К слову, на чём основано суждение, будто «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» «связано» с Натальей Гончаровой? Берлинский автограф «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» сопровождён рисунком, изображающим девушку во весь рост, с удлинённой линией лба и длинной шеей, и с крылышками бабочки (так обычно изображали Психею). А по свидетельствам сестры поэта, в петербургском свете жену Пушкина называли Психеей. Несколько подчёркнутый высокий лоб и длинная шея в этом профиле присущи пушкинским наброскам профиля Н.Н. Гончаровой. Так что несколько штрихов рисунка, и… гипотеза к вашим услугам.
В другом случае восхищение поэта прелестными ножками в той же самой строфе «Я помню море пред грозою…» позволило В. Набокову увязать сцену с «ножками» графини Воронцовой. Его сторонниками (убеждёнными, что миф о бурном романе поэта с графиней Воронцовой, созданный Т.Г. Цявловской, вовсе не миф) стали пушкинисты, поддержавшие версию отношений поэта с графиней Воронцовой вниманием к одной фразе Вяземской в письме к мужу:
«…нам довелось вместе с графиней Воронцовой и Пушкиным дождаться и быть окаченными так обильно, что нам пришлось менять одежду».
Но по этому поводу возникла небольшая полемика. Мол, Пушкин был восхищён не ножками графини Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой, а ножками самой княгини Веры Фёдоровны Вяземской. Ведь именно она, по свидетельству самого поэта, является адресатом строфы XXXIII Первой главы «Евгения Онегина», а значит — и аналогичных лирических произведений: элегии «Ненастный день потух…» и отрывка «За нею по наклону гор…».
Однако Марии Раевской-Волконской хотелось думать, что это её образ преследовал Пушкина в момент создания строфы, а сцена, изображённая в «Евгении Онегине», та самая, что воспроизведена в её дневнике. Вольному воля, но обнаружить что-то «детское» в изображении чувств к женщине, к ногам которой волны бежали «бурной чередою», чересчур затруднительно.
«Приближение» же поэтических строк о море и женских ножках к Вере Вяземской способствует развенчанию сразу двух мифов — об «утаённой» любви Пушкина к Марии Николаевне Раевской-Волконской и страстном романе с Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой.
При этом надо сказать, что Пушкин вовсе не оставался равнодушен к Воронцовой. Да, она не была, по мнению современников, красавицей, но манера держаться, гордая посадка головы, стройная лебединая шея, аристократическая утончённость делали её обаятельной. Как вспоминал Владимир Соллогуб:
«Всё её существо было проникнуто такою мягкою, очаровательною, женственной грацией, такою привлекательностью, таким неукоснительным щегольством, что легко себе объяснить, как такие люди, как Пушкин, герой 1812 года Раевский и многие, многие другие без памяти влюблялись в княгиню Воронцову».
Влюблялись, действительно, многие, но как любовника Елизавета Ксаверьевна привечала Александра Раевского. И маскировала свою связь с ним (по одной «версии», у них был общий ребёнок, по другой версии, Раевский был отцом её детей — так считали пушкинисты И.Л. Фейнберг и А.А. Лацис) бывшей у всех на глазах фигурой Пушкина, который, увидев Воронцову, не стал исключением из желающих вписаться в когорту поклонников привлекательной женщины.
Про Воронцову и Пушкина можно услышать: мол, что между ними было — это тайна двоих. Если вдуматься, то тайна в другом: было ли что или ничего не было между ними? Поэтому правомерен вопрос: есть ли вообще тут тайна, или никакой тайны, одна легенда. Была или не была у Воронцовой интимная связь с Пушкиным, в конечном счёте, для нас ничего не меняет. В историю она вошла, коли уж зашла речь об этой стороне жизни, тем, что, вскружив голову Николаю I, большому охотнику до женщин, она «из гордости или из расчёта посмела выскользнуть из рук царя» — отказала тому, кому отказывать было не принято. И это «необычное поведение доставило ей известность» в светских кругах.
Кому-то хочется представить, что Воронцова была среди тех женщин Пушкина, правду отношений с которыми он спрятал в тайниках сердца (к таковым обычно относят Д. Фикельмон, П. Осипову). Мотивация в таких случаях проста: Пушкин в отношении женщин не отличался скромностью. С этим можно согласиться, если принять во внимание маленькую деталь: так он поступал только тогда, когда огласка не могла ухудшить репутацию женщины (и тут возникают имена А. Керн и А. Закревской).
Миф о Воронцовой, «подкрепляемый» якобы рождением Елизаветой Ксаверьевной темнокожей девочки (этот миф по сию пору нет-нет да и даёт о себе знать), вполне устраивал радетелей страстной любви Пушкина и жены графа Воронцова не потому, что им хотелось по-человечески порадоваться за них, а по причине исключительно «профессиональной»: отголоски этой любви позволяли отчетливо идентифицировать целый ряд элегический произведений: «Ненастный день потух…», «Сожжённое письмо», «Желание славы», «Храни меня, мой талисман…», «Талисман». Можно подумать, будто это хоть на йоту может изменить наше восприятие произведений.
А что касается темнокожего ребёнка, то, насколько известно, ни среди детей Пушкина, ни его внуков и правнуков таковых не встретишь. Сей факт предпочту оставить без комментария. Разве что позволю себе заметить: смуглая девочка у Воронцовой была. Что из того? Александр Раевский, между прочим, был брюнет, а от матери, внучки знаменитого Ломоносова, ему досталась толика греческой крови. Кого же из двух, графиню или княгиню, природа наградила лучшими ножками, на сей счёт ни у кого из современников Воронцовой и Вяземской упоминаний нет.
Потому от мифа обратимся к реальности. Вот характеристика В.Ф. Вяземской, данная Ф.Ф. Вигелем. Он хоть и был, как известно, «к женщинам равнодушным», но словесными портретами не брезговал:
«Не будучи красавицей, она гораздо более их нравилась: немного старее мужа и сестёр, она всех их казалась моложе. Небольшой рост, маленький нос, огненный, пронзительный взгляд, невыразимое пером выражение лица, грациозная непринуждённость движений долго молодили её. Смелое обхождение в ней казалось не наглостью, а остатком детской резвости. Чистый и громкий хохот её в другой казался бы непристойным, а в ней восхищал; ибо она скрашивала и приправляла его умом, которым беспрестанно искрился разговор её».
Какой женщине не нравится, когда на неё обращают внимание мужчины, Вера Фёдоровна любила вызывать к себе любовь. Князь Вяземский тоже любил ухаживать за другими женщинами. Меж собой их отношения были… обычными: супруги, скажем так, терпимо относились к сердечным увлечениям друг друга на стороне. Но была у них «изюминка»: оба любили делиться своими впечатлениями. Княгиня рассказывала мужу о своих мужчинах, князь Вяземский отвечал ей той же монетой: поверял ей свои чувства, которые рождались во время общения с женщинами. Говорят, это в определённой степени даже укрепляло их брак.
Уважаемые читатели, если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал. И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 11) повествования "Как наше сердце своенравно!".