Первый выезд Дон Кихота – качественный стеб над творчеством и произведениями Филипа Сидни – английского поэта и аристократа. Именно над первым выездом и именно над произведениями, а не над самим поэтом, это важно, потому что уже в 8-ой главе романа эту сюжетную линию Сервантес обрывает и находит новый прототип Дон Кихота, из другой книжки.
Мысль совершенно крамольная и, насколько мне известно, никому ранее в голову не приходившая. Поэтому сослаться на чье-нибудь авторитетное мнение не могу, только на тексты Сервантеса и Сидни. А тут уж слов из песни не выкинешь, произведения говорят сами за себя. И это не дамский бред. Роман испанского писателя Сервантеса очень тесно связан с историей развития именно английской литературы. И анализ текста это доказывает.
Но сначала придется в очередной раз отклониться от основной темы и сделать небольшой экскурс в историю английской литературы. Этот минимум сведений нужен, чтобы подтвердить правильность выдвинутой гипотезы и понять, о чем вообще идет речь.
Итак, Филип Сидни (1554-1586) – новатор в области поэзии, прозы и теории английской национальной литературы. Получив прекрасное образование, попутешествовав по разным странам, он готовился к блестящей дипломатической карьере, мечтал о воинской славе и масштабной политической деятельности. Но что-то пошло не так. Королева Елизавета в целом была настроена благосклонно, но его политических идей, затей и инициатив не разделяла, и к серьезным делам не допускала. Тогда он удалился в свое поместье и занялся литературной деятельностью при поддержке сестры – Мэри Сидни.
По примеру Пьера Ронсара, основавшего во Франции литературное объединение «Плеяда», в целях развития и прославления своего национального языка, Филип Сидни создает творческое объединение «Ареопаг». Первым серьезным произведением «Плеяды» стал литературный манифест «Защита и прославление французского языка» (1549). Филип Сидни тоже пишет трактат «Защита поэзии», в котором излагает свои взгляды на поэзию и на то, какими должны быть театральные пьесы.
С особым воодушевлением Филип рассуждает о героической поэзии:
«Героический вид, одно название которого должно устрашать клеветников, ибо никакое воображение не посмеет направить язык к злословию о нем, сотворившем таких великих воинов, как Ахилл, Кир, Эней, Турн, Тидей и Ринальдо*. Он не только учит ИСТИНЕ и побуждает к ней, но учит и побуждает к самой высокой и прекрасной ИСТИНЕ; он заставляет великодушие и справедливость сиять сквозь все смутные опасения и путаные желания»
*Ринальдо – герой поэмы Ариосто «Неистовый Роланд» –одного из любимейших произведений Дон Кихота, как следует из романа Сервантеса.
О поэте и поэтическом воображении Филип пишет следующее:
«Лишь поэт, презирающий путы любого рабства, ВОСПАРЯЕТ НА СВОЕМ ВЫМЫСЛЕ, СОЗДАЕТ, В СУЩНОСТИ, ДРУГУЮ ПРИРОДУ. Он создает то, что или лучше порожденного Природой, или никогда не существовало в Природе, например, Героев, Полубогов, Циклопов, Химер, Фурий и прочих. Так он идет рука об руку с Природой, не ограниченный ее дарами, но ВОЛЬНО СТРАНСТВУЮЩИЙ В ЗОДИАКЕ СВОЕГО ВООБРАЖЕНИЯ».
В трактате «О защите поэзии» Сидни содержится чуть ли не дословное описание процесса «схождения с ума» Дон-Кихота:
«То подражание, которое называется Поэзией, более всего соответствует Природе, оттого-то, как говорил Аристотель, поэтическое изображение ужасного, например, жестоких битв или противоестественных чудовищ, тоже доставляет удовольствие. Да, я знавал людей, которые, даже читая «Амадиса Галльского»**, находили в своих сердцах побуждение к учтивости, великодушию и, главное, к смелости. Кто, читая о том, как Эней несет на спине старого Анхиса, не мечтает, чтобы и ему выпала судьба совершить столь же прекрасный подвиг?».
**Амадис Галльский –еще один любимец Дон Кихота, которому он неоднократно подражает.
А вот как теряет рассудок Дон Кихот в романе Сервантеса, сравните сами с манифестом Филипа Сидни:
«Наш идальго до того погрузился весь в чтение, что проводил над книгами дни и ночи напролет, и таким образом от малого сна и беспрерывного чтения мозг его так высох, что он лишился рассудка. ВООБРАЖЕНИЕ его наполнилось всем тем, что он читал в своих книгах: чародействами, ссорами, сражениями, вызовами на поединок, ранами, ухаживаниями, любовными приключениями, ревностью и невозможными нелепостями. В его голове так крепко засела уверенность, что вся эта масса ФАНТАСТИЧЕСКИХ ВЫДУМОК, которые он читал, не что иное как ИСТИНА, что для него не существовало другой более достоверной истории в мире».
А дальше Сервантес объясняет цель и мотивы выезда Дон Кихота из своего «местечка»:
«Наконец, когда рассудок его окончательно помрачился, ему пришла в голову самая изумительная мысль, никогда еще не осенявшая ни одного безумца в мире, именно он решил, что ему не только следует, а даже необходимо – КАК ДЛЯ СОБСТВЕННОЙ ЕГО СЛАВЫ, ТАК И ДЛЯ БЛАГОПОЛУЧИЯ ГОСУДАРСТВА, - сделаться странствующим рыцарем и верхом на коне в своих доспехах скитаться по свету в поисках приключений, занимаясь тем, чем занимались, как он читал, странствующие рыцари, возмещая за всякого рода обиды, идя навстречу всевозможным опасностям, чтобы, преодолев их, покрыть свое имя неувядаемой славой».
Стоит отметить, что литературное поприще в то время было действительно хорошим способом прославить свое имя и обеспечить себе почет и уважение в правящих кругах. Королева Елизавета была покровительницей искусств, наук и театра. Ее время правления часто называют «золотым веком» в связи с расцветом английской культуры и драматического искусства. Она обожала поэзию, особенно итальянскую, знала латынь, греческий и итальянский языки, читала в оригинале произведения Софокла, Цицерона, Тита Ливия, переводила Боэция, Плутарха и… «Послание к пизонам о науке поэзии» Горация. Не случайно Филип Сидни в «Защите поэзии» ключевые идеи почерпнул именно из этого произведения.
Во время своего правления Елизавета всячески поощряла стихотворство как часть рыцарского «вежества». На момент ее прихода к власти английская литература в основном состояла из подражания иностранным образцам – итальянским новеллам, итальянским поэтам «нового сладостного стиля», а также испанским и французским рыцарским романам. Так что способствовать развитию национальной английской поэзии и драматургии было отнюдь не безумием, а вполне разумным решением, чтобы заслужить благосклонность и уважение при дворе. И Филип Сидни с сестрой Мэри взялись за дело, выступая новаторами и реформаторами английской литературы. Их целью было поднять ее до уровня французской и итальянской, до уровня Ронсара. Клемано Маро и Петрарки.
Их литературная деятельность была направлена на лексическое обогащение, повышение выразительности и образности поэтического языка и предъявлению новых правил и требований к стихосложению и сочинению театральных пьес, а также к их содержанию.
Мэри Сидни, благодаря удачному замужеству, организовала свой литературный кружок, в который вошли многие английские поэты-елизаветинцы. А Филип Сидни написал три произведения: героическую поэму «Аркадия» (статью о том, что действие романа Дон Кихот происходит не в Испании, а в Аркадии читать здесь), первый в истории английской литературы сонетный цикл «Астрофил и Стелла» и трактат «Защита поэзии». К влиянию брата и сестры на английскую литературу придется обратиться еще не раз, а пока возвращаемся к первому выезду Дон Кихота.
Примечание. Доказательства того, что Дон Кихот – поэт и отнюдь не безумный, а прекрасно осознающий, что и зачем делает, находятся здесь и здесь.
К слову, пролог к Дон-Кихоту перекликается с посвящением в «Аркадии» Филипа Сидни, в котором написано: «говоря по правде, я бы нашел в себе силы отправить в пустыню забвения это дитя, которому, увы, прихожусь отцом…он заслуживает снисхождения, несмотря на свои уродства…суровый взгляд ничего не увидит в нем, кроме легкомысленного плода ума, легкомысленно отпущенного на волю».
Пролог к Дон-Кихоту: «… я желал бы чтобы эта книга – дитя ума моего – была самой прекрасной, самой веселой и самой рассудительной, какую только можно вообразить себе; но я не могу нарушить закона природы, по которому каждый производит себе подобное… не желаю ни плыть по течению обычая, ни умолять чуть ли не со слезами на глазах, как это делают другие, тебя, дражайший читатель, чтобы ты простил или скрыл недостатки, которые ты увидел бы в этом моем сыне».
А описание первого дня путешествия Дон-Кихота является пародией на первый сборник сонетов Филипа Сидни «Астрофил и Стелла». Так, проезжая по Монтиельской долине, Дон-Кихот описывает своё путешествие самыми изысканными оборотами и мечтает о славе:
«Он стал нанизывать нелепости, наподобие тех, которым он НАУЧИЛСЯ В СВОИХ КНИГАХ, СТАРАЯСЬ, НАСКОЛЬКО МОГ, ПОДРАЖАТЬ ИХ СЛОГУ. При этом он ехал так медленно, а СОЛНЦЕ поднялось так высоко и жгло так сильно, что этого одного было бы достаточно, чтобы РАСТОПИТЬ ВСЕ ЕГО МОЗГИ, если б они ещё были у него. Почти весь тот день он пространствовал, но с ним не случилось ничего, о чем бы стоило рассказать. Это привело его в отчаяние…»
А вот первый сонет из сонетного цикла «Астрофил и Стелла» поэта, придворного и рыцаря Филипа Сидни, автора пасторального романа «Аркадия»:
ЧУЖИЕ КНИГИ Я ЛИСТАЛ ЗА ТОМОМ ТОМ:
Быть может, я мечтал, КАКОЙ-НИБУДЬ ПОЭТ,
Мне песнями кропя, как благостным дождем,
СПАЛЕННЫЙ СОЛНЦЕМ МОЗГ, подскажет путь...
Но нет!
Мой слог, увы, хромал, от Выдумки далек,
Над Выдумкою бич учения навис,
Постылы были мне сплетенья чуждых строк,
И в муках родовых перо я тщетно грыз,
Не зная, где слова, что вправду хороши...
Вобщем, первый сонет сообщает о том, что странствие автора под палящим солнцем в поисках подходящих слов и рифм, не увенчалось успехом. Точно так же и с Дон Кихотом не произошло ничего, о чем можно было бы рассказать...
Во время своего первого выезда, после целого дня бесцельного странствования по Монтиельской долине, когда начало смеркаться, Дон-Кихот увидел постоялый двор, и ему «показалось, что он видит звезду, которая ведет его не только в преддверие, но и в самый чертог спасения». В этом коротком обороте содержится сразу две ссылки – на Сидни и Данте.
5 сонет из цикла “Астрофил и Стелла”
Вот истина: Краса живет в Добре!
