(«Волки и овцы»)
5 октября 1874 года в Московском окружном суде начался необычный процесс, продолжавшийся две недели. Впервые в истории России светский суд судил представительницу церкви – игуменью Митрофанию. Более того, в миру эта женщина звалась баронессой Прасковьей Григорьевной Розен, была дочерью героя Отечественной войны, командующего Кавказским корпусом Г.В.Розена, бывала при дворе, после смерти отца назначена фрейлиной при императрице… Однако, потеряв многих дорогих людей, она ушла от общества и приняла монашеский постриг.
Довольно скоро она стала одной из заметных церковных деятельниц, и тем неожиданней было предъявленное ей обвинение в мошенничествах и подлогах (к тому моменту Митрофания – вскоре после завершения процесса ей исполнилось 49 лет – была начальницей Московской епархиальной Владычне-Покровской общины сестёр милосердия и Серпуховского монастыря). Интересно, что даже в зале суда для игуменьи Митрофании сделали исключение: она сидела в особом кресле, а не на скамье подсудимых.
Я не буду сейчас разбираться во всех хитросплетениях этого процесса (о нём и в наше время немало спорят). Скажу лишь, что в итоге подсудимую признали виновной и осудили на 3,5 года лет ссылки в Енисейскую губернию, с запрещением покидать Сибирь в течение 11 лет, а также лишили всех личных прав, чина и сана. Однако вскоре последовало Высочайшее повеление, и Митрофания отправилась вовсе не в Сибирь, а в женский монастырь в Ставрополе. До конца жизни (умерла она в 1899 году) она и путешествовала, и жила в комфортных условиях.
Наверное, не стоило бы и говорить об этом процессе, если бы из него не произросла одна из лучших пьес Островского – «Волки и овцы».
Видимо, подсудимая привлекла внимание драматурга. А.Ф.Кони вспоминал: «Но личность игуменьи Митрофании была совсем незаурядная. Это была женщина обширного ума, чисто мужского и делового склада, во многих отношениях шедшего вразрез с традиционными и рутинными взглядами, господствовавшими в той среде, в узких рамках которых ей приходилось вращаться. Эта широта воззрений на свои задачи в связи со смелым полётом мысли, удивительной энергией и настойчивостью не могла не влиять на окружающих и не создавать среди них людей, послушных Митрофании и становившихся, незаметно для себя, слепыми орудиями её воли».
Гражданский истец адвокат Ф.Н.Плевако в речи на суде сказал: «Овечья шкура на волке не должна ослеплять вас. Я не верю, чтоб люди серьёзно думали о Боге и добре, совершая грабительства и подлоги». Вероятно, именно из этих слов появляется название пьесы «Ловит волк, ловят и волка», потом будет «И волки едят… и волков едят» и, наконец, окончательное, то, что знаем мы.
**************
Драматург начал работать над пьесой примерно через полгода после окончания процесса Митрофании, комедия была напечатана в журнале «Отечественные записки» (№11 за 1875 год), а в Александринском театре в Санкт-Петербурге премьера её состоялась 8 декабря того же года. Меньше чем через месяц «Волки и овца» появились на сцене Малого театра в Москве. Публика с интересом смотрела, что-то узнавала… Но очень много было и отличий.
Главная героиня пьесы – «Меропия Давыдовна Мурзавецкая, девица лет 65-ти, помещица большого, но расстроенного имения; особа, имеющая большую силу в губернии». Это вовсе не духовная особа, хотя Лыняев и скажет про её домашний уклад: «Ведь у вас монастырь: кротость, смирение, тишина». И, думаю, дело тут не только и не столько в цензурных требованиях, которые никак не позволили бы вывести на сцену подлинную Митрофанию (слышала, правда, что в первые послереволюционные годы в какой-то постановке имение героини превращалось в монастырь – и одновременно лакей Павлин в мать Павлинию). Наверное, драматургу важно показать, какие дела могут твориться «под видом благочестия».
Про Митрофанию Кони писал: «Самые её преступления,.. несмотря на всю предосудительность её образа действий, не содержали, однако, в себе элемента личной корысти, а являлись результатом страстного и неразборчивого на средства желания её поддержать, укрепить и расширить созданную ею трудовую религиозную общину и не дать ей обратиться в праздную и тунеядную обитель».
Мурзавецкая же совсем иная. Вот она обманом получает от богатой, но глупенькой соседки-помещицы Купавиной тысячу рублей, которую покойный муж соседки якобы обещал дать «на бедных», при этом происходит любопытнейший диалог:
«Купавина (открывает сумку, кладёт туда письмо и вынимает деньги.) Вот извольте!
Мурзавецкая. Что это ты мне даешь?
Купавина. Деньги.
Мурзавецкая. Да я и браться-то за них не люблю, как-то гадко мне в руках-то держать эту мерзость.
Купавина. Сочтите, по крайней мере.
Мурзавецкая. Вот, нужно очень! Не мне эти деньги, нечего мне об них и руки марать! Коли не хватит, так не меня ты обманула, а сирот; лишние найдутся, так лишний человек за твоего мужа помолится. Ты ещё, пожалуй, расписку попросишь — так не дам, матушка; не бойся, других не потребую.
Купавина. Куда ж мне их деть?
Мурзавецкая. А положи на столик, в книгу».
Ещё раньше мы узнали, что Мурзавецкая кругом должна («Мы ещё позапрошлую осень лес возили на баньку», «А мы вот полисаду красили, звён двенадцать, да беседку умброй подводили»), но платить не собирается: «Когда понадобятся… да не то что когда понадобятся, а когда захочу отдать, так деньги найдутся, стоит только пошарить кругом себя. И найдётся ровно столько, сколько нужно. Вот какие со мной чудеса бывают... Почём мы знаем, может быть, так и нужно, чтоб они ждали — может быть, им через меня испытание посылается?» И после ухода легкомысленной барыньки деньги действительно сразу «найдутся»: «Я передумала, надо расплатиться со всеми. Люди не ангелы, что их искушать-то. Посмотри в книге, нет ли денег… Возьми!.. Раздай всем. Ступай!»
*****************
«Лыняев. Да разве кругом нас люди живут?
Мурзавецкая. Батюшки! Да кто же, по-твоему?
Лыняев. Волки да овцы. Волки кушают овец, а овцы смиренно позволяют себя кушать».
Казалось бы, в этом коротеньком диалоге выражена вся суть пьесы. Однако, как чаще всего и бывает, всё далеко не так просто. Позволю себе ещё одно замечание. Верный вроде бы сообщник Мурзавецкой (хотя она ему не раз скажет: «У тебя совести нет») Чугунов зовется Вуколом Наумовичем. Народная этимология прочно связывает имя Вукол с «волком» (видимо, по аналогии с сербским «Вук»). А на самом деле имя это произошло от греческого «bukolos» и означает «пастух». Скорее всего, и здесь нельзя понимать всё буквально. Ведь в финале комедии прозвучит: «За что вас Лыняев волками-то называл? Какие мы с вами волки? Мы куры, голуби… по зёрнышку клюем, да никогда сыты не бываем. Вот они волки-то! Вот эти сразу помногу глотают».
Как и в пьесе «Лес», многие персонажи комедии окажутся совсем не такими, какими казались нам поначалу.
«Я буду с вами откровенна, только помогите мне», - скажет Глафира, одна из героинь пьесы. А ещё раньше было: «Мой костюм, поведение, проповеди — всё это маска». Вот и нужно нам попробовать сорвать с персонажей комедии эти маски и увидеть их истинную сущность.
Начнём?!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь
