Уютное название. Веет добротой, нежностью, воспоминаниями о детстве. Да и книга в целом такая же. И пусть она оставила не такие же яркие впечатления, как предыдущие (особенно "Маньяк Гуревич"), всё равно роман достоин высокой оценки.
Переплетение нескольких судеб, наслаивание временных пластов - всё это в общем-то стало привычным, но любое повествование Рубиной отличает пронзительная искренность и очарование.
Прежде всего, «На солнечной стороне улицы» - это, по определению самой писательницы, «город-роман». Ташкент – главный герой.
«Наверное, человеку свойственна привязанность к местам своего детства и юности... Может, потому, что в них, как в зеркале, как на глади озера, запечатлен твой образ в те годы, когда ты был счастлив».
Воспоминания о Ташкенте – довоенном, послевоенном, воспоминания самой Рубиной, ее родителей, людей, которые «откликнулись» на призыв и прислали свои заметки, - основной стержень. (Чужой голос, чужие вкрапления придают документальность повествованию в целом)
Воспоминания эти, легкие, пронизывающие, даже человека, незнакомого с Ташкентом, не оставят равнодушным – в город влюбляешься:
«Ощущение родного города – оно возникает спазмами».
Многие читателя сравнивают роман с лоскутным одеялом, где каждый лоскут наполнен своим содержанием, запахом, настроением. Пожалуй, верное сравнение. В этой книге, больше чем в какой-то другой, воссоздан быт той эпохи. Какие-то незначительные, казалось бы, детали разбросаны то тут, то там. Вот «платаны, карагачи, тополя». А вот полуразвалившаяся хибара, в которой, приехав в эвакуацию из Одессы, заселилась Циля, а где-то совсем рядом притулился ее лоток, с которого она торговала газировкой. И даже вкус этой газировки ощущаешь. А вот налаженный «бизнес» Семипалого и Сливы, к которым присоединяется Катя, и мы становимся свидетелями незаконной торговли, «развода» простоватых обывателей. А вот уже подросшая Верка, стремящаяся каждую минуту что-то нарисовать, воссоздать образ на бумаге.
Лоскуты складываются, перетасовываются – и перед нашим глазами проходит полноценная картина жизни Ташкента начиная с сороковых.
«Солнце — вот что нас спаяло, слепило, смешало, как глину, из которой уже каждый формовал свою судьбу сам. Нас вспоило и обнимало солнце, его жгучие поцелуи отпечатывались на наших облупленных физиономиях. Все мы были — дети солнца. Бесконечное ташкентское лето».
Сюжет вроде совсем незатейлив. Перед нашими глазами проходят судьбы двух героинь – Кати и Веры.
Эвакуированных в Ташкент из блокадного Ленинграда брата и сестру Щегловых, Сашу и Катю, приютила узбечка Хадича. Она же и выходила умирающую от голода девочку. Катя выжила. Только вот какой была эта жизнь? Сирота. Арестованный брат умер в лагере. Своего дома нет. Съемный угол. Банда. А Катька ведь талантливой девицей была: играла так, что всякий верил в любую придуманную ею историю. Когда она поняла, что ждет ребенка, не смогла сделать аборт, хотя на этом настаивал Семипалый. Только вот и МАТЕРЬЮ Катя не стала. Не то потому, что сама росла без ласки, не то потому, что лишена была способности любить. Как бы то ни было, счастливой Катя не была, и дочери не сумела дать ни счастья, ни даже покоя.
Вера же с рождения ощущала мир как художница, которой и стала.
«Она – ничего не попишешь – талантливая, Верка-то, уже в институте была на десять голов выше всех. Да дело не в этом, понимаешь… Я однажды на практике, на пятом курсе, видел, как она работает. Я просто обалдел! Слышь, старик, – Витя уже обращался не ко мне, а к моему мужу, который только и мог оценить – как там по-особенному работала художница. – Она последние мазки наносила пальцами, всеми десятью, как на органе играла, – сглаживала переходы, втирала один тон в другой… Впечатление было, что она создает их, свои картины, из какой-то особой живой глины, прямо лепит живое в полотне… С ума можно было сойти!»