Черты, что элементами творимы, -
Лишь тень в недолгой жизненной игре..,
Вот истина: мы в жизни - пилигримы,
Душой влекомы к своему пределу:
Вот истина - любить я должен Стеллу
Астрофил по-гречески означает «влюблённый в звезду»; Стелла в переводе с латыни — «звезда». То есть на пятом сонете автор прозревает и решает любить и воспевать прекрасную даму, обладающую всеми добродетелями и являющуюся средоточием всех мыслимых совершенств. Здесь прослеживается полная аналогия с «Божественной комедией» Данте, который сначала в сумерках утрачивает «правый путь во тьме долины», потом попадает в преддверие ада, где находятся души ничем непримечательных людей, «что прожили, не зная ни славы, ни позора смертных дел», затем в ад, затем в чистилище и в конце попадает благодаря Беатриче в «чертог господень».
А у Сервантеса Дон Кихот, узрев звезду, попадает на постоялый двор – в данном контексте либо в театр, либо в литературный кружок своей сестры, которая была замужем за Генри Гербертом Пембруком – патроном театральной труппы.
Еще один штрих в пользу правильности данной трактовки – при въезде на постоялый двор Дон-Кихот слышит рожок свинопаса, и принимает его за «трубный глас». Дело в том, что толчком к написанию Филипом Сидни своего трактата «Защита поэзии» послужил памфлет (1579 г.) его современника – Стивена Госсона под названием «Школа злоупотреблений, содержащая веселое осуждение поэтов, дудочников, актеров, шутов и тому подобных трутней в стране», посвященного Сидни. Сам Стивен Госсон назвал позже «Школу злоупотреблений» «Трубным гласом».
Итак, после трубного гласа Филип пишет «Защиту поэзии», в которой излагает принципы написания правильных театральных пьес и ратует за качественную литературу. А в романе Сервантеса Дон Кихот после звука рожка свинопаса подъезжает к постоялому двору. Там его встречают две женщины легкого поведения, которые сопровождают погонщиков мулов – сочинителей театральных пьес.
Подробнее о музах – прекрасных дамах и девицах легкого поведения здесь.
Уличные девушки, они же театральные музы, поначалу Дон Кихота пугаются, на что он заявляет, что не причинит им вреда, напротив, уверяет, что «единственное мое желание – служить вам».
Постоялый двор также весьма примечателен: название должности хозяина обыгрывается в воровской терминологии, на принадлежность к воровскому и мошенническому сословию указывают и подробности его биографии. «Хозяин двора подумал, что рыцарь назвал его кастеляном, потому что принял за продувного кастильца, хотя он был родом андалузец с побережья Сан-Лукар. Castellan по-испански обозначает одновременно и кастелян и кастилец, а sano de castilla на воровском испанском жаргоне означает «скрытый вор». Сан-Лукар – любимый притон бродяг и мошенников тех времен. Сам хозяин «в молодые годы также занимался уважаемой рыцарской профессией, скитаясь по разным частям света в поисках приключений» и посещал различные места, известные как притоны воров и мазуриков, «и, наконец, стал известен почти во всех испанских судебных местах и присутствиях. В конце концов он удалился на покой в этот свой замок, где живет на свои и чужие средства, принимая у себя всех странствующих рыцарей».
Для сравнения несколько фактов о супруге Мэри Сидни. Генри Герберт – английский аристократ, в 1553 г. на коронации Марии был посвящён в рыцари Бани (британский рыцарский орден, получивший свое название от древнего обряда, когда претендентов подвергали ночному бодрствованию с постом, молитвой и купанием накануне получения рыцарства). В 1574 г. становится кавалером ордена Подвязки (высший рыцарский орден Великобритании). Принимал видное участие в крупнейших судебных процессах, в том числе над Марией Стюарт. Был патроном одной из актёрских трупп, члены которой называли себя «Люди Пембрука». Последние годы провел в своем поместье Уилтон-Хаусе, ставшего благодаря Мэри Сидни ведущим литературным центром, где собирались поэты и драматурги елизаветинской Англии.
