В своей домашней библиотеке я храню семейную реликвию – три старинные книги, выпущенные где-то в Германии и привезённые в Россию в XIX веке, возможно – непосредственно моими предками. Две из них – собрания протестантских гимнов и мадригалов, а ещё одна – Новый завет. Меня всегда очень расстраивало, что листы с выходными данными ни в одной из этих книг не сохранились, и их происхождение стало для меня загадкой, которую я долго силился разгадать. Ведь это могло бы пролить свет и на тайну моего собственного происхождения – из какого европейского уголка занесло моих предков в сухие волжские степи полтора века назад. И я не раз с надеждой перелистывал эти книги в поисках зацепки, маленького ключа к этой молчаливой тайне.
И вот, взяв в очередной раз в руки Новый завет, самую плохо сохранившуюся книгу из трёх, я поразился собственной невнимательности: ключ к загадке Завета всё это время был у меня прямо перед глазами. Под каждой из многочисленных иллюстраций книги стоит фамилия – Шнорр фон Карольсфельд. Кто же это такой?
Юлиус Шнорр фон Карольсфельд родился в 1794 году в Лейпциге, Курфюршество Саксония, Священная Римская империя. Его отец Иоганн Файт тоже был художником, и именно он дал первые уроки живописи своим сыновьям – Юлиусу и Людвигу Фердинанду. Продолжил обучение Юлиус в Лейпцигской школе Святого Фомы, основанной ещё в 1212 году. Сам Бах в своё время работал здесь кантором, и престиж гуманитарного и музыкального образования, полученного в этой школе, не слабеет по сию пору. Затем в жизни 17-летнего Юлиуса была Венская Академия художеств, где проявилась склонность юноши к модному тогда во всех сферах искусства романтизму. Здесь же складываются два основных мотива, предопределивших эстетику Шнорр фон Карольсфельда на всю жизнь, – германское Средневековье и Библия.
После шести лет обучения в Вене Юлиус отправляется в Италию, чтобы продолжить знакомство с классическим наследием мировой культуры. Год он проводит во Флоренции, а потом селится в Риме, где примыкает к кружку так называемых «назорейцев» – членов «Союза Святого Фомы». В Союзе состоят Фридрих Овербек, Филипп Фейт, Фридрих фон Шадов и другие австрийские и немецкие художники-романтики, вдохновлявшиеся художественной манерой итальянских мастеров Средневековья и Раннего Возрождения и пытавшиеся её возродить, – задолго до англичан-прерафаэлитов, ставивших себе аналогичную творческую задачу. Широко известна картина Овербека «Италия и Германия», на которой эти страны аллегорически изображены в виде двух девушек, сидящих плечом к плечу и нежно держащихся за руки. Это должно символизировать культурную преемственность Германии по отношению к Италии в прошлом и прочную связь в настоящем, причём не только в сфере культуры: по-прежнему существует Священная Римская империя, объединяющая эти земли на протяжении многих веков. Интересно, что романтическая связь действительно оказалась крепка – вплоть до двух мировых войн.
Однако хотя назорейцы были католиками, Шнорр фон Карольсфельд сохранил приверженность протестантизму. В этот период им были написаны такие картины на ветхо- и новозаветные сюжеты, как «Иаков и Рахиль», «Руфь на ниве Вооза», «Святое семейство», «Брак в Кане Галилейской» и т.д. Вдохновляли художника не только мотивы Писания: в 1820-1826 гг. он украшает одну из зал римской виллы Массимо фресками, изображающими сюжеты из «Неистового Роланда» Лудовико Ариосто. Кроме того, Юлиус активно пишет пейзажные этюды. Жизнь в Италии относят к первому периоду его творчества.
Второй период начинается в 1827 году, когда Шнорр фон Карольсфельд принимает приглашение мюнхенской Академии художеств занять место профессора исторической живописи. Здесь его, как и многих представителей немецкой культуры, увлекает история и мифология Германии – очень часто слитые до нераздельности. Из наиболее значимых свершений этого периода – роспись пяти парадных зал во дворце Людвига I Баварского – короля, окружившего себя людьми искусства и стремившимся превратить Мюнхен во «вторые Афины». Во дворце короля Юлиус пишет фрески на сюжеты из «Песни о Нибелунгах», а затем, в других залах, изображает деяния славных монархов прошлого – Карла Великого, Фридриха Барбароссы и Рудольфа Габсбурга.
Конец второму периоду положила обида – он не получил желаемой должности директора Академии художеств. И тогда Шнорр фон Карольсфельд возвращается в родную Саксонию, где его ждёт не менее почётная директорская должность – в знаменитой Дрезденской галерее, а также профессорская кафедра в местной Академии. В течение третьего периода жизни и творчества Юлиус всё дальше уходит от увлечения средневековой романтикой и всё сильнее укрепляется в строгой протестантской простоте – в то время германский дух ещё не чувствовал в себе враждебности к еврейскому духу. Тогда-то он и приступает к реализации задуманного ещё в Италии труда – «Библии в картинах». 240 рисунков, гравированных на дереве, – именно столько произведений Шнорр фон Карольсфельда содержится в издании, выходившем в Лейпциге в 1852-1860 годах и принесшем нашему герою славу во всей Германии и за её пределами. Судя по всему, именно это издание Библии, а точнее, увы, лишь второй половины её новозаветной части, мои предки пронесли не только через границу России, но и через перипетии её и своей истории ХХ века – и передали мне, надеясь, что я смогу оценить и сберечь.
Эти картины строги и минималистичны, но не с точки зрения композиции – здесь как раз царит избыточность, словно Юлиус стремится заполнить каждую точку пространства, – а с точки зрения линий и цветов. Всё здесь – лишь оттенки серого, игра света и тени, сгущение и разжижение темноты. Даже небу не удаётся достичь максимальной белизны, особенно тогда, когда оно взирает сверху на раскидистый крест. Но иконическое свечение от головы Иисуса – оно белое, и оно здесь, кажется, единственный источник света. Вне картин нет ничего ярче того, что внутри них.
Картины распределены по тексту неравномерно, ведь они стараются изобразить главное – переломные моменты жизни, чудеса, последние земные дни. На протяжении деяний и посланий апостолов картин нет, они вновь появляются в Откровении Иоанна Богослова, чтобы воплотить ужас и красоту финального сражения сил добра и зла. Композиционное сгущение достигает максимума, и сцену заполняют многоликие сущности из иных миров, хотя и выглядящие как типичные средневековые рыцари и чудовища – искусство иных эпох и здесь вдохновляет Юлиуса.
Есть в книге, кстати, и несколько картин других художников. Вот, например, сцена, изображённая Адрианом Людвигом Рихтером, саксонским художником, тоже тяготевшим к романтизму и сочувствовавшим назорейцам. «Noli me tangere» – «Не трогай меня!» – словно в каком-нибудь комиксе говорит только что воскресший Иисус Магдалине, увидевшей его первой. Физическая, телесная связь больше невозможна, Иисус возвращается к отцу, он теперь только дух, и вот ангел сидит в пещере и гнёт спину в ожидании. А на соседней странице – Фома, коленопреклоненный, тянущий руку к ранам, чтобы поверить окончательно, но в ответ – мягкий упрёк: блаженны те, кто уверовал, не видя и тем более не трогая.
Блаженны невидевшие, но целые поколения немцев видели эти события – глазами Юлиуса Шнорр фон Карольсфельда. Благодаря истории его жизни я, кажется, смог разгадать загадку происхождения своего Нового завета. Приблизило ли меня это к открытию тайны собственного происхождения? Означает ли выход книги в Лейпциге, что мои предки приехали в Россию именно из Саксонии? Разумеется, нет, ведь Завет наверняка продавали и в других частях германского мира. Но маленькая вероятность, конечно, есть. Ведь что есть подлинный источник нашего происхождения, как не любимая, бесценная, истрёпанная бесконечным чтением книга?
