещё неясная мальчишеская сила… И голос от этого чуть охрип, когда он негромко окликнул девчонку:
-Кристин!..
Кристинка оглянулась, быстро одёрнула юбку:
- Чего тебе?
-Кристин!.. А… аборт – это что?.. Ну… как это?..
Кристина окинула Ромку любопытным взглядом, усмехнулась:
- Можно подумать, ты не знаешь!
Ромка смешался. Всё же признался:
- Знаю. Но – это как?..
Кристинка прищурила свои красивые глаза… Голос её стал отрывисто-жёстким:
- Это когда… ребёнка… щипцами… металлическими. Чтобы он не родился, в общем.
Щипцами… рвут, – последнего слов а Кристинка не сказала, а Ромка всё равно как-то непостижимо расслышал его… Потому что оно было созвучно слову аборт…
А Кристинка – уже насмешливо – протянула:
- Теебе-то зачеем? – Ещё раз недоверчиво оглянула мальчишку: – Вляпался, что ли?.. Так малой же совсем. Ты ж в седьмом?– Подняла пустую корзину: – Домой иди, уроки учи!
Ромка вышел за огороды. В висках стучало: аборт!.. Значит, мать… выходит, – беременна?.. Папа…отец так хотел, чтобы она родила им ещё одну девочку, сестричку Ромке… Отец всегда говорил, что они с Ромкой мужики, а мама у них – девочка, и её надо жалеть и беречь… Теперь – раз аборт! – выходит, Игорь… Игорь, выходит, её не жалеет…
От страшно сумбурных мыслей, казалось, голова разрывается… Получается, когда… когда был отец, она не хотела… рожать девочку. А теперь вышла замуж за Игоря своего… и сразу захотела!.. А он ничуть не жалеет её! И вообще, может, лучше – интернат?..
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цветы»