Что же касается намеков на воровство, то речь идет о поощрении плагиата. Воровство в литературной среде и дискуссии по этому поводу также стары, как и сама литература. Литераторы таскали (или заимствовали) у своих современников и особенно у античных поэтов и драматургов сюжеты, главных героев, названия, речевые обороты и вообще все что можно позаимствовать. И зачастую это было даже не предосудительно, а достойно похвалы.
К примеру, Джироламо Вида в «Поэтическом искусстве» особое внимание уделяет переносному употреблению слов и считает главным источником поэзию древних, и «кражи» из нее похвальны:
Жаждем надеть на себя и берем то вымысел лучший,
То и слова, и душу тех слов, и даже порядок,
И не стыдимся порой говорить чужими устами.
Кражу свершаешь когда, у самых искусных поэтов,
Будь осторожен и, помня о том, что украл, постарайся
Слов приметы слегка изменить иль порядок хотя бы,
Чтобы читатель был их новым обличьем обманут.
А вот отрывок из «Защиты и прославления французского языка» Дю белле (тот самый литературный манифест «Плеяды», который упоминался выше:
«И если наш язык не столь богат и обилен, как греческий и латинский, то это не следует приписывать его природным недостаткам…Эти бедность и бесплодие следует приписать лишь невежеству наших предков, которые больше ценили хорошие поступки, чем хорошие слова, и предпочитали оставлять потомкам примеры доблести, а не поучения, тем самым лишив себя славы своих подвигов, а нас—плодов подражания им. По той же причине они оставили нам наш язык столь бедным и лишенным отделки, что ему необходимы украшения и (если можно так выразиться) чужие перья».
Хуан дель Энсина – «патриарх испанского театра» в трактате о поэтике «Arte de poesia castellana» тоже благосклонно относится к плагиату:
«писавшие на итальянском языке поэты появились намного раньше, чем наши, как то Данте, Франческо Петрарка, и другие знаменитые мужи, творившие до них и после них, у коих многие наши стихотворцы похитили немало замечательных изречений, каковая кража, по словам Вергилия, дело не позорное, но достойное хвалы, если поэт умеет с изяществом перенести что-либо из чужого языка в свой родной».
И опять возвращаемся к тому, что делал Дон Кихот на постоялом дворе. Он просит хозяина посвятить его в рыцари, но тот сначала велит ему провести ночное бдение – стражу над оружием – обряд, проводящийся перед посвящением в рыцари. Оружие Дон Кихот складывает на водопойное корыто и не подпускает к нему погонщиков мулов. Что означает скорее всего, что со своими уставами, т.е. правилами, изложенными в поэтике, начинает мешаться творческому процессу – написанию пьес, бескомпромиссно их критикуя. Погонщики мулов забрасывают его камнями, хозяин постоялого двора вмешивается, быстро посвящает Дон Кихота в рыцари при помощи все тех же уличных девушек и спешно выпроваживает со двора, от греха подальше.
Перед отъездом выясняется, что одну девушку зовут Ла-Толоса, а другую Ла-Молинера, – это вполне отчетливый намек на Гильома де-Молинера из Тулузы (Tolosa) – основателя «Веселой науки». Веселая наука – это искусство поэзии, распространенное в 13-14 вв. в тулузской школой трубадуров, воспевавших божественную, «утонченную любовь» и обращавшихся в творчестве к образу Богоматери. А Гильом Молинер написал правила — «законы любви», по которым проходили состязания поэтов. Поэты «Веселой науки» воспевали прекрасных дам, которых называли «Доннами», по аналогии с мадонной. Неудивительно, что Дон-Кихот после посвящения в рыцари вдруг начинает просить девушек легкого поведения присвоить себе титул Донья. Это новый, возвышенный и «благородный» подход к музам театральных комедий и драм. Пьесы должны измениться в соответствии с высказанными в «Защите поэзии» постулатами.
После этого посвящения в рыцари на постоялом дворе, Дон Кихот радостный и довольный собой возвращается в свое «местечко», чтобы тщательно подготовиться к новому выезду.
Продолжение следует…