При живой матери Вера чувствовала себя сиротой. Спасал талант. Талант и определили ее судьбу: картины будут выставляться по всему миру.
А любовь, истинная, о которой все мечтают, явилась как выстраданная награда. Какое необычное восприятие любви в романе.
«Вера слушала этот голос, этот неподражаемый голос с правильным четким выговором, точными ударениями и – как говорил дядя Миша – «завершенной пластикой фразы»… Просто слушала голос, не вникая… У нее было чувство, что когда-то давно она заблудилась, и очень долго блуждала в таких дебрях, на таких пустырях, что даже ангел-хранитель потерял ее следы, а теперь вот нашел, и все будет в порядке, теперь она будет навсегда уже присмотрена. И будет слушаться, и ни за что не отойдет ни на шаг…»
До определенного момента повествование о двух героинях идет параллельно: не сразу понимаешься, кому кем приходятся Катя и Вера. И в данном случает нелинейный сюжет оправдан. Если бы мы сначала узнали всю историю Кати, мы бы сочувствовали матери Веры (как бы странно ни звучала данная фраза, поскольку речь об одном персонаже).
По сути в романе три героя: автор – не только повествователь, но и непосредственный участник событий. Она живет в том же временном отрезке, что и Вера, лично с ней знакома (и неважно, что сама Вера никак не могла запомнить рассказчицу).
«Мы и вправду слеплены из одного воздуха, одного солнца, воды и глины… – мы, дети нашего детства, нашего города. И разве и я, и она – не тасуем всю жизнь одни и те же магические знаки: дерево, глина, солнце, вода… вода, дерево, глина, солнце? – стараясь воспроизвести свои миры из одних и тех же элементов, которыми насытились наши души и тела в самом начале жизни? Не знаю, как она, а я-то в своем деле до конца уже обречена перебирать все те же знаки, надеясь выстроить из них новую последовательность… Вот и сижу, с закрытыми глазами нащупывая, передвигая, тасуя невидимые карты, шепча все то же, все то же:
– Дерево… солнце… глина… вода… Вода… дерево… глина… солнце… Солнце… солнце… солнце…»
Благодаря этому приему Вера как бы становится живой, выпуклой, реальной на самом деле. Еще большей достоверности Рубина достигает, когда придумывает возможной диалог между ними:
«Странно, как она никогда не могла меня запомнить! Это она-то, со своей поразительной, профессиональной памятью на лица, детали, цвет… В который раз это меня задело: да что я, в конце концов, была для нее прозрачной – вроде того, как высшие силы, по воле которых вершатся наши судьбы, невидимы нашему глазу?
И, может быть в отместку, я произнесла:
– Я ваш автор.
– Вы издаетесь в «Абрамс»?
В то время издательство «Abrams Harry N. Abrams» готовило к изданию книгу по современному искусству, где некий раздел был посвящен и ее творчеству, с репродукциями картин, – в связи с чем, вероятно, она и оказалась в Нью-Йорке.
– Да нет… Ваш автор – в том смысле, что сочиняю о вас книгу! Роман…
Она хмыкнула, подняла брови, тряхнула головой, окончательно просыпаясь. Нахмурилась:
– Забавно…»
Так что же такое «солнечная сторона улицы»? Запомнившаяся строчка из песни?
Ох, я был бы богат, как Рокфеллер,
Ведь у ног моих горы золотого песка! –
На солнечной… на солнечной… а-а-ах! –
На солнечной стороне улицы!..
Нет.
Это наши самые светлые и самые печальные, веселые и грустные ВОСПОМИНАНИЯ о детстве, которые делают нас сильнее и без которых вряд ли мы бы стали тем, кем являемся.
