«Перед нами разыгрывается драма, и это так грустно, что заставляет умолкнуть сплетни». Фраза из письма С.А.Бобринской (подруги императрицы, кстати) к мужу от 25 ноября 1836 года говорит о событиях, последовавших вслед за отменой пушкинской дуэли.
Итак, Пушкин предложил считать свой вызов «как бы не имевшим места». Увы, конфликт зашёл слишком далеко…
По воспоминаниям Аркадия Россета, ещё не дождавшись известий от В.А.Соллогуба и прекрасно понимая, что, вопреки его запретам, тот будет хлопотать о примирении, Пушкин приходил к его брату Клементию с просьбой стать его секундантом. Позволю себе напомнить: братья Россеты получили, как и другие друзья поэта, анонимный пасквиль, но, как потом вспоминали, «заподозрив какую-то гадость», поэту письма не передали. Сейчас Клементий отказался от предложения поэта; очень интересно объяснение - «говоря, что дело секундантов стараться вначале о примирении противников, а он этого не может сделать, потому что не терпит Дантеса и будет рад, если Пушкин избавит от него петербургское общество». И ещё добавление: «он недостаточно хорошо пишет по-французски, чтобы вести переписку, а в этом случае её нужно вести очень осмотрительно, но быть секундантом на самом месте поединка, когда уже всё будет условлено, он не отказывается». Россет остался обедать у Пушкиных, а во время обеда пришло письмо Соллогуба и разыгралась сцена, описанная в предыдущей статье.
… Когда секунданты получили письмо Пушкина и показали его Дантесу, тот просил передать поэту: «Я надеюсь, что мы будем видаться как братья». Затем секунданты отправились к Пушкину сообщить ему об окончании дела. Снова цитирую Соллогуба: «Он вышел к нам несколько бледный и выслушал благодарность, переданную ему д’Аршиаком.
— С моей стороны, — продолжал я, — я позволил себе обещать, что вы будете обходиться с своим зятем, как с знакомым.
— Напрасно, — воскликнул запальчиво Пушкин. — Никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может.
Мы грустно переглянулись с д’Аршиаком. Пушкин затем немного успокоился.
— Впрочем, — добавил он, — я признал и готов признать, что г. Дантес действовал как честный человек.
— Больше мне и не нужно, — подхватил д’Аршиак и поспешно вышел из комнаты».
В тот же вечер (скорее всего) «отец» и «сын» Геккерны отправились к Е.И.Загряжской, чтобы сделать формальное предложение Екатерине. Сохранилась записка тётушка к В.А.Жуковскому: «Слава Богу, кажется, все кончено. Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому счастию за четверть часа пред ними приехал из Москвы старший Гончаров и он объявил им родительское согласие, и так все концы в воду». И запись Жуковского, подводящая итог: «Сватовство. Приезд братьев».
О «концах» рассуждать сейчас не буду – точных доказательств отношений между Дантесом и Екатериной нет. Посмотрим на развитие событий. Ещё раз почитаем воспоминания Соллогуба: «Вечером на бале С.В.Салтыкова свадьба была объявлена, но Пушкин Дантесу не кланялся. Свадьбе он не верил.
— У него, кажется, грудь болит, — говорил он, — того гляди, уедет за границу. Хотите биться об заклад, что свадьбы не будет».
О неверии Пушкина в будущую свадьбу писала и С.Н.Карамзина. Накануне венчания Дантеса она напишет: «Пушкин завтра проиграет не одно пари, так как он со многими бился об заклад, что эта свадьба – одно притворство и никогда не состоится».
А между тем… Помолвка Дантеса обсуждается повсюду.
Эти толки отражены в уже упомянутом письме С.А.Бобринской: «Никогда ещё с тех пор как стоит свет не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерн-Дантес женится!.. Да, это решённый брак сегодня, какой навряд ли состоится завтра. Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, чёрной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина.
Если ты будешь меня расспрашивать, я тебе отвечу, что ничем другим я вот уже целую неделю не занимаюсь, и чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-либо в ней понимаю. Это какая-то тайна любви, героического самопожертвования, это Жюль Жанен, это Бальзак, это Виктор Гюго. Это литература наших дней».
