Писатель, публицист. Инженер-изыскатель, строитель, рыцарь железных дорог. Автор тетралогии («Детство Тёмы», «Гимназисты», «Студенты» и «Инженеры»), вдохновенный рассказчик, путешественник, обогнувший Землю, фольклорист, записавший множество корейских сказок.
Трусить, бояться правды — стыдно. Боятся правды скверные, дурные люди, а хорошие люди правды не боятся и согласны не только, чтобы их наказывали за то, что они говорят правду, но рады и жизнь отдать за правду.
Об образовании
Говорят, заводить речь об образовании поздно, говорят, это старый и скучный вопрос, давно решённый. Я не согласен с этим. Нет решённых вопросов на земле, и вопрос образования — самый острый и больной у человечества. И это не старый, скучный вопрос — это вечно новый вопрос, потому что нет старых детей.
Об истории
История нам говорит, что многое из того, что современникам казалось шутовским и не стоящим внимания, в действительности оказывалось совсем другим.
О себе
Про меня говорят, что я чудеса делаю, и смотрят на меня большими глазами, а мне смешно. Так мало надо, чтобы всё это делать. Побольше добросовестности, энергии, предприимчивости, и эти с виду страшные горы расступятся и обнаружат свои тайные, никому не видимые, ни на каких картах не обозначенные ходы и проходы, пользуясь которыми можно удешевлять и сокращать значительно линию.
О писательстве
В редакции была очень смешная сцена. Пришёл один господин, моряк Бирилёв. Зашёл разговор о «Русском богатстве». Редактор нарочно говорит:
— Неважный журнал.
— А нет, — говорит Бирилёв (он старик). — Одно «Детство Тёмы» чего стоит.
— По-моему, — говорит редактор, — и «Детство Тёмы» неважно (а он не знал, что я автор).
Тот раскрыл глаза и смотрит на редактора.
— Что вы, читать разучились?
Редактор как зальётся смехом.
Когда секрет открылся, вот уж было удовольствие для старика.
Я так был тронут всем тем, что он говорил за себя и других, что в первый раз серьёзно поверил, что я писатель. Это был голос человека, не знавшего меня.
В моей беллетристике выдуманных образов нет: всё взято прямо из жизни.
Моя манера писать мазками; мазки и блики дают картину.
Художественная форма очень капризная вещь: удаётся не то, что хочешь, а то, что выходит.
Жизнь не форма, и за каждое предпочтение формы перед сутью приходится дорого платить. Вся задача людей, всё их развитие сосредоточено на том, чтобы по возможности расширять формы жизни… Больше можно сказать: форма — мерило силы народной, и преобладание её над сутью — бессилие народа. Литература и должна разбивать эти мешающие жить формы.
— Видишь ты, я указал…
— Бледно! Это должно выпятиться так, чтобы слова из бумаги лезли.
Из корейских сказок
В 1898 году, в сентябре и октябре, я проехал из Владивостока в Порт-Артур, — большею частью верхом, частью в лодке: в лодке — по Ялу (Амнока-ган).
Ехал не прямо, а с заездами, — то в Корею, то в Маньчжурию.
Во время этого путешествия я собрал прилагаемые сказки.
Двадцать-тридцать корейцев, в своих дамских белых кофточках, в дамских шляпах с широкими полями и высокими узкими тульями, окружали нас, присаживаясь на корточках, и лучший сказочник рассказывал, а остальные курили свои тонкие трубочки и внимательно слушали.
Мой переводчик г. Ким, сам кореец, прекрасно владеющий и корейским и русским языком, учитель по специальности, переводил; я быстро, фраза за фразой, записывал, стараясь сохранить простоту речи, никогда не прибавляя ничего своего.
За это я ручаюсь и не сомневаюсь, что будущие исследователи подтвердят истину моих слов.
Я слушал эти сказки то вечером, после гостеприимного ужина, то во время отдыха на перевалах, откуда раскрывалась перед нами далёкая панорама долин и гор в осеннем нежном, как старые персидские ковры, узоре.
Целые снопы фиолетовых и оранжевых лучей заходящего во всём своём величии жёлтого солнца заливали эту даль, и она сверкала, вспыхивала в последний раз и уже исчезала, как видение, в просвете быстро наступавших сумерек. И всё кругом — и эта даль, и эти люди, и их жизнь — казались тоже сказкой.
Одну тетрадь со сказками я потерял, к сожалению. Теперь, когда я опять еду туда, на далёкий Восток, мне, может быть, удастся возместить эту потерю. А может быть, я не найду уж той прежней сказочной Кореи, тех библейских патриархальных фигур: чистых, доверчивых детей; наивных, благородных и в то же время пятитысячелетних старцев, изведавших и познавших и душу человеческую и тщету всего земного, которым ничего, кроме их сказок и гор, не надо.
Юмор, добродушие, всепонимание и всепрощение, поразительное благородство.
Так они живут, так умирают.
Три брата
Жили три брата на свете, и захотели они нарыть жень-шеню, чтобы стать богатыми. Счастье улыбнулось им, и вырыли они корень ценой в сто тысяч кеш. Тогда два брата сказали: «Убьём нашего третьего брата и возьмём его долю». Так и сделали они. А потом каждый из них, оставшихся в живых, стал думать, как бы ему убить своего другого брата. Вот подошли они к селу. «Пойди, — сказал один брат другому, — купи сули (водки) в селе, а я подожду тебя». А когда брат пошёл в село, купил сули и шёл с ней к ожидавшему его брату, тот сказал: «Если я теперь убью своего брата, мне останется и вся суля и весь корень». Он так и сделал: брата застрелил, а сулю выпил. Но суля была отравлена, потому что ею хотел убитый отравить брата. И все трое они умерли, а дорогой корень жень-шень сгнил. С тех пор корейцы не ищут больше ни корня, ни денег, а ищут побольше братьев.