Отметим, что и графиня Бобринская не очень-то верит, что брак состоится. И очень интересно её заключение фразы - «Это возвышенно и смехотворно». Она, кстати, тоже пишет о странности в отношениях жениха и невесты: «Под сенью мансарды Зимнего дворца тётушка плачет, делая приготовления к свадьбе. Среди глубокого траура по Карлу X видно одно лишь белое платье, и это непорочное одеяние невесты кажется обманом! Во всяком случае, её вуаль прячет слезы, которых хватило бы, чтобы заполнить Балтийское море».
И – наверное, самое страшное и противное! – многие сочувствуют Дантесу! Императрица спрашивала о нём в письме: «Что это – великодушие или жертва?» «Это – самопожертвование», - словно отвечал Андрей Карамзин. «Часть общества захотела усмотреть в этой свадьбе подвиг высокого самоотвержения ради спасения чести г-жи Пушкиной», - скажет в письме к великому князю П.А.Вяземский.
Конечно же, подобные разговоры доходят до Пушкина и невыносимы для него… «Это оскорбительное и неосновательное предположение дошло до сведения Пушкина и внесло новую тревогу в его душу. Он увидел, что этот брак не избавляет его окончательно от ложного положения, в котором он очутился. Молодой Геккерн продолжал стоять в глазах общества между ним и его женой и бросал на обоих тень, невыносимую для щепетильности Пушкина», - писал уже позднее П.А.Вяземский.
И снова рассказывает Соллогуб:
«— Послушайте, — сказал он мне через несколько дней, — вы были более секундантом Дантеса, чем моим; однако я не хочу ничего делать без вашего ведома. Пойдёмте в мой кабинет. Он запер дверь и сказал: “Я прочитаю вам мое письмо к старику Геккерну. С сыном уже покончено... Вы мне теперь старичка подавайте”.
Тут он прочитал мне всем известное письмо к голландскому посланнику. Губы его задрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения. Что мог я возразить против такой сокрушительной страсти?»
Вяземский говорил о Пушкине: «Как только были получены эти анонимные письма, он заподозрил в их сочинении старого Геккерена и умер с этою уверенностью». Несомненно, именно этой уверенностью объясняется его стремление свести счёты с посланником. Пушкин скажет о цели своего письма – «обесчестить вас в глазах нашего и вашего двора». Кстати, один рассказ Соллогуба как будто подтверждает «дипломатическое» происхождение пасквиля: «[Д’Аршиак] показал мне несколько печатных бланков с разными шутовскими дипломами на разные нелепые звания. Он рассказал мне, что венское общество целую зиму забавлялось рассылкою подобных мистификаций. Тут находился тоже печатный образец диплома, посланного Пушкину. Таким образом, гнусный шутник, причинивший ему смерть, не выдумал даже своей шутки, а получил образец от какого-то члена дипломатического корпуса и списал».
Соллогуб укажет, что «это [чтение письма Геккерну] было в субботу», то есть, по подсчётам исследователей, 21 ноября. В тот же вечер у В.Ф.Одоевского он «нашёл Жуковского и рассказал ему про то, что слышал. Жуковский испугался и обещал остановить отсылку письма».
Добрейший Василий Андреевич тяжело переживает свой разлад с Пушкиным. Примерно в это же время он пишет поэту: «Хотя ты и рассердил и даже обидел меня, но меня всё к тебе тянет — не брюхом, которое имею уже весьма порядочное, но сердцем, которое живо разделяет то, что делается в твоём. — Я приду к тебе между ½ 12 и часом; обещаюсь не говорить более о том, о чём говорил до сих пор и что теперь решено. Но ведь тебе, может быть, самому будет нужно что-нибудь сказать мне. Итак приду. Дождись меня пожалоста. И выскажи мне всё, что тебе надобно: от этого будет добро нам обоим».
Мы не знаем, приходил ли он к Пушкину и о чём они говорили, если приходил, но сейчас ему удалось вновь приостановить конфликт: «Действительно, это ему удалось: через несколько дней он объявил мне у Карамзиных, что дело он уладил и письмо послано не будет. Пушкин, точно, не отсылал письма, но сберёг его у себя на всякий случай» (случай представится в январе, Пушкин только исключит одно обвинение: «Вы решили нанести удар, который казался окончательным. Вами было составлено анонимное письмо»).
Этой фразой завершается рассказ Соллогуба о его прямом участии в дуэльной истории. Служебная командировка и болезнь надолго выключат его из петербургской жизни, и о гибели Пушкина он будет повествовать уже с чужих слов.
А Пушкин тогда же, 21 ноября, напишет (и тоже не отправит) ещё одно письмо – А.Х.Бенкендорфу. Но это требует уже особого разговора.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