Обычай побратимства широко распространён у корейцев и очень чтится. (Прим Н. Г. Гарина-Михайловского.)
Художник
Жил в Корее художник Ким-тон-чуни.
Он был знаменит, но мечтал о большем.
Однажды приснился ему восьмидесятилетний белый старик и сказал ему:
— Есть небесная река. Она нежнее неба и светлее земной самой чистой воды. Чтобы видеть её течение, надо все ночи проникать в небо, и цвет, который начинается за тем местом, где падает красноватый отблеск Ориона, и есть цвет той реки. Срисуй её, и такая картина даст счастье всей Корее. Но она будет тебе стоить жизни.
Проснувшись, Ким с нетерпением ждал ночи и искал цвет небесной реки.
Сперва он ничего не мог разобрать. Небо было то тёмное, и тогда оно было синее и только около звёзд, крупных, как капли росы, оно словно бледнело и таяло. То всплывала луна, обвитая нежным сиянием Ориона, и в блеске луны меркли звёзды и бледнело небо.
Но всё это было не то, пока после долгого напряжения не уловил Ким иных, словно движущихся частичек неба.
И он изощрил своё зрение до того, что мог видеть в небе то, чего никто из смертных не видел ещё.
И когда так неподвижно сидел Ким, говорили, что душа его отделялась от его тела и уходила гулять на небо.
Тихо подвигалась работа Кима.
Месяцы, годы проходили.
Однажды сидел так Ким, смотря в небо, и оставалось последний блеск уловить, как вдруг перестал он видеть и небо и всё окружающее.
Ким ослеп, и когда утром пришли к нему, то нашли его уже мёртвым.
А картину его отнесли к императору, и тот созвал учёных и спросил:
— Что это значит?
Учёные долго совещались и ответили императору:
— Это ничего не значит.
И картину бросили в архив.
Но один китайский мудрец сказал богдыхану:
— В Корее знаменитый художник Ким нарисовал картину: её непременно за какие бы то ни было деньги надо купить.
Богдыхан послал в Сеул, и, когда корейский император узнал, зачем послы приехали, он отдал им картину за тысячу кеш (два рубля).
Со взятками корейским министрам она обошлась в тридцать тысяч кеш (шестьдесят рублей).
— На что вам эта дрянь? — спросили корейские министры, пряча деньги в свои широкие карманы.
— На что? А дайте-ка сюда удочку.
И когда удочку поднесли к картине, из неё выскочила живая рыбка.
— Видели? — спросили китайцы. — Вы продали счастье вашей страны.
И с тех пор Китай стал богатеть, а Корея пошла книзу и дошла до той нищеты, в которой теперь находится.
Два камня
Висели два камня над рекой. Один, пониже, был всегда в воде, другой, повыше, был всегда наверху.
Который пониже был, говорит:
— Хоть раз бы мне увидеть, что делается на земле.
А который повыше был, говорит:
— Хоть раз бы закрыло меня водой.
Вот и пришёл раз такой сухой год, что и нижний камень увидел землю.
Но было сухо и всё выгорело, — у людей не было хлеба, скот ревел без корму, и всё кругом было жёлто, как и лучи солнца.
— Плохо же жить на земле, — сказал камень, — ещё немного, и растрескается вся моя красивая наружность. То ли дело, как жил я раньше: прозрачная вода бежала мимо меня, весёлый хоровод рыбок кружился и прятался подо мной, когда проходила лодка рыбака вверху надо мной, и то-то была потеха, когда сверху падал кусок чумизы, — сколько, сколько рыбок набегало тогда ко мне в гости.
И он был очень рад, когда вода снова закрыла его и он ушёл в своё царство.
Пришёл другой год, и вода поднялась так высоко, что залила верхний камень.
Но вода была мутна и грязна, и, как камень ни таращился, он ничего не увидел, и только грязи набилось в него.
— Фу, какая гадость, — сказал камень, когда увидел опять свет, и уже не хотел больше опять очутиться под водой.
О жизни и труде
Жизнь — колесо, что сегодня внизу — завтра наверху.
От одного хорошего человека уже весь мир делается лучше.
Если мы видим свои недостатки и если, замечая их, стараемся исправить, то и ошибки наши уже являются источниками искупления.
Жизнь, как подумаешь, очень сложная история… глу-у-бокая… дна не достанешь…
Весь мир не переделаешь, но в своём уголке можно много сделать.
Если б люди всегда помнили, что жизнь только миг.
За делом-то, пожалуй, и приятнее умереть, чем так сидеть да дожидаться смерти.
Хочется ласки, любви – любить мать, людей, любить мир со всем его хорошим и дурным, хочется жизнью своею, как этим ясным, светлым днем, пронестись по земле и, совершив определенное, скрыться, исчезнуть, растаять в ясной лазури небес…
О России
Счастливейшая страна Россия! Сколько интересной работы в ней, сколько волшебных возможностей, сложнейших задач! Никогда никому не завидовал, но завидую людям будущего, тем, кто будет жить лет через тридцать, сорок после нас. Ну-с, до свидания! Я — пошёл.
***
Проект «Слово Мастеру»
Портреты Мастеров, сложенные из их слов.
Цитаты, способные вдохновить и прояснить, что же такое жизнь человека пишущего.
Материал подготовила Анастасия Ладанаускене
